Глава 2

… в щёку тыкается что-то холодное и влажное.

Ору, открываю глаза, подскакиваю.

Моя побудчица шипит, дыбит спину и грозно сверкает жёлто-зелёными глазищами. Напугана больше меня. Серая в разводы и с белой грудкой.

Стоп!..

Я ведь умерла на пороге. Точно помню алую вспышку, пламя.

Тогда почему ад так похож на мою прихожую? И если эта кошка — кстати, откуда у меня кошка? — демон, то я совсем ничего не понимаю в преисподней.

— Привет, — говорю пушистой гостье и протягиваю руку.

Она доверчиво подходит и ныряет головой под ладонь. Шёрстка шёлковая, сама чуть не мурчу. Вот, приручила, теперь в ответе.

Беру под брюшко — не вырывается, повисает тряпкой — несу на кухню, выпускаю на пол. Кошка (прям чую, что она, а не он, даже под хвост заглядывать не нужно), трётся об ноги, преданно заглядывает в глаза.

Пушистый манипулятор.

Достаю колбасу и молоко. Кошачьей миски у меня нет, придётся кормить из человечьей.

Чтобы моя гостья не тосковала, пока подыскиваю кормушку, отрезаю и кидаю колбасу. Кружочек становится на ребро.

Кошка фыркает и трогает лакомство лапой.

Молоко переливается из миски, низвергается на пол белым водопадом, течёт между зелёных кафелин, подмывает колбасу. И та шлёпается навзничь, плывёт, покачиваясь на волнах. А молоко всё льётся и льётся.

Кошка мяукает.

Кухня расходится по швам. Вишу над лесом. В него, петляя среди тучных лугов, убегает и прячется река. Подёрнутая дымкой утреннего тумана, она кажется молочной.

По реке плывёт круглый плот. Управляет им совиноглазый. У его ног — крупная чёрная кошка. Она смотрит вверх, на меня, и ехидно улыбается.

И я… падаю вниз. Снова кухня, где всё также — молоко просто молоко. И кошка доедает кружочек-плот. Вытираю пролитое, сажусь за стол, и взгляд утыкается в фото. Оно приютилось у подножья вазы, в которой умирают альстромерии. Дурацкий снимок: я обнимаю за плечи девицу — заготовку для фотошопа: фигура есть, платье есть, рыжие волосы по плечам. Но вместо лица — белый кружочек — вырезай и подставляй какое надо.

А я-то полагала, что чертовщина на сегодня закончилась.

Переворачиваю фотку — сзади надпись: я и … Эдинбург, 2013.

Что я делала в Эдинбурге в две тысячи тринадцатом?

… Додумать не даёт звонок.

Открываю дверь — и аж отскакиваю: ах ты рыжая морда, чего явился?!

Улыбается виновато.

— Можно?

— Нет, — говорю. Оборачиваюсь на шорох сзади. Моя самозваная питомица смотрит на гостя с негодованием. Согласна с нею. Беру кошку на руки, треплю по холке. — Ты мне больше не нужен, видишь, живность завела.

— Бигги, детка, я серьёзно. Давай поговорим!

— Питер, не хочу не о чём говорить. Вот совсем не о чём. Эти разговоры всегда сводятся ко вторым шансам.

Он не уходит, цепляется за косяк. Бормочет что-то о великой любви. Не слушаю — думаю о той девушке с фото. Питер точно знает!

— Что я делала в Эдинбурге в две тысячи тринадцатом?

Кажется, Питер давится особо пафосной фразой и закашливается.

— Ездила на театральный фестиваль, — говорит он наконец. Обиженный. Смотрит, как на врага.

— С тобой?

— Нет, с …

Тут кошка с ворчанием вырывается из рук и несётся вниз по ступенькам.

— Держи её! Держи! — ору и выскакиваю за дверь.

Питер привык сначала реагировать на мои крики о помощи, потом думать. Поэтому кидается следом за мной и шустрым зверьком.

Так и мчимся по улице: кошка, задрав хвост, Питер, рыжий, как осенний ветер, и я, чертыхающаяся на слетающие тапочки.

Упускаем её возле мусорных баков: ныряет под них и была такова.

Питер сгибается пополам, хватается за бок — спринтером никогда не был. В школе всё больше на скамейке отсиживался. Впрочем, рядом со мной.

Скачу на одной ноге, вытряхиваю камешки из тапка.

— Удрала, зараза.

Питер говорит ещё с придыханием, но уже членораздельно.

— Это ничего не меняет.

Одеваю тапок, складываю руки на груди и задираю голову.

И что ж он такой длинный, шея болит, вот так на него таращится. И главное, гадство, — в такой позе вряд ли выйдет смотреть негодующе.

— Ты всегда была упрямой, детка.

— А ты никогда не понимал с первого раза. Идеальную пару из нас придумала твоя мама, когда мы были в седьмом классе. Её поддержала моя мама. Нас не спросили, но мы поверили им, Питер. Выучились, повзрослели, переехали сюда, и всё равно верили. Но я больше не хочу верить, хочу всерьёз.

— Но, я … — мямлит он.

— Заткнись, Питер, — морщусь я. — Позвони вон Кэйси. Она по тебе с начальной школы сохнет.

Разворачиваюсь и бреду в сторону дома.

Он кричит мне вслед:

— В Эдинбург ты ездила с Ше...

И алая вспышка снова слепит меня …

… в щёку тыкается что-то холодное и влажное.

В этот раз она выглядит удивлённой.

И кажется, наш коттеджный посёлок с осуждением пялится на меня множеством окон-глаз.

С трудом встаю, подхватываю кошку и направляюсь домой.

Лишь сейчас понимаю, что мир похорошел. Деревья уже накинули шали молодой листвы на худенькие ветки. Небо наконец умылось до синевы и вывесило солнце. И то — уже вовсю разминает лучи, чтобы обнимать и греть. Крепче заворачиваюсь в кардиган, прижимаю к груди кошку (нужно будет придумать ей имя!) и жмурюсь.

Наверное, снова будут веснушки. Но больше не стану выводить. Себе сойду и такая.

Окрестности поначалу выглядят пустынными. И на мгновенье я стыну внутри, замедляю шаг. Тишину можно резать.

А потом всё разом возвращается и обрушивается, как накануне молоко, — водопадом, какофонией, людностью.

На смешном трицикле проезжает мистер Брок, булочник. Он салютует мне пухлой рукой от козырька красной бейсболки. За ним семенит Дик, его пёс, французский бульдог, удивительно похожий на хозяина.

Пробегает, гомоня, стайка школьников.

— Мисс МакКолл! Мисс МакКолл! — машут руками они. Рады встрече, но спешат.

Становится стыдно так, что сутулюсь и ускоряю шаг. Завтра занятия, а у меня ничего не готово.

— Бигэт! Подойди! — окликает меня Дороти Магнолл. Она в джинсах, свитере на выпуск и переднике поверх. В руках — садовые ножницы. Дом миссис Магнолл утопает в цветах круглый год. Как ей это удаётся — секрет. Но в Комри её считают ведьмой, а я про себя зову цветочной феей. Хочется верить, что когда они стареют, то заводят себе вот такой уютный дом с верандой, мансардой и садом.

Подхожу.

Миссис Магнолл наклоняет голову. Эти очки велики для её сухонького с тонкими, будто эскизными чертами, лица.

— У меня пропала кошка. Не видели?

— Не эта, — показываю свою.

Миссис Магнолл снимает перчатку с левой руки, чешет зверька за ушком.

— Нет, моя рыжая.

— Весна же, — пожимаю плечами, — ушла искать суженного. Ждите с потомством.

Миссис Магнолл улыбается по-доброму:

— Хорошо, если так. Внуков не везут, буду тешиться с котятами.

— Наверное, это здорово.

Но на кошку, что прячет нос в полах моего кардигана, смотрю с опаской: меня не одаришь ли? Я ещё не готова в бабушки.

И тут цветочная фея всплёскивает руками:

— Вот склероз! Звала же пирогом угостить. Только испекла. Черничный. А то ты вон, как исхудала.

— Это всё нервы.

Выдаю первое, что приходит в голову, и чувствую, как сосёт под ложечкой. То ли от голода — и впрямь толком ничего сегодня не ела, то ли от дурного предчувствия.

— Да, я слышала — расстались с Питером!

— Расстались, — эхом и грутсно.

Миссис Магнолл поправляет очки и уходит за пирогом.

Но я не жду.

Мне надо домой.

Вот и кошка, оттолкнув меня всеми лапами, спрыгивает на тротуар и несется вперед. Спешу за нею.

У калитки топчется почтальон. В руках у него коричневатая коробка.

— Вы — мисс МакКолл?

Довольно невежливо и без приветствия.

— Я.

— Тогда вам посылка.

— Но …

Он поднимает вверх ладонь и качает головой:

— Не начинайте. За два века существования нашего отделения, — он гордо выпячивает грудь, словно сам эти века заведовал почтамтом, — не случалось ошибок. Мы всегда доставляем отправления вовремя и по нужному адресу. Вот, полюбуйтесь.

Адрес и вправду мой — Кленовая аллея, 15, Комри, Шотландия.

Расписываюсь за посылку — а что ещё остаётся делать? — беру коробку и иду в дом. Закрываю дверь. Дважды проворачиваю ключ.

Всё, сегодня затворница. Больше никуда.

Сажусь на полочку для обуви. Смотрю на штемпель отправителя.

Мама.

Меня окутывает тепло.

Словно хлебнула чаю вприкуску с яблочной шарлоткой.

У мамы она потрясающая.

Ключом от машины вспарываю скотч и расплываюсь в улыбке: мама увлекается скрапбукингом и шьёт мишек Тэдди. Вот и сейчас посылка полна милых вещиц. Перебираюсь в спальню. Кошка прибегает тоже, прыгает на постель, любопытно заглядывает в коробку. Я достаю мишек и блокнотики. Любуюсь.

На дне оказывается книга. Просто книга. Сборник стихов.

Я открываю, и с пожелтевших страниц льётся в моё сознание чья-то любовь:

Твои волосы пахнут морем,

Они мягче чем истинный шелк

Ну зачем мне с тобою спорить,

Дай губами коснуться щек. [1]

И подпись: «Милой Вэлган в день совершеннолетия. Грегори».

Грегори …

Имя прошивает насквозь. Подскакиваю, сжимаю виски.

Думай! Думай!

Но вместо это моя бежево-зелёная реальность подёргивается красной дымкой и тошнотворно кружится …

Голоса … Тихие, и всё звонче, звонче. Слов не различить. Потом — резкий звук, будто рвут шёлк.

И темнота...

… кто-то рядом …

… тычется, будит …

… не могу открыть …

… ложится рядом …

… тепло …

… тянет …

… тону …

… холодно …

Слова. Спасательный круг слов. Схватиться за него и выплыть.

Из белой-белой реки.

Где в небе ухмыляется кошка-луна.

Это она тычет в шею мокрым носом. Взволнована.

Ловлю и прижимаю к себе...

… ребята из третьего «В» смотрят пытливо.

Изучаем пословицы.

— Кот в перчатках мышь не словит.

Мила Кориц тянет руку.

— Но ведь кот в сапогах ловил!

— Пыф, — перебивает её Фил Прэстон, — так сапоги на задних лапах. А перчатки на передних. Которыми ловит.

— Нет же, нет! — кричит Нэнси Вильсон. — Ловит — ртом.

Пишу на доске: кот в наморднике мышь не словит.

У нас с третьим «В» теперь есть своя мудрость. Наша тайна. Спасательный круг.

Снять намордник беспамятства.

Выплываю, хватаю воздух.

Кошка больше не убегает. Улеглась на подушке и внимательно смотрит на меня.

Ей не нужны слова. Она и так знает всё. Глажу — за ухом, по шейкой. Позволяет.И я знаю теперь её имя — Хоуп.

Она принесла надежду.

_______________________

1 Автор — Жанна Баринова