Глава 19. Чтоб вас!

Глава 19.

Чтоб вас!

Чёрно-серые тучи так низко опустились над городом, что едва не задевали своими клочковатыми брюхами за фонари, светившие неверным жёлтым светом. Тучи смешивались с ночным туманом, засасывали и глотали случайных прохожих, поедали автомобили, дома и целые кварталы. Умные и осторожные люди сидели по домам, грелись возле печей и каминов, заканчивали поздний ужин или уже лежали в постелях, надеясь, что стрельба и взрывы не заставят их вскочить посреди ночи и упасть на пол, в страхе закрывая голову руками, что в окно не влетит шальная пуля, а утром не придётся собирать осколки с пола и мебели и в очередной раз вызывать стекольщика.

На улицах остались лишь немногие бедолаги, которые не смогли спрятаться в дома от серого тумана и чёрных туч. Кого-то выгнала в сырую холодную ночь необходимость, кто-то просто был ещё так далеко от дома, что надеялся добраться до тепла и уюта лишь к утру, а у кого-то и дома-то не было...

Между серой стеной угрюмого дома и газетной будкой, что недалеко от станции сабвея, что-то заворочалось и глухо заворчало. Улица была пустынна, шаги одинокого полисмена уже четверть часа, как стихли в тумане и обитатель узкой щели между будкой и стеной надеялся, что они смолкли навсегда. Он понимал, что эта надежда несбыточна, но не отказывал себе в удовольствии помечтать о сказочном мире, где нет копов и злых мальчишек, где всегда можно найти монету-другую, чтобы купить себе выпивку, а еда сама собой появляется в ближайшем мусорном ящике!

Что же заставило его оторваться от сладких грёз и вернуться к ужасам промозглой ночи в опустевшем сумрачном городе? Чувство надвигающейся беды! Какой беды? Этого он пока не знал, как не знал и того, случится ли эта беда с ним самим или с кем-то ещё. Ох, случилась бы она со сволочной торговкой пирожными, которую ничему не научил один урок, когда весь её товар оказался в грязной луже! Нет, он здесь был как бы ни при чём, но он знал, что его проклятия всегда сбываются, и потому не рассыпал их направо и налево. Он это знал, а она не знала и не поняла, что не стоит орать на человека, который тебе не мешает, а тем более натравливать на него копов! Она и теперь так делает, только новый коп поумнее прежнего.

От воспоминания о прежнем копе он тяжело вздохнул и зябко поёжился. Тот коп не стал разбираться, а налетел на него с угрозами и руганью. Коп так орал, что было непонятно значение слов, а ещё складывалось впечатление, что своим криком этот коп хотел заставить его не просто уйти, а испариться на месте! И когда он попытался не то, чтобы возразить, а просто сказать, что сейчас уйдёт и поселится за десять кварталов отсюда, между мусорными ящиками, как и положено приличному бомжу, вот тогда коп и пустил в ход свою дубинку!

Зачем это было сделано, бомж так и не понял, ведь он и так собирался уходить и уже складывал свои пожитки в кособокую скрипучую тележку, но это произошло! Коп нанёс не меньше пяти ударов ему по спине и ещё пару раз по рукам. Тележка была опрокинута, всё добро из неё рассыпалось, и когда он убрался, сам не свой от обиды, коп позвал дворника и заставил вычистить его уютное пристанище, которое и с тротуара-то видно не было, и уж точно никому не мешало.

Нет, он не жаловался на боль, его тело уже не раз пробовало полицейских дубинок, плетей и просто палок. Но обида! Обида, которая горше всякой боли!.. Дворник всё сделал аккуратно и даже починил поломанную тележку, а потом перевёз все вещи в свою подсобку, где временно поселил и его самого. Мировой мужик был этот дворник! Большущий такой, на человека не похожий, но добрый и сочувственный, а говорил как-то странно, будто мычал. Вот тогда-то вечером, когда они с дворником заливали горькую жизнь дешёвым виски, вот тогда он и пожелал копу по пьяной лавочке!

А на следующий день всё и случилось… Всё как он пожелал: коп, поскользнувшись, попал под трамвай и ему отрезало голову. Будь он трезвый — ни за что не пожелал бы такого ни одному копу, пусть даже самому злому и подлому! Но что сделано, то сделано.

Это было уже давно. С тех пор прошло несколько лет, он под шумок переселился на старое место, хоть дворник и уговаривал его остаться, и сулил помочь найти работу. А вскоре исчез и сам дворник, чему он очень огорчился, а когда узнал, что тот ушёл в гангстеры, то удивился и огорчился ещё больше! Почему в гангстеры? Почему не в бомжи? С таким крепким здоровьем и таким мягким характером, нельзя идти в гангстеры, убьют ведь! Зато бомж из этого отличного парня вышел бы превосходный, но разве это кто понимает? Нет же, надо было ему стать гангстером, а с ними обязательно, рано или поздно случается беда! Беда...

Теперь он чувствовал — беда случилась! Она случилась именно с его приятелем, дворником, как он и предсказывал. Но, что самое странное, запах беды шёл откуда-то сверху, со стороны "Пирамиды", из-за чёрно-серых клочковатых туч. Что его туда занесло, будь он трижды гангстер?

Бомж выбрался из берлоги и поднял голову к небу. В это время чёрная, ослепляющая волна боли обрушилась на него и заставила упасть на колени! Лишь через несколько секунд он понял, что эта боль не его собственная, что он чувствует чужую боль, а именно, боль своего приятеля, которого где-то там наверху, то-ли бьют, то-ли пытают!

Это было ужасно, просто невыносимо! Он изо всех сил напряг своё сознание, чего до сих пор никогда не делал, и понял, что мучителей его приятеля несколько, что бывший дворник связан, но не верёвками, а непонятно чем, что там есть ещё какие-то люди, которые его приятелю дороги и что им тоже приходится несладко.

В необычайном волнении он вышел на самую середину улицы, где между двух домов в ясную погоду можно было видеть верхушку "Пирамиды", похожую на башню сказочного замка. Теперь не было видно ничего, но ему этого и не требовалось. Картина и так была как на ладони. Его приятель — дворник, стоял на коленях, совершенно скорчившись и уткнув голову в пол, как правоверный мусульманин во время молитвы. Рядом с ним стояла молодая длинноволосая девка, почему-то совершенно голая и протягивала к нему ладони, из которых били лучи синего света. От этих-то лучей бедняга и испытывал боль, и не мог пошевелиться. Дальше, также на коленях, но с прямой спиной, хоть и с головой опущенной ниже плеч, стоял какой-то очень крупный мужчина, почти такой же здоровенный, как и дворник, голый по пояс и с удивительно белой кожей. За его спиной помещалась ещё одна голая баба, но уже не молодая, хоть ещё и не старая. Из её рук тоже струились странные синие лучи, и казалось, что они проникают в спину полуголого мужика, как две пики. Левее, голая девчонка, как две капли воды похожая на первую, таким же способом держала кого-то, лежащего на боку, и этот кто-то был какой-то кругленький, маленького роста и закрывал лицо руками. А ещё там было полно всякого народа, и все эти люди были вооружённые и злые.

Самым странным было то, что всё это происходило на самой верхней площадке "Пирамиды", что все присутствующие стояли спиной к парапету и смотрели на белую мраморную картину на стене у основания шпиля. Между толпой и картиной расхаживал, маленького роста, толстенький человечек и, размахивая потухшей сигарой, что-то весело говорил всем присутствующим. По его сигналу два громилы посадили лежащего на боку малыша и заставили его отнять от лица руки. Ещё один взял за волосы мужчину, который стоял на коленях в центре и вздёрнул его голову вверх. Только его приятеля — бывшего дворника, никто не трогал, но молодая ведьма усилила накал своих лучей, причинив ему новую боль, от чего он дёрнулся и, наверное, замычал.

— Чтоб вас! — Не выдержал бомж, поднимая руки к небу. — Чтоб у вас всех повылазило! Чтоб вам ни дна, ни покрышки! Чтоб зубы у вас повыпадали! Чтоб у вас осталось на троих по одному глазу! Чтоб вам каждому всю жизнь на одной ноге ходить! Чтоб вам всем сдохнуть, а тем, кто не сдохнет, пожалеть, что не сдохли!..

Трамвай вылетел из тумана бесшумно, несмотря на то что, вопреки своему обыкновению, он мчался с огромной скоростью. Удар был мягким и почти беззвучным, как если бы кто-то задумал ткнуть чугунным утюгом в пуховую подушку. Тело, похожее на растрёпанную птицу, пролетело десяток шагов, шлёпнулось на мостовую и застыло грудой драного тряпья, совершенно потеряв человеческие очертания.

* * *