Глава 18

На экране мелькнула когтистая лапа, сноп помех расчертил изображение белыми трещинами. Звука не было, но хлопанье чешуйчатых крыльев и яростные выкрики, исторгаемые зубастыми пастями, звучали прямо в голове. Серая сеть моря приближалась, тошнотворно вращаясь. Герейн почувствовал головокружение. Несколько быстрых, дерганых рывков, картинка сместилась, мелькнула располосованная в нескольких местах верхняя оболочка ската. Хвостатая тварь, сгорбившись и дергая зазубренным хвостом, как бичом, драла серебристую ткань с остервенением кота. Рядом спикировала еще одна, вцепилась, раскрыла пасть, зашипела в камеру, подалась вперед; надвинулось бронированное черными чешуями брюхо, снова по экрану побежали зигзаги и полосы.

Скат падал, крутясь волчком, и урывками передавал последние крохи информации.

— Держи его! Сель! Выравнивай. М-мары драные.

Герейн заставил себя смотреть на небо, исчерченное силуэтами поршневых истребителей, на черные кляксы тварей, вывалившихся из воздуха, как из дырявого мешка, на расходящиеся в серой глянцевой воде пятна драконьей крови, на силуэты потрепанных кораблей внизу — все это мелькало в сумасшедшей карусели. Скат неостановимо падал, и все усилия дролери выправить его пропадали впустую.

— Бесполезно.

Мелькал в небе маленький «алькон» с серебряными полосами на крыльях, вел за собой другие машины — Сэнни был в своей стихии, на своем месте. Столкнулся со стремительной спиралью полуночных тварей, выпал из кадра, снова мазнуло по экрану холодной северной водой — тени и вспышки отражались в ней.

Герейну жгло глаза — он никак не мог сморгнуть. Казалось, что опустит веки — и случится что-нибудь непоправимое. Костяшки стиснутых в кулаки пальцев болели. Ему надо быть там, рядом с братом, вести «серебряные крылья» в бой, пулеметным огнем полосовать врага, древнего — и такого реального теперь, когда привычный мир в одночасье рухнул.

Машина принца вскользь пересекла силуэт одной из тварей, перекувырнулась в воздухе и вошла в штопор, закрутилась, как кленовая крыльчатка. Тварь, посеченная пропеллером, падала рядом, кувыркаясь, била уцелевшим крылом. Потом бок ее словно взорвался — сработало противовоздушное орудие с одного из кораблей — тварь отбросило в сторону. «Алькон» падал и падал, и вращался, его выносило из поля видимости, и падал скат — бесконечно, в тягучем вязком воздухе — пятна, всполохи и мелькание.

Обычный пилот уже потерял бы сознание, но это же Сэнни, он не может, он шутя выдерживает перегрузки большие, чем способен человек, и Герейн выдерживает. И раньше шутили, что скорее развалится самолет, чем сидящий за штурвалом Лавенг. Крепче нас только чистокровные дролери, они сделаны из посеребренной стали, но и мы… Где этот чертов «алькон», ничего не видно, только влетел в стаю полуночных хищников другой истребитель, ослепительная беззвучная вспышка, обломки, ошметки, горящие и неистово мечущиеся то ли огромные зубастые птицы, то ли драконы; ватные шарики шрапнели, пыхающие здесь и там…

Герейн проклял дролерийскую связь. Насколько лучше получить донесение, скупые карандашные строчки, бесцветный голос гонца, но видеть воочию — и не иметь возможности вмешаться, помочь, лететь рядом… Давай, выравнивай машину, что же ты!

Истребитель принца дернулся, выровнялся, накренившись на одно крыло, резко пошел вверх, волоча за собой черный, топорщащийся гребнями и раззявленными пастями длиннющий шлейф.

Сэнни был пилотом от бога.

Изображение сильно затряслось, мимо пронесся, сливаясь в серую полосу, борт корабля, мелькание, световой шум — Вран, сделай что-нибудь! — в камеру плеснуло, снова дернулся, извиваясь, чей-то глянцевый, роговыми крючьями покрытый хвост — и экран потемнел.

Герейн опустил голову, долго рассматривал черно-белые плитки на полу, потом поднял взгляд, встретился глазами с Враном, глядевшим с той стороны экрана. В голове было пусто и гулко, как после тяжелой болезни.

Энери быстро шагал по темным, залитым вздрагивающим зеленоватым светом улицам — тяжелое, неловкое оружие, данное королем, болталось на ремне-трехточке, хлопало его по плечу и по заднице, бинокль и подсумки мешались; черт знает, как все это носят. Он остановился, повертелся внутри незнакомой амуниции, попрыгал, стараясь приладиться.

Переулки были пустынными — люди разбежались, что-то почуяв. Фосфорными столбами стоял тополиный пух, мелкие парящие хлопья обморочно дрожали, как стаи толкунцов. Слышалось гулкое, сиплое конское ржание, удары стали о сталь, лязгающий ритм тяжелого галопа.

Мимо с криком промчалась женщина с белыми от ужаса глазами, вытянув руки — будто ослепла — споткнулась, упала, потеряв туфельку. На плечи ей кинулся мелкий шипастый вайверн, дико смотревшийся на чисто выметенной летней улице среди толстых древесных стволов. Хрустнуло, обтянутые чулками ноги дернулись в конвульсии. Прежде чем вцепиться в мертвую уже жертву, вайверн вывернул узкую плоскую голову на длинной шее, равнодушно посмотрел на принца бельмами без радужки. Сладко пахло липовым цветом.

Свой, свой. Чего там.

Туфелька подкатилась Энери под ноги, перевернулась, выказав нежную, шелковую подкладку — лиловая кожа, бледно-лимонный шелк, серебряная пряжка.

Он хорошо видел в темноте. Сбросил с плеча винтовку, сдвинул предохранитель, тщательно, как показывали, прицелился — в плечо ударило отдачей.

Полуночная тварь вскинулась и свалилась на жертву — с перебитым хребтом.

Энери подумал, что оружие ему по нраву.

Фонари мигали и гасли — один за другим. Со стороны Ветлуши чуялись какие-то удары, словно тяжело груженый состав двигался, дергаясь и останавливаясь через равные промежутки.

Вдалеке, где-то в портовых кварталах, заполошно выла сирена.

Он чуял Полночь — губами, ноздрями, всем своим нутром; Полночь разливалась по городу — толчками, привольно и стремительно, как половодье.

Почему такое стало возможным, не стоило и размышлять. Без размышлений ясно.

Асерли.

Его спустил с цепи ферворский прихвостень, а Асерли спустил с цепи полуночных тварей. И по тому, как драло и крутило внутренности, как привычно заволакивало дымкой глаза и обострялось немыслимое, полуночное — цветными пятнами и контурами — зрение, тварей было много.

Судя по тому, что наспех рассказал его царственный потомок, клятый демон сегодня обеспечил себе столько кровавых жертв, что можно было половину Полуночи в Дар протащить. Причем жертвы были добровольные, что во сто крат эффективнее. Сладкоязычное трепло, чудовище, не знающее ни жалости, ни сомнений. Наймарэ.

Что стоило попытаться прикончить его сразу, как только встретились у входа в посольство.

Банальный страх, не так ли, мой принц?

В груди снова толкнулось обсидиановое лезвие ножа. Энери молча сощурился от полоснувшей ребра боли, потом глянул вверх, в светлое июньское небо, подцвеченное зеленым маревом.

Асерли был там. Он радовался.

Темная крылатая тень неспешно парила в вышине, и Энери, против желания, видел все четко — зрение у Лавенгов было истинно дролерийским, острым. Асерли не имел больше никакой нужды удерживать человеческий облик и высвободил черные перепончатые крылья; бичом дергался длинный шипастый хвост, тело обросло ромбовидными острейшими чешуями — доспехом, схватывающим бока, бедра, плечи.

Вот он сложил огромные крылья и камнем ринулся вниз, потом подхватился, с треском распахнул угольные плоскости и рывком завис в воздухе, с хохотом разевая черный провал рта, в котором иглами сверкали сахарные щучьи зубы. Тополиный пух светился, потрескивал и неспешно тек к наймарэ завивающимися вертикальными струями, одевал его словно мандорлой.

Далеко… Прикончить бы тебя, пакость полуночная.

Энери ощутил такую ненависть, что ему ожгло глаза. По небу метались и перекрещивались лучи нескольких прожекторов. Где-то тяжело ухнуло крупнокалиберное орудие. Непонятные толчки все продолжались — скрежетал и останавливался груженый состав, земля вздрагивала, и звенели стекла. Рядом с соседним домом, в переулке, — кричали. Со стороны Ветлуши послышался тяжкий, надавливающий на ушные перепонки рык.

Энери стоял посреди Катандераны, своего города; города, в котором он так и не сел на трон, не похоронил отца, в который его не ввезли на поганой телеге как предателя и мятежника; ни дворец, ни Четверговая не приняли его — всего он избежал, после того, как очнулся на поле битвы, устланном трупами.

Он годами бродил по Дару под чужой личиной, не зная, что в далекой Химере подрастает сын, не зная, как умерла Летта, не зная, что Альба Макабрин, его лучший друг и соратник, гниет в королевской тюрьме, в кандалах, в тесной клетке — и только священная дареная кровь спасает его от топора палача. Не знал, потому что не хотел знать. Пел собственные песни у костров, наемничал. Потом однажды — случайно — встретил Альбу в захолустном трактире: Халег все же выпустил опального рыцаря, чтобы страшный пес Лавенгов брал для него крепости и зубами выдирал победы. Тот мельком глянул на неприметного путника в потрепанной одежде, пробежался равнодушным взглядом по крашеным в грязно-серый волосам, а потом заледенел лицом — и радужки разгорелись страшной, яркой макабринской бирюзой.

С минуту Анарен выдерживал этот взгляд, потом опустил голову, отвернулся к своему коняге — обычному смирному гнедку, приученному таскать на себе вьюки и непритязательного всадника. Потянул его под уздцы, повел прочь со двора. Сакрэ молча проводил его взглядом, но не окликнул. Долго потом через всю спину чувствовался рубец — словно от плети.

Теперь, спустя много столетий, он наконец отмер, отбросил тяжкое, как ледяные цепи, раскаяние, снова глянул на кувыркающуюся в небе и хохочущую тень, поправил непривычное оружие, побежал через дорогу к ближайшему подъезду огромного, как замок, дома — одной из семи катандеранских высоток.

Дверь была открыта и даже прижата кирпичом для верности. В углу у почтовых ящиков ощерился мальчишка в серой пажеской курточке с гербами Маренгов на рукавах — после праздника Коронации припозднился на свою беду, наверное, бегал смотреть на танки и самолеты. В руке у него был зажат нож, маленький, нестрашный, но видно — острый. Иззелена-черный клыкастый горгул маялся на ступеньках, мотал шипастой башкой, разбрызгивал горячую кровь из процарапанного горла. Пасть его открывалась и закрывалась в жадных зевках, игольчатые зубы торчали во все стороны. Мальчишка скалился не хуже самого горгула и выказывал твердое желание убить его любой ценой.

— Хаш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-с-с-с-с-с-с, — просипел Энери, растянув губы, пригнувшись, чуя, как рвется наружу полуночный облик.

О, как он стыдился его. Как цеплялся за свою прекрасную лавенжью внешность.

Нож в груди рассекает все — даже связь с родной кровью.

Как ни держись, как ни вороти нос от Полночи, но ты продан навеки — серебряные глаза зальет нефтяной глянцевой пленкой, и ты будешь чуять страдание живых, жаждать в пору Савани, клыки станут острее бритвы, а когти…

То, что внутри — не сможет изменить никакая Полночь. Только ты сам.

— Пр-р-роваливай, мраз-з-зь. Оставь его.

Страшнее Ножа в Полночи — только альм. Нож — избранник Господина, высший наймарэ, вершина иерархии.

Горгул оглянулся, увидел, кто набежал на него из раскрытой двери подъезда, взвыл от ужаса, по-кошачьи припал к полированному мрамору, отбрасывая когтями задних лап истерзанный коврик. Мальчишка не медлил ни секунды, воспользовался случаем, прыгнул на тварь, обхватил ногами, воткнул свой игрушечный ножик под чешуйчатую скулу. Два тела сплелись в борьбе и корчах, захлопали мокрыми парусами горгульи крылья, по светлому мрамору полилось — медленно, потом струей, — и тут же размазалось густое черно-красное.

Энери не стал задерживаться, только отбросил кирпич подальше на улицу и захлопнул дверь. Побежал по ступеням вверх. Полуночный внизу выл и кашлял в судорогах, мальчишка молчал. В лестничном колодце разносилось эхо. На одном из этажей щелкнула, открываясь, дверь.

— Что такое? — спросил грубый мужской голос. — Эй, там… Я сейчас спущусь.

Энери прыжками пронесся мимо, ему надо было на крышу. Поближе к небу.

Высокий дом, красивый, после коронации строили. Двадцать пять этажей.

Наверху он с легкостью сорвал навесной замок и запер за собой дверь, согнув дужку так, что никому уже не открыть, пробежал через чердак, распугав котов и голубей, выбрался на крышу.

Светлое ночное небо прочерчивали прожекторы и нитки трассирующих пуль, где-то ухали зенитные орудия. По улице внизу, утробно воя, перся танк с красными птицами Аверох на броне. Привычное к войнам рыцарье немедленно и самозабвенно вступило в драку, не дожидаясь никаких приказов. Гражданские, судя по всему, позапирались в домах. Утром вроде был парад… кто же ездит на парады без боеприпасов — это себя не уважать. Энери мимолетно пожалел, что пропустил — вот бы поглядеть! — и тут же встал на колени около ограждения крыши, положил винтовку на теплое битумное покрытие, поднес к глазам бинокль.

Видимость прекрасная.

Вся Катандерана, летняя, дышащая теплом, расположившаяся на холмах, как красавица на подушках, лежала перед ним. Серебром блестела Ветлуша, вдалеке угадывалось полотно Сладкого моря. Залитый светом холм Коронады, дворец, шпиль Университета, ажурные крусоли церквей, справа от холма — вычурное здание Академии, утопающее в зелени.

А жителям столицы сейчас, наверное, чудится, что идет гроза. Головная боль стискивает обручем виски, в глазах вспышки, дико прыгает давление, сердце куролесит. Молодым легче, а вот старых и слабых Полночь уложит на больничную койку, а то и в гроб одним своим присутствием.

Громыхнуло, отдалось гулким эхом, теперь уже на севере. В небе кляксами болтались крылатые твари, одна кружила аккурат над соседним домом, видно было, как она вытягивает шею и выискивает добычу внизу.

Энери без раздумий разнес ей голову, повозился с рычажком затвора, справился. Завоняло кислым дымом, в ушах позванивало. Потом он подшиб еще одну, неизвестной ему породы, бочком пробиравшуюся по пустой улице. Внизу бесшумно тормознул черный вранов «барс», оттуда высыпали четверо дролери, забежали в подъезд напротив. Один из них тащил на плече какую-то черную трубку, еще двое — длинный ящик и треногу.

Энери нашел в небе новую цель, выстрелил еще раз, потом случилась заминка, он мучился с незнакомой конструкцией, неловко перезаряжал, тугая пружина мешалась, длинные остроносые патроны выскальзывали. Пока Рэнни показывал, что к чему, казалось просто.

Справился, снова схватил бинокль, выглядывая своего врага.

Вот он. Дрянь когтистая, беловолосая; курвин сын, гадюка клыкастая. Прилип к бронзовому шпилю, вцепился, как муха в стену, время от времени принимается раскачивать и драть его от полноты чувств. Наверное, горячая металлическая стружка ползет спиралями. Многослойной сферой вокруг шпиля кружится фосфоресцирующий тополиный пух.

Асерли неслышно взвыл, потом захохотал, откидывая назад голову и щеря акулий рот, плеснули молочно-белые волосы. Сходились и расходились кожистые крылья. У него сегодня был выходной. Он был чрезвычайно доволен жизнью, происходящим и сами собой. На улицах Катандераны полуночные твари безнаказанно жрали людей.

Энери отложил бинокль, на несколько секунд зажмурился от ненависти, подышал и аккуратно снял кожаный колпачок с оптического прицела.

Разбирались с оружием триста лет назад, разберемся и теперь. Очень надо.

Он немного потаращился в полупонятные треугольники прицельной сетки, посчитал в уме, навелся и, не дыша, спустил курок.

Наймарэ, видимый в оптический прицел куда хуже, чем в бинокль, перестал бить крыльями и замер. Похоже, Анарен попал в шпиль или еще куда, и тварь услышала звук ударившейся пули. Он проклял незнакомое, хоть и такое могущественное оружие, постарался вспомнить герейновы поучения, сделал поправку, снова выстрелил, и еще, и еще раз.

Наймарэ дернулся, сорвался со своего бронзового насеста и начал падать. Пуля, конечно, не пробила его броню, Анарен и не надеялся — чешуи наймарэ будут покрепче любого доспеха, но, вероятно, сильный удар повредил мышцы и кости. Он снова схватился за бинокль — наймарэ летел медленно, как-то криво, его заваливало на бок — одна из пуль повредила перепонку крыла.

Энери, которого потряхивало от злой радости, снова поймал полуночного в перекрестье и выстрелил, целясь в проклятую белесую рожу.

Не попал.

Асерли, шипя от злости и теряя высоту, с немыслимой быстротой спикировал с университетского шпиля и покрыл ту милю, которая разделяла их. Мгновение, и в Энери врезалась крылатая туша, летящая со скоростью пушечного ядра.

Его отнесло к чердачной пристройке и садануло о стену.

— Ас-с-с-с-с-с-с! — широкая щель рта раззявилась. Асерли кинулся и встал коленями ему на грудь. Схватил за ворот, ударил когтями. Щеку располосовало в лапшу. На плечо брызнуло теплым.

— С-с-самонаденная с-з-з-з-зануда! С-с-с-с-что ты лес-зешь не в с-с-свое дело!

Бездонные черные щели вместо глаз, приплюснутый нос, акулья пасть — так и ходят там, внутри безгубого рта, ряды кривых прозрачных игл и обведенный синеватой чешуей язык.

Могущественное Герейново оружие отлетело от удара — не дотянуться.

Анарен зашипел в ответ, выпростал руку и рванул наймарэ за поврежденное крыло. Ударил коленями, скинул с себя хлопающую парусиной и скрежещущую тварь, взвыл от переполняющей его полуночной ярости.

Убить! Убить! Убить!

— Дос-с-стал ты меня, Нож, — выплюнул Асерли. — С-с-с-снова бы тебе пос-с-спать…

Прыжок, удар кожистых крыльев, каменной твердости пальцы сжали горло — Анарен вцепился в окованные броней запястья, выгнулся; чертов наймарэ сминал ему трахею, скользя когтями по окровавленной коже. Легкие рвались без воздуха, в глазах поплыло.

Смоляные провалы глаз приблизились, оскал растянулся в улыбке. Белые пряди липли к щекам и ко рту.

— С-с-с-с-спи, Нож, — неожиданно ласково просипел демон. — С-с-с-спать пора, уснул с-с-сверчок…

Иерархия иерархией, а силы были не равны. То есть, даже близко не равны.

Анарен уже уплывал в привычное небытие, с какой-то даже благодарностью скребя пальцами по бритвенно-острым чешуям, но в дверь на крышу затряслась. Энери почуял удары, скорее, кожей: слух отказал. Еще сильный рывок — дверь вылетела, и защелкали выстрелы.

Асерли взвыл, разжал пальцы, его куда-то отнесло и стало тихо. Энери со всхлипом дышал, кашляя и машинально прижимая руки к горлу. По пальцам текло. Темная тень остановилась над ним — он сфокусировал взгляд.

— Каррахна, — сказал низкий голос Мораг. — Нокто, Снегирь, глядите — Лавенги мне будут здорово должны.

Гваль безнадежно смотрел в завитые спиралью облака, чуть подцвеченные красным. Сосуды в глазах, похоже, полопались. Смотреть — это было все, что он мог делать.

Когда с неба посыпался ливень из зубастых и клыкастых чудовищ, место которым на страницах библиотечных бестиариев, а не в Северных водах, он кинулся к пулеметной спарке, потому что та молчала, потом увидел, как два — дракона? серпьента? боги фоларийские, да что бы это ни было! — догрызают тело пулеметчика, тягая его в разные стороны, как мышиный трупик. Металлическое ограждение было разворочено словно прямым попаданием. На выдранном клоке — следы стальной твердости когтей.

Выстрелил из пистолета, одна из тварей бросила труп с безвольно мотающейся головой, поползла к нему, шипя, скрипя и топорща крылья. Потом блеснуло, разорвалось, глаза ожгло вспышкой, и его отшвырнуло к рубке, на палубу и привалило куском обшивки. По палубе разливался жирный едкий дым, Гваль не мог сообразить даже, что горит. Кричали люди.

Он сначала пробовал выбраться из под придавившей его железки, дернулся, ребра хрустнули, стало тяжело дышать, разбитый рот наполнился соленым, тягучим.

В щель, оставленную ему сверху, скупо виднелся кусок неба, по которому прямо сейчас тянулся огненно-дымный след падающего самолета, перечеркивая испестренное тенями облако. На крыльях у самолета были потемневшие, но хорошо различимые серебряные полосы.

Гваль застонал сквозь зубы, втянул глоток воздуха — внутри что-то противно хлюпало — еще раз попытался высвободиться, по железу скрежетнули чьи-то когти, небо закрыла чешуйчатая морда, тяжесть стала совсем уж невыносимой, и он, наконец, потерял сознание.