Пролог

— Говорят, король при смерти, — Грау по-кошачьи мурлыкнула мне на ухо — так, что мурашки пробежали, потянулась, и я в который раз залюбовался. Раскрашена, как актриса, в бесстыже облегающих кожаных брюках и неизменном алом плаще, но нужно быть совсем глупцом, чтобы купиться на этот безвкусный наряд и милое личико.

Не почуять ее опасность.

— Хотя бы здесь избавь от этих разговоров.

Здесь — это в «Безобразном приюте», дрянном кабаке, затерянном среди узких улочек Нижнего города. Всегда многолюдном и шумном, ни вечера без драки под веселое бренчанье лютни слепого Граса в душном полумраке. Я просто хотел привычно развлечься запретным.

Не получалось.

И Грау что-то задумала — все прикусывала нижнюю губу, вертелась вокруг меня, игривая, как никогда.

— Не прельщает перспектива уместить свой зад на Красный Трон?

Красным трон был из-за мягкой обивки, но в замшелых легендах говорится что-то про «кровью обагрен», а в кабаках — о пролитом вишневом варенье. Всем известны три греха нынешнего короля, моего достопочтенного батюшки Ульриха Четырнадцатого — обжорство, обжорство и еще раз обжорство. И такие мелочи как леность и глупость терялись на впечатляющем фоне его величественных телес. Зато жрецы довольны, и министр Хедвин, и народ тоже не жалуется — под мудрым руководством Верховного Совета, жилось получше, чем при честной королевской власти в соседних странах.

— Думаешь о славном будущем? — Грау забарабанила пальцем по грязной столешнице.

— Думаю, — я тяжело вздохнул и отставил кружку с недопитым пивом — таким кислым, что скулы сводило. — Предпочел бы вечную праздную жизнь, чем королевские обязанности.

— Обязанности, — от ехидства Грау стало тошно. — Какие такие обязанности могут быть у марионетки жрецов? Или… ах, ваше высочество, молю о прощении — не увидела сразу, что скрывается за этим трагичным пафосом. Страшно, да?

Улыбнулась сочувственно, как убогому. Искать утешения у Грау — безнадёжная затея.

Но она права — в этом и проблема. Я, оказывается, трус еще тот, но страшит меня не обладание властью, к этому готов давно, а то, что корона — хуже рабского ошейника. Рабы хоть в мыслях свободны, а короли Ротеланда лишь куклы, намертво опутанные нитями своих пороков и сказок служителей Хранящего Вечность Господина.

Я научился вынюхивать. Различать, где тонкая грань между абсурдными слухами и еще более абсурдной правдой. Но только сегодня я сплел все нити в единое полотно, увидел всю картину и понял, что мои честолюбивые планы, годы лжи, ухищрения, интриг — бессмысленны.

Вот и захотел сбежать из дворца, напиться и отвлечься.

Поговаривали, в молодости отец, будучи принцем-наследником, человеком слыл проницательным, думал о реформах, о новых завоеваниях… да, сладкое любил и тогда, но это мелочь. А как только Всевечный Арвис надел на него корону и провел ритуал причащения, Ульрих стал меняться, медленно, но неизбежно. Власть-то любого меняет, понятное дело, но я читал хроники, осторожно расспрашивал стариков — и история эта повторялась слишком часто, чтобы быть совпадением, проклятым роком королевства. А подслушанная перепалка Верховного Жреца и Хедвина у ложа умирающего короля, окончательно превратила смутные домыслы в уверенность.

И я совершенно не знал, как быть дальше. Привык с легкостью уходить от проблем, оборачивать чужие козни себе на пользу, но пойти против жрецов?.. Как? Ведь у них настоящая власть, и даже Хедвину, человеку, что из презренного всеми чужеземца стал всеми уважаемым Первым министром Государственного совета, редко удавалось перечить Арвису.

На воле служителей Хранящего Вечность Господина держится весь Ротенланд.

Вечность — в неизменности. Традиции — незыблемы.

Король наденет корону и обнажит свой самый страшный грех.

Я простонал, не скрывая страха:

— Бездна, Грау, я не хочу этого…

Интересно, какой из моих пороков корона введет в абсолют? Выбор велик.

— Знаешь, высочество, я буду по тебе скучать. Твои нелепые попытки слиться с местным отребьем меня всегда веселили.

— Я наблюдаю за жизнью народа, — так я всегда отвечаю и Хедвину, единственному, кто всегда меня видел насквозь, и маска беспечного балагура и развратника не спасала.

— Ты любишь игру, любишь карты и ласку лезвия ножа у твоего горла. Любишь чувствовать себя хитрее братьев, избранным, героем авантюрного романа. Ты же знаешь о ритуальной короне, простом символе, простом и мирном способе жрецов удерживать власть в своих руках. О своей судьбе.

Театральность — неотъемлемая часть натуры Грау. И льстит она куда приятней, чем жеманные девицы из дворца. А ее всеведение уже давно не удивляет.

— И к чему ты это ведешь? Я знаю, что собой представляю. И что ждет меня на этом проклятом троне… если что-нибудь не придумаю.

Давай, поделись своим гениальным замыслом, вижу же, не терпится.

— Как хорошо, что у тебя есть замечательная я, — зеленые глаза Грау возбужденно блестели, — которая все уже придумала.

Я лгу, сколько себя помню, и в ответ не доверяю никому, но ей — верил.

Грау плевать на меня, плевать на страну, но она давно мечтала оставить в дураках жрецов. Чисто из любви к искусству.

Хедвин всегда смотрел на меня с упреком. С раннего детства его всезнающий неодобрительный взгляд преследовал меня — то я сбежал с бесполезных занятий по истории, подкинув учителю записку с местом тайной встречи его нежно любимой жены и лучшего друга, то подрезал подпругу на седле коня братца Эля, чтобы тот проиграл глупый спор на охоте, то разбил любимую вазу племянницы министра, принцессы соседнего государства и моей невесты — милейшей Крисельи Лугарской.

Криселья — еще одна проблема. Во дворце она появилась два с половиной года назад, когда мне было шестнадцать — старше, выше, и невзрачная такая, что среди наших расфуфыренных леди терялась совершенно. Мрачная девица в смешных пышных платьях с изуродованным лицом — длинный тонкий шрам пересекал левую щеку, отчего Криселья одним своим видом наталкивала на мысль о великой трагедии. Жрецы называли ее язычницей и наставляли на путь истинной веры, но у них там — в Лугарии — просто свой бог и традиции, и каждая благородная женщина немножко жрица, чисто символичная и раздражающая постоянными молитвами. Но что бесило больше всего — Криселья никогда не смотрела в глаза собеседнику, всегда пряталась — за молчанием, вежливыми улыбками, за надежной спиной дядюшки Хедвина.

И сейчас эта парочка рыжих лугарийцев поймала меня на выходе из спальни леди Альвины, где я из-за всех сил старался забыться, отвлечься от тревоги и сомнений.

— Ваше величество, — Хедвин поклонился, следом Криселья, и сразу все стало ясно.

Сердце ухнуло, и ладони вспотели, приятная расслабленность улетучилась без следа.

— Когда коронация?

Да, не тяни, министр. Скажи, сколько мне осталось?

Но тот опять со своим неодобрительным взглядом.

— Сначала следует почтить память вашего отца.

Говорит так, словно я обязан сожалеть о его смерти. Его смерти как родителя — никудышного эгоистичного родителя, — а не короля. Нет уж, такой лжи от меня не дождетесь.

— Почтим, никуда он не денется. Меня больше интересует корона…

— Его величеству не стоит беспокоиться по пустякам.

Я вздрогнул от слов Верховного жреца, от его неожиданного бесшумного появления. Откуда он здесь взялся? Но не мог же Всевечный Арвис обделить нас своим вниманием в этот знаменательный час.

— Служители готовы принять на себя все заботы — пусть эти три дня до благословения Хранящего Вечность Господина пройдут в покое и печали…

Всевечный Арвис не знал меня настоящего — я искренне на это надеялся. Я презирал отца, я уважал Хедвина, но лысого коротышку с лисьим взглядом и безвозрастным лицом я ненавидел и боялся. Он всегда появлялся в самое неудобное время, парой льстивых слов задуривал голову и улыбался, извечно улыбался — хвалил ли ребенка или выносил смертный приговор мятежнику.

Приподнявшись на цыпочки, он приобнял меня и мягко увел от раздраженного Хедвина и смиренно склонившейся Крисельи, нашептывал, что должен я делать все эти три дня предвкушения коронации и причащения. Восхвалял милость Хранящего Вечность Господина, бога, в которого давно уже никто не верил, бога, по заветам которого жил каждый роотенландец.

И с каждым его словом я сильнее и сильнее убеждался — без помощи Грау я погибну, и плевать на риск, на кощунственный ненадежный план. Если желаю стать королем, то должен вырваться из кокона традиций.

В конце концов, я обещал.

*******

Грау в очередной раз переплела косу — казалось, туже некуда, но непослушные волосы вечно норовили вырваться на свободу в самый ответственный момент, залезть в глаза или защекотать, разбивая сосредоточенность. Она вздохнула, медленно и глубоко, успокаиваясь.

Грау была уверена, что совершает большую глупость, но решение не одна она принимала, и не за минуту — план старый, план глупый и совершенно безумный. Но такой долгожданный. Пойти против жрецов Хранящего Вечность Господина! Против Арвиса, чей возраст давно минул за сотню лет. Человека опытного и безжалостного, опасного, несомненно, и все же — излишне самоуверенного. Когда столько времени — ах, да почти вечность! — стоишь на вершине, то веруешь не в божественную милость, а собственную непогрешимость.

К юным принцам это тоже относится. Самовлюбленным, жестоким и слабым. Слишком умным, чтобы обманывать всех вокруг и слишком глупым, чтобы не быть обманутым самим собой. Слишком непредсказуемым, чтобы принять проклятье Всевечного Арвиса.

Грау ждала, пока солнце станет в зените, зальет древнюю башню светом, пробьется лучами сквозь дряхлую крышу. Величайшая наглость из всех возможных — ограбить Оплот Вечности, неприкосновенный, оттого и разваливающийся от старости. Ограбить среди дня, у всех на виду. Но именно сейчас там меньше всего бродит послушников, именно сейчас Грау имеет наибольшую силу, и даром, что зовётся ночной кошкой. Именно сейчас распростертому вокруг городу совершенно все равно, что творится на вершине башни служителей Хранящего Вечность Господина — яркое солнце застит глаза.

Грау объяла свет и запела молитву своему богу, Богу Солнца, Ветра и Войны родной Лугарии, и сама стала светом, солнечным ветром, растворилась и прыгнула вниз, сквозь щели на крыше.

Оказалась внутри.

Пробраться незамеченной не было и шанса.

Бездушное тиканье и скрип механизмов раздробили чары солнечной магии, и Грау вновь оказалась скована в тисках материального тела. Пока еще далеко — высоко — от цели.

Собрав силы, она сотворила веревку, обычную, длинную, прочную. Привязала крепко к самой надежной с виду балке, сложила руки в молитве, чтобы защитить ладони от трения, и стала спускаться вниз. Легко, воздушно, красиво. Ее стихия. Теперь.

Три года назад Грау сражалась совсем по-другому.

Послушники паниковали. Запрыгивали на летающие диски, разбрасывались молниями и проклятиями — лишь тень могущества настоящих жрецов. Грау искусно уворачивалась, а когда не успевала, окутывала себя защитой — ее вера сильнее.

Должно быть, в своём наряде она совсем-совсем как цирковая артистка, порхает над ареной — над алтарем, уставленным реликвиями, золотом и драгоценными камнями. Впечатляющее разыгрывалось представление.

И ей даже не стыдно.

Все оказалось проще, чем думалось. Намного проще, почти забавно — и незачем было предаваться сомнениям.

Растерянный человек — смешон и беспомощен, какими бы силами не одарил его бог. Как порыв ветра неожиданность сотрясает застывший покой. Как пылающая стрела пронзает сила Бога Солнца, Ветра и Войны тягучие чары Хранящего Вечность Господина.

Главное — сделать все быстро. Прежде чем Арвис узнает и прибудет сюда во всем своем великолепии и всесилии. Обратит вспять ее огонь.

Обычное ограбление. Ухватить как можно больше сокровищ — и главное сокровище, огромный алмаз, обрамленный золотой пирамидой. И сбежать. Но успеть перед этим коснуться короны, что хранилась здесь до ритуала причащения — коснуться, сказать заветные слова… и все.

Одаряя воздушным поцелуем послушников, поверженных ужасом ее святотатства, Грау торжествующе улыбалась, но ругательства сдерживала с трудом — коса все-таки растрепалась, темная прядка хлестнула по лицу, и невыразимо захотелось почесать щеку.

*******

— Это точно настоящая? — я подозрительно повертел корону в руках. Выглядела достоверно, но… Я никак не мог понять, что не так.

Грау раздраженно фыркнула.

— И какой смысл мне тащить тебе ненастоящую?

Резонно, и все же, в том, чтобы настоящую тащить, тоже не много смысла — проверить-то я никак не могу. Ценности в ней никакой, простой серебряный ободок, изуродованный шестеренками — сделать подделку недорого стоило, и вдруг эта подделка сейчас передо мной, а та, заклятая, осталась на месте. Мало ли зачем.

Остаётся только довериться Грау.

— Ох, уймись, Хэлл. Я подменила корону в благодарность за помощь, что задержал Арвиса, пока мне приходилось, рискуя жизнью, пробираться в башню и сражаться с обезумевшими жрецами!

— Ради бесценных сокровищ, — я понимающе кивнул.

— Ради бесценных сокровищ, — задумчиво повторила Грау. Она выглядела уставшей, как никогда. Сквозь ткань перчаток темнела кровь, лицо в пыли и все еще блестело от пота, и краска растеклась…

Ах вот оно, что не так.

Конец доверию.

Понятно, отчего все время Грау следила за своей маской — ведь на ее левой щеке отчетливо заметен тонкий глубокий шрам.

И все странности нашего знакомства, ее всезнания вдруг обрели логичное объяснение.

Я слишком быстро отвел взгляд, и она настороженно нахмурилась:

— Что?

— Ничего. Что же, спасибо за помощь. Надеюсь, каждый останется при своем: ты при деньгах, я… при относительной свободе.

Я небрежно бросил корону на кровать, торопливо вышел из комнаты. И не подумал, что сбегаю из собственных покоев — удачно расположенное окно позволяло принимать ловких гостей, и Грау сразу после посещения башни пришла сюда.

Но пару раз Грау заходила и через дверь. В одном дворце все же живем.

А я узнал свой самый большой порок — доверчивость и глупость. Слепец! Думал, что имеешь всех вокруг, а тут оказывается тебя… проклятая, лживая язычница!

Словно пощёчина посреди праздника, словно в помои с головой окунули — стыдно и гадко. И, Бездна, до чего же обидно, как в далеком детстве, когда я, рот раскрыв, верил всем вокруг, неисправимый дурак!

— Ваше величество!

В глазах темно от глупой злости, я шел, не разбирая дороги, по коридорам дворца и столкнулся с Хедвином.

Руки задрожали от внезапной ненависти. Ублюдок, безродный дикарь, обманом захвативший власть, и мало ему еще, решил воспользоваться мной, и плевать на все заверения в верности, наставничество, играл со мной — еще хуже Арвиса…

— Я думал ты умнее, — и вновь этот укоризненный взгляд. Как он так быстро понял, что я все знаю? По лицу или эта дрянь уже успела доложить?

— Очень смешно! Наверное, почти так же, как обсуждать мой ум со своей любимой племянницей!

— Ты не желал видеть в моей любимой племяннице кого-то кроме навязанной невесты-дикарки, вот и пришлось познакомить тебя с Грау, девицей по вкусу. Я никогда не шел против тебя, Хэлл.

— А! Значит вы просто с ней решили помочь мне освободиться от проклятья жрецов?

— Не только тебе — всему королевству.

Я заткнулся. Успокоился. Сложно бушевать и обвинять, глядя на умиротворенное умное лицо Хедвина. Вдруг вспомнилось, как маленьким мальчиком я все хотел дернуть его за длинную рыжую косу — и он позволял. Хедвин все время мне подыгрывал, но пристально следил, чтобы я не переступал границы — и в детских играх, и во взрослых. Может и сейчас…

Хватит обжигаться на излишней доверчивости.

Я развернулся и ушел, взывая к логике, умелого интригана, а не к чувствам обиженного юнца.

Может Хедвин лгал, ведь Грау, Криселья, моя невеста-дикарка, тоже жрица, и я не знаю, действительно ли она подменила корону или же обратила чары артефакта на благо своему богу. Чтобы… превратить меня в марионетку Хедвина в борьбе за власть с Всевечным Арвисом. Да и вовсе, получилось ли обмануть служителей Хранящего Вечность Господина, или это их очередная уловка?

Сбежать бы, другого надежного способа сохранить себя я не вижу, но это значит проиграть. Да и младшие братья даже без проклятой короны ничтожны, чтобы править достойно. И дорогая невеста так просто от меня не избавится — особенно теперь.

Так странно оказаться вдруг почти в нее влюбленным.

Так странно вновь оказать одному.

Коронация завтра, но время еще есть — я что-нибудь придумаю. Придумаю, как стать настоящим королем.