Пролог.

Пахло дымом, кровью, гарью. Хотелось пить, умыться и сбежать.

Наверное, его успокаивали эти мысли о воде.

У мамы были чёрные от сажи лицо и руки. Этими руками она, обнимая их, оставляла на их рубахах чёрные мазки. Он посмотрел на брата и понял — конец всему существует. И им не повезло родиться так близко к нему.

И очень жалко маму. Где-то на грани сознания прочно сидела мысль: она этого дня не переживёт.

— И никогда… — она встала перед двумя мальчишками на колени, — Никогда! — голос её дрогнул, она сглотнула комок в горле, который тут же выдавил из её глаз кристально чистые слёзы, чертившие на её щеках чистые полосы, — Не ходите на восток. Никогда!

Он лишь слабо кивнул. Брат же разрыдался, кинувшись ей на плечо.

Потолок над головой горел, в воздухе — пепел. Лёгкие и горло жжёт. Всё в красном от бившего во все окна искусственного зарева, созданного из жаркого огня и пролитой крови, свет с разлитыми на нём рыжими бликами. Стол в комнате отбрасывает длинную косую тень на дощатый пол.

Мальчишкам жарко и страшно. Пот струится по телу и пропитывает одежду. На белоснежные волосы оседает пепел.

В золотых глазах Белояра и серых Беломира — удушающий ужас, рвущий сердце и заменяющий кровь на стеклянную крошку, что, пульсируя с каждым ударом больного органа, рвёт всю кровеносную систему.

Сквозь кроваво-огненное зарево пробивается звук. Сначала — голоса. Много. Они смешиваются друг с другом в неразборчивый чёрный гул, с каждой минутой надвигающийся на них чёрной массой, несущей за собой злобу и что-то необъяснимо страшное.

Потом — топот. Быстрые шаги, словно спугнутая стайка птиц, мягко ступающие по подушке из золы, а потом — глухо и громко по поваленным деревянным домикам горящей деревни.

Мама затолкнула их в подпол. Сверху на люк перевернула сундук с вещами. Беломир догадался: чтобы их не нашли. Брат молчал.

Через трещины между половицами на мальчишек падал свет, разрезая их на длинные ломти кровью и огнём. Они сидели на коленях, временами стряхивая с ног наползавших с земли жуков. Белояра трясло. Они смотрели слезящимися глазами в эти заполненные светом трещины. Дышать здесь, внизу, было легче. Ноги мамы замерли над их головами, она кашляла и цеплялась руками за перевёрнутый сундук.

Скрипнула дверь и внутрь забежали незнакомые страшные тени. Внутри всё сжалось, похолодели пальцы. Крик подступил к горлу, но было слишком страшно кричать. Беломир тоже затрясся. Над ними происходило что-то страшное: топтались ноги, мама кричала, упал бросавший косую тень стол, а чужаки молчали.

Раздалось женским надломленным голосом:

— Сволочи...

И мама перестала кричать.

Белояр вздрогнул, навалившись Беломиру на плечо и зажав рот рукой. Потом быстро, словно бы увиденная картинка обожгла его, уткнулся лбом в землю, пытаясь проглотить рыдания обратно, запихнуть их себе в глотку. Тело, упавшее на пол, перерезало кровавые лучи, погрузив детей в тень.

На них сквозь трещины половиц смотрели глаза.

Что-то тёплое и влажное просочилось через пол и упало к их ногам влажным шлепком и металлическим тёплым запахом.

Белояр начал раскачиваться на земле, мыча себе в руку. Из них двоих он первый понял, что произошло.

Мамины глаза смотрели на них через щель пола. Глаза — запотевшее стекло, недвижимое, с замершим по ту сторону ужасом. И вокруг этого тёмного пятна с мамиными глазами — чужие тени и ноги.

Маму убили.

Потом её схватили за руки и потащили наружу.

И только тогда стало тихо.

После того дня на холмах остались только обгоревшие скелеты домов, опалённые псы, медленно умирающие на сожжённой земле, чёрное от клубов дыма и пепла небо, да двое грязных мальчишек, братьев-близнецов, — Беломир и Белояр, — выброшенных в незнакомый и такой огромный мир.

Так погибла деревня Нытах.