История третья. Три святых принципа / Вперёд, государь! / Форост Максим
 

История третья. Три святых принципа

0.00
 
История третья. Три святых принципа

История третья

Три святых принципа

 

Мы шли с Гальмикаром по осеннему лесу, и жёлуди хрустели у нас под ногами. Здесь густо росли дубы, а на дубах к этому дню пожелтели листья. Лес стоял на берегу озера где-то за городом. Временный лагерь этеров пристроился к самому берегу, и на отдалении от нас шла охрана с мечами в ножнах и зачехлёнными арбалетами.

Я стал привыкать к слиянию первого и второго миров. Иногда вызывало улыбку, как чередуются с моими шатрами палатки ничего не замечающих рыболовов-туристов.

– Справедливость, государь, – негромко обучал меня Гальмикар, поддевая носком сапога жёлуди, – а с ним простодушие или, как нередко говорят, прямодушие вместе с неизумлением составляют три главных закона бытия нашего мира.

Гальмикар оказался человеком весьма интересным и склонным к философии. От него я узнал многое.

– Что значит «неизумление»? – переспросил я.

В ответ он показал на палатки туристов:

– Посмотри на рыбаков, сир. Они видят тебя, и это не удивительно. Но половина из них различает меня и каждого из воинов. Обрати внимание на лица: на них ни капли изумления! Открывшийся второй мир они приняли как данность и лишь стараются не замечать его. В этом и есть закон природы.

Туристы-рыболовы словно сговорились не смотреть на моих воинов, но заранее уступать им дорогу. Этеры тоже не проявляли к отдыхающим особого интереса.

– Если бы исчез принцип неизумления, бедные рыбаки выскочили бы из ума! – Гальмикар засмеялся. – Вот тогда было бы: «изумление», – он подобрал с земли жёлудь, метнул его в озеро, и жёлудь, проскакав по воде, поднял фонтанчики брызг.

За лесом на полуострове промелькнули чёрные флаги на башнях. Там высился замок всеми забытой Чёрной Дамы. Час назад я отправил Ксанфа с отрядом посмотреть, что там и как.

– А справедливость? – спросил я.

– Справедливость это когда ты делаешь то, что, по-твоему, обязан делать каждый. И наоборот, справедливость это когда ты являешь собою пример – делайте как я, потому что так лучше для всех.

По-моему, это был нравственный императив Канта. Как знать, может и философ Кант кое-что знал о втором мире… В эту минуту вернулся Ксанф и, не слезая с коня, показал мне, что с Чёрной Дамой всё в порядке.

– Вот, базилевс, яркий пример прямодушия, – опережая третий вопрос, сказал Гальмикар. – Чёрная Дама остаётся такой, какова она есть. При всём её властолюбии и надменности она не притворяется, не хитрит и не маскируется.

– Эту прямодушную мятежницу, – мрачно сказал я, – по справедливости стоило бы подержать под надзором так, как она держала бедную Терезу!

Я искренне полагал, что подобная мера была бы верхом справедливости. Но Ксанф, спустившись с седла, возразил:

– Не надо бы темниц, государь…

– Кто говорит о темницах? – я возмутился. – С неё хватит домашнего ареста. Передай Эфестиону, пусть усилит охрану её замка.

Я настоял на своём и был горд от того, что сам принял решение и нёс за него ответственность.

А Чёрная Дама потребовала у меня аудиенции. Я принял её во дворце. Чёрная Дама помрачнела лицом, но всем своим видом выражала оскорблённую надменность. Её облик, казалось, говорил: «Смотри, государь, как из-за тебя я страдаю и мучаюсь».

По-моему, её раздосадовал не столько домашний арест, сколько то, как ликовала и радовалась её заточению Тереза. Это смотрелось не очень красиво, и я, если сказать по правде, не очень уверенно себя чувствовал.

– Деточка, – Чёрная Дама язвительно улыбнулась Терезе, – я готова доставить тебе ещё большее удовольствие, но отравлю твою радость тем, что сама выберу для себя место заключения. Я отказываюсь от права на домашний арест и избираю заточение в башне!

Помню застывшую на личике Терезы полуулыбку. Тереза силилась понять, осталась ли она в выигрыше или же Чёрная Дама опять над ней посмеялась. А Чёрная Дама величественно удалилась, на ходу бросив мне, своему королю:

– Наплачешься ты с ней, помяни моё слово!

После этой аудиенции я уже сомневался, всегда ли могу считать свои решения справедливыми и единственно верными.

 

Аудиенции и приёмы, совещания и смотры стали моей повседневностью. Благодаря принципу неизумления, заботы не препятствовали моей обыденной жизни среди людей первого мира. Я, предположим, занимался в лицее, а учителя любезно болтали с моими подданными о погоде и семейных неурядицах. Не думаю, что «те» и «другие» сознавали хоть какую-то иномирность друг друга. Это просто не приходило им в голову!

– Государь, – вдруг окликали меня. – Прибыли послы, – и тотчас группа моих одноклассников вспоминала о делах и рассасывалась. Так срабатывал святой принцип неизумления. Дворцовая площадь освобождалась от людей, и мимо припаркованных автомашин к дворцу подъезжали кони и колесницы.

В тот раз это были слоны и верблюды. Их ноги и копыта выбивали из тротуара крошку. Их тени ложились на асфальт и на стоящие рядом машины. Послы были в диковинных чалмах и тюрбанах. Некое восточное королевство Джанумания принимало моё покровительство, а его народ искал у меня справедливости.

– Государь, мы слышали о твоём Суде Равных, – говорили они.

Я глядел в восточные глаза послов и видел, что они искренни и простодушны. Три святых принципа были крепки и нерушимы. Страны соединялись, моё королевство крепло. Случалось, что поутру являлись в римских тогах послы из Куардии, а поздним вечером – в греческих хитонах послы из Тригонии. Принимая к себе новый народ, я приказывал ещё выше поднять флаги растущей Мусуфликандии.

Гальмикар, Эфестион и Ксанф стали моими телохранителями, друзьями и советниками – всем сразу. Им пришлось перебраться ко мне и жить в дворцовых покоях. Однажды этеры расстелили на столе карту, и мы вчетвером отмечали те области, где были подняты наши флаги. Неотмеченных областей почти не осталось, я очень этим гордился.

В этот момент послы очередной страны внесли драгоценные подарки. Я не помню названия той страны, мне вообще стыдно вспоминать тот час. Потому что, подражая одному из великих царей прошлого, я с важностью ответил послам:

– Не дарите мне то, что и так мне принадлежит!

Каюсь теперь. Это были не лучшие слова Александра Македонского. Но они пришли мне на ум и казались тогда символом подлинного величия. Выболтав вслух эту фразу, я хотел ухватить себя за язык и от стыда побиться головой о стену.

Неожиданно меня спас Эфестион:

– Король прав, – сказал он, – справедливость не покупается. Если вы за неё платите, значит, вы рабы и сами себе назначили цену. Теперь вы принадлежите королю в обмен на его справедливость! Но Мусуфликандия – это страна равных. Ведь это так, государь?

Я благодарен Эфестиону за то, что он спас меня в моих собственных глазах.

 

Помимо распиравшей гордости, меня стало томить незнакомое чувство к Терезе. Меня жгло любопытство. Простая заколка и шпилька в её волосах уже не давали мне покоя. Влекли её разметавшиеся волосы. Тянуло узнать то, что считается запретным и одновременно дозволенным. А Тереза словно наслаждалась моей неопытностью. Она приоткрывала мне тайну и лучилась обольщением, призывно дыша сквозь розовые полуоткрытые губы.

Она видела и понимала моё состояние. Это меня особенно злило. Меня отвращала её хозяйская ухмылка и отталкивало сквозившее во взгляде презрение. Но в то же время манил её облик – плечи, осанка, грудь. По праву супруга я пытался обнять мою принцессу, прижать её к себе, но она, точно ударом под вздох, сражала меня одним и тем же вопросом:

– Да кто ж ты такой в твоём мире, ответь! Ты – дитя, ты социально неполноценный?

– Вот ещё, вполне… полноценный, – терялся я от такого отпора и сразу переходил в нападение: – Тебе-то самой что от меня надо?

– Что мне надо? Твой мир! – она дерзко приступала ко мне, и у меня захватывало дух от желания обладать ею. – Да-да, твой мир, – повторяла Тереза. – В нём же другие законы природы. Ведь так? Другие святые принципы. Разве нет?

Я тонул в запахе её парфюмерии, захлёбывался излишне сладкой для меня красотой.

– При чём здесь я? – у меня хватало сил опомниться.

– Ни при чём, – она невинно опускала глазки. – Совсем ни при чём. Ведь ты не властвуешь над твоим миром!

– Тоже мне властительница, – я пытался вложить в слова столько презрения, сколько видел в её взгляде.

– Тоже мне император! Я хочу от тебя равной сделки. Со мною ты получил целый мир. А что получу я? Ступай – рули моим миром и царствуй!

Встревожиться мне стоило уже тогда. Тонкие ручейки смыслов просачивались из первого мира во второй. Сделка… Рули и царствуй… Социальная неполноценность… Тереза и я становились мостиками и проводниками понятий и смысла.

 

Мусуфликандия, моя держава, развернулась от гор до далёкого моря. В тот год я предпринял объезд империи. В экспедиции меня сопровождали этеры, отборная часть армии, способная выдержать столкновение с неизвестным противником.

Стоило посмотреть, как выносливые кони неслись вдоль автострад, перегоняя автомобили! То один, то другой всадник разгонялся так, что конские мышцы горели, а воздух, рассекаемый грудью, свистел. Конь отрывался от земли, всадник перескакивал путепровод, едва задев крыши несущихся машин, и обрушивался на землю. Из-под копыт взлетали килограммы грунта, и тогда отвагу этера встречал восторг едва ли не всей армии.

Гальмикар ди Барка – именно так звучит его полное имя – был среди нас самым пламенным. Внешне он походил на меня – то ли манерой держать голову, то ли прищуром глаз. Нередко он скакал верхом и даже сражался без шлема – с незащищённой головой, и враги издали узнавали его. В бою пряди его чёрных волос прилипали ко лбу. Он был решителен и неудержим, и я назначил его начальником мусуфликандской армии.

Моя конница пересекала овраги и форсировала реки. Но широчайшие из рек – ничто в сравнении с потоком машин. Когда наш путь перерезала автострада, а многотонные фуры оказывались на дороге, никто не сбавлял скорости. Поток всадников пронзал поток автомобилей так же, как волна пронзает другую волну. Лишь святые принципы объясняли, как это кони и машины не сталкивались и почему водители, вытянув шеи, навсегда забывали об этой встрече.

Эфестион ди Лессо был высок, худощав и несколько жилист. Он коротко стриг пепельные волосы, имел заострившийся нос, а взгляд – цепкий и наблюдательный. В боях он не допускал ни единой ошибки, и я научился доверять ему как себе. Ни разу он не подвёл меня. Я поручил ему, столь осмотрительному в делах, заботу о мирной жизни, а ещё правосудие и надзор за местными управителями.

С этерами я делил трудности походной жизни. Но всадникам, скачущим на могучих конях, я мог лишь завидовать. Кони второго мира чужды мне. Во всём я был на равных с моими бойцами. Носил под плащом кольчугу, надевал на голову шлем, изведал, что весом доспехи не лёгки. Я свободно фехтовал, и были случаи, когда мечом я спасал жизнь себе и другим. Но кони… Кони не мой удел, и мне оставалось только смотреть, как всадники одолевали на них невозможные препятствия.

Ксанф ди Геззети блестяще держался в седле. Я же говорил: он служил ещё в корпусе белых пажей. Правда, покойного короля, отца Терезы, он не застал. Верность и постоянство были главными его чертами, я со спокойной душой доверял ему личную гвардию. У Ксанфа был младший брат Ломуальд. Ни лицом, ни характером он не был похож на Ксанфа, он горячо мечтал о странствиях, и я поручил Ломуальду управление флотом.

В поездке мы останавливались вблизи автостоянок. Я покидал отца и мать и уходил к этерам, их общество согревало и укрепляло мне душу. На одной из остановок – это было у пограничья империи – мы с Гальмикаром увидели, как из-за холма поднимается густой дым. Мы рассмотрели разбегающихся крестьян – до сих пор не знаю, жителями которого из миров были эти несчастные.

Дым резал глаза, жар чувствовался даже на отдалении. В тот день мы столкнулись с нашествием подлинного врага. Наша цветущая страна входила в череду войн, дорого обошедшихся её людям да и мне лично.

Стоя в дыму на вершине холма над стоянкой, я в ту минуту спросил Гальмикара:

– Когда ты родился?

– Родился, государь? – переспросил Гальмикар.

– Ну, сколько тебе лет? – я покраснел.

Я понимал, что раз пришли войны, то многим из нас погибать. А рядом со смертью задумываешься о смысле и числе прожитых лет.

– Здесь не рождаются, сир. Здесь выходят, – напомнил он. – Я вышел из леса на один год раньше тебя, государь.

Мы вместе смотрели на пожары. По меркам обоих миров мы были очень и очень молоды.

 

В ту зиму враги прорывались по всем границам. А я, к несчастью, был крепко привязан к заботам первого мира. Я не мог выпрыгнуть из себя, не мог броситься в войска – причём во все легионы сразу. Происходящее, по-моему, от души забавляло Терезу, и я уже не понимал, чего же в ней больше – глупости или откровенного цинизма.

– Рули, дитя, рули и царствуй! – издевалась она.

Командование я перепоручил этерам, а сам лишь изредка сопровождал гвардию в дозоре столичной области. Орды Восточных Полей крушили всё, что встречалось им на пути. Кочевники жгли города и разоряли предместья. Их кибитки бороздили пригородные сёла, а вопли налётчиков оглашали окрестности моего замка. Они хозяйничали во всех воеводствах, но исчезали на лёгких своих кибитках при первом появлении моих легионов.

Я поручил Ксанфу и Ломуальду изгнать грабителей в Восточное Поле, преследовать их и разгромить. Гальмикар мне требовался в ставке, где приходилось командовать над расстеленными на столе картами.

– Со мною ты получил целую страну! – напомнила Тереза. – Что получу я?

– Угомонись, лжепринцесса! – Гальмикар одёрнул её.

Тереза остолбенела и затаилась. По прецеденту Суда Равных, она могла лишиться титула, стоило ей оказаться несправедливой в своих претензиях. А я ловил себя на мысли, что снова томлюсь одновременным влечением и неприязнью к принцессе.

Эфестион с головой ушёл в подготовку обороны. Он словно предчувствовал будущую осаду! В эти дни, когда основная часть армии ушла преследовать кочевников, натиск ордена Западных Рек оказался внезапным и сокрушающим. Враги заняли город. Их рыцари были закованы в сталь, а у кнехтов белели из-под шлемов глумливые лица.

Граждане первого мира встретили их появление с пассивным недоумением. Тереза посмеивалась. По-моему, новая война развлекала её.

Подданные, кто успел, сбежались под защиту крепостных стен. Дворцовый комплекс – несколько жилых кварталов первого мира – стал нашим последним оплотом. Естественно, дворец был атакован и с севера, и с юга. Всё новые шайки рыцарей проникали в мой двор. Меня болезненно поразило то, как рыцарь-вандал от нечего делать поджёг парк, в котором я гулял в детстве.

Кнехты громили стоявшие у тротуаров машины, а жители первого мира счастливым образом не попадались захватчикам под ноги. Их спасал святой принцип неизумления. Бои на смерть шли на первых этажах моего дворца. Плечами и спинами воины второго мира заслоняли людей первого мира, а те, как лунатики, не обращали на погром никакого внимания.

– Государь! Миры день ото дня срастаются, – воззвал Эфестион. – Веди нас в бой, пока не стало поздно!

Бойцы ждали приказа. Я стиснул зубы. Выбил плечом дверь, за которой хозяйничали кнехты, и бросился вперёд. Больше не существовало чужих дверей и преград. Всюду кипел бой: около лифтовой шахты, вверх и вниз по лестницам, и на крыше дворца, и внизу у подъезда. Везде только звон мечей и людские крики.

Я поднял меч. Оказалось, что он легко протыкает сталь панцирей, а из прорех в латах толчками льётся кровь. Мы вышвырнули кнехтов из дома. Это была первая победа. Помню, как убитый мной враг секунду провисел на перилах балкона и свалился на асфальтовую мостовую. А люди первого мира потихоньку стали выходить из квартир и двигаться по двору странными траекториями, бессознательно обходя лужи крови.

День спустя мы выстроили полк этеров и приготовились дать бой. Это было на площади, где я когда-то пел для Терезы. Когорты встали плечом к плечу, а слева и справа примкнула конница. Натиск кнехтов и рыцарей мы отразили нашими стрелами. По наитию я направлял в бой то одно, то другое крыло войска. Выкрикивая команды, я сорвал голос. А вестовые носились от меня ко всем центуриям.

К концу дня я был вынужден подняться на верхний этаж дворца. Оттуда я мог видеть бой как на ладони. Бойцы желали знать, остаётся ли их царь с ними, и мне пришлось надеть шлем с таким ярким оперением, что его было видно с поля боя. Оперение сразу проткнули стрелы, но я до конца боя не имел права уйти. Внятные команды и сигналы войскам стали моим долгом, а правилом – никогда не пригибаться под стрелами.

Мы выбили кнехтов из города, затем окружили и разбили рыцарей. Я велел перебить тех, кто ещё оказывал сопротивление. Мы долго искали Эфестиона – все видели, что он был ранен и упал с коня. Еле живым его нашли под телами трёх убитых им рыцарей. Я тормошил Эфестиона и силился вернуть его к жизни, а в это время… А в это время Тереза ликовала и висла на шее у победителей!

– Это так здорово смотреть на войну и знать, что с тобой ничего не будет! Я хочу принадлежать первому миру и смотреть из него на войну. Это как в кино! Дай мне, Леонидас, твой мир, чтобы я могла в нём скрываться!

В эту минуту я почти ненавидел Терезу, её восторг, да и саму нашу победу. Я был душевно истерзан. Я смывал с себя чужую кровь и сознавал, что больше нет ни серебристого плаща, ни синего-синего платья. Ничего нет. Одна нагота, одно её бесстыдство. Тереза металась от наших бойцов к горожанам первого мира и приставала:

– Как? Ну, как мне войти в другой мир, чтобы в нём остаться? Как это сделать?

Горожане смотрели на неё как на сумасшедшую, а измученные в бою воины просто отмахивались от потерявшей всякий стыд принцессы.

– Государь, у неё не осталось ни чести, ни достоинства, – вполголоса обронил Гальмикар. – Разве это королева Мусуфликандии?

Стыд захлестнул мне лицо. Ох, лучше бы Тереза изменила мне, как изменяла своему Артуру королева Гвиневра! Мне было бы легче.

– Здесь нет королев, – заметил кто-то из моих воинов.

– Согласись, Гальмикар, она вполне прямодушна в своём поведении, – я попытался умиротворить этеров.

– Прямодушна? – этер с сомнением посмотрел мне в глаза.

Ещё один удар, тяжелее прежнего, нанесло стране третье нашествие. Это был попирающий все нормы воинской чести наплыв разбойничьих шаек. Пираты Южного Моря бесчинствовали в пригороде, поджигали дома и обстреливали город из камнемётных орудий. Обыватели первого мира столпились на прилегающих улицах и глазели, как катапульты разрушали дворец, а таран вышибал парадные двери.

О святой принцип неизумления! Если бы не он, тысячи народу сошли бы с ума! Погромщики карабкались по приставным лестницам на верхние этажи, лезли в окна и по верёвкам взбирались на крышу. Не представляю, что чувствовал обыватель, когда мимо окон падало, размахивая руками, тело пирата или воина! В столице не осталось ни одного не разорённого негодяями здания.

Мы бились день и ночь, но спасителями Отечества стали Ксанф и его брат Ломуальд. Они вернулись с легионами и окружили занятый врагами дворец. При штурме королевского замка пираты были частью перебиты, а в большинстве своём – схвачены. Одна из разбойничьих шаек дралась особенно яростно, и во время сражения я был ранен выпущенной стрелой.

Сначала я не заметил никакой раны. Вообще, трудно сказать, что чувствуешь, когда стрела из второго мира вонзается в тело. Боль по началу не существует. Всё происходящее кажется сном. Вдруг на тротуарные плитки фонтаном выливается кровь, и всё тело словно обжигает огонь. Подбегает лекарь, он может извлечь из раны стрелу, но унять хлещущую кровь почему-то не в состоянии…

Для врачей второго мира моя кровь оказалась тем же, чем для меня их кони! Таков горький юмор моего положения! Меня увезли в больницу, и по дороге «скорую помощь» сопровождали конные этеры. Помню их встревоженные лица, помню их беспокойство. Я бесконечно люблю их и благодарен им за всё, что они для меня тогда сделали.

 

Так я попал в больницу – самую обыкновенную, с белыми потолками и с нарисованным на стене Чиполлино. На каждом этаже и у дверей палаты заняли вахту стражники в кольчугах под плащами, а на площади перед зданием дежурила круглые сутки одна из боевых центурий.

О славный принцип неизумления! Не устаю удивляться ему! Врачи и медсёстры видели бойцов из Мусуфликандии, но оставались к ним безразличны. Клянусь, если бы они захотели, они могли бы неплохо пообщаться. Но лишь мальчишки, мои соседи по больничной палате, с любопытством изучив мои бинты, раны и меня самого, спросили:

– Ты, что ли, их царь? Нет, кроме шуток.

– Угу… – издал я.

Это всё, что я мог им ответить. Я чувствовал не боль, а смертельную усталость, причём не подростка, а сорокалетнего человека.

– Ну и классно, – ребята оценили моё положение. – Это прикольно! – они принялись играть в царя и его государство.

Ох, как же это было прекрасно! Никто не жёг города, не захватывал земли. Мятежи и восстания – всё понарошку. Это же мечта – играть в короля и не иметь ни одной королевской заботы. Восседай на троне, слушай доклады министров да подражай придуманной речи рыцарей: «Ах, досточтимый сэр!», «Так извольте же отвечать, сударь!» Никто в Мусуфликандии не говорил подобным образом.

Верные этеры Ксанф, Гальмикар и выздоравливающий Эфестион решительно оградили меня от государственных дел. Благодаря им я поправлялся.

Однажды меня вызвали к лечащему врачу. Доктор был лысенький и в очках, он сидел за столом и быстро-быстро писал. Заметил меня, угукнул и показал, куда мне садиться. Мне стало смешно. Я давно не ощущал свой возраст подростка. Мне стало легко и беззаботно, как, наверное, всем детям первого мира. А Доктор развернул историю болезни и зачитал из неё, не щадя меня и не деликатничая:

– Колото-резанное проникающее ранение с рваными краями длиной три с половиной сантиметра, нанесённое металлическим орудием сверху, – он через весь стол пихнул ко мне эти листочки. – Ты хочешь сказать, что стрела была выпущена из пиратского арбалета? Что стреляли в тебя из особой, открывшейся тебе реальности? Так ты говорил врачам «скорой помощи».

– Ну, примерно так и есть, – я согласился. – Только реальность – не особая, а всё та же, наша единая. Просто мир второй. Не параллельный, а именно второй.

– Когда ты в первый раз его увидел? – он внимательно посмотрел на меня и почему-то вздохнул.

– Доктор, что значит в первый раз? – я осмелел. – Вы сами всегда видите этих людей. Просто вы живёте своей жизнью и не обращаете на них внимания. Ну, посмотрите же! Вы увидите их и тут же про них забудете.

Доктор снял очки и сосредоточенно взглянул мне в глаза.

– Это называется, мой дорогой, святой принцип неизумления, – сказал он отчётливо и вдруг выкрикнул: – Ты сам-то понимаешь, что этот принцип не универсальный? Вояка ты коронованный! Ведь на тебя же самого принцип не действует.

Я замер обескураженный. А взрослый человек продолжал меня отчитывать:

– Ты соображаешь, что если тебе повезло и ты видишь второй мир, то есть и другие такие же? А раз хоть один святой принцип нарушается, то и два других можно нарушить!

В ответ я только сумел выдохнуть:

– Откуда вы знаете о трёх святых принципах?

За спиной Доктора открылась дверь, и из коридора вошли Гальмикар, Эфестион и Ксанф. Они были с оружием. Только что они проскакали от самого дворца до больницы. Доктор обернулся. Я ощутил поддержку этеров и встал, но в ту же секунду увидел, как Доктор… смотрит этерам в глаза, почти не поднимая на них головы! А ведь, сидя за столом, он был заметно ниже рослых этеров.

До сих пор так воспринимал людей второго мира лишь я один!

– Сударь, я сожалею, – любезно обратился к нему Гальмикар, – но наш государь пойдёт с нами.

 

По дороге этеры сообщили, что когда я был ранен, то в полубреду велел казнить главарей разбойничьих шаек, а прочих мятежников – отпустить. Царский приказ исполнили, потому что сочли справедливым. Предполагалось, что первый из трёх святых принципов действовал через царя даже тогда, когда царь бредил.

С того дня в Мусуфликандии начались грабежи и убийства на улицах. Что-то стряслось со страной. Она задыхалась от разбоя. Тайные общества воров, конокрадов и взломщиков пронизали её, а в подполье выросли шайки с беспощадными вожаками.

– Ах, что это такое? – злорадствовала Тереза. – Святой принцип справедливости сделал осечку. Смотри, какая бяка у тебя получилась!

Дома я застал Терезу шарящей в моих бумагах. Что она там искала, я в ту же секунду понял, и потому выставил её вон. Сразу же проверил: самое ценное лежало в ящике стола на прежнем месте. Уверен, что она, всё-таки, нашла то, что искала… Но обо всём расскажу в своё время.

Я приказал Эфестиону, который отвечал за порядок в стране, приводить схваченных на разбое налётчиков ко мне лично. Допрашивая, я задавал им простейшие вопросы:

– Кто ты такой? С кем ты связан? И сколько человек в твоей шайке?

Налётчики с дерзостью называли имена соучастников. Это срабатывал святой принцип простодушия. Эфестиону и его гвардии оставалось только разыскать и схватить сообщников, подавив их сопротивление. Но неожиданно один из «вольных варягов» стал лгать и изворачиваться.

Лгал он так ловко, что я приготовился отпустить его как невиновного. А разбойник выхватил из-под одежды кинжал и бросился на меня. Ксанф метнулся к нему через комнату и успел пригвоздить его к гардинам в прихожей. А ведь душегуб перед этим горячо клялся, что не имеет при себе оружия!

Я был в отчаянии. Проходимец растянулся на ковре мёртвым, а на гардинах расползлось пятно крови. Какое счастье, что ни отца, ни матери не было в тот час дома!

– На ковре и гардинах теперь пятно от крови… Да уберите же отсюда убитого, – велел я. – Пятно надо чем-то вывести. Срочно.

Я не хотел, чтобы родители опять видели кровь. Ни о чём другом я в тот миг и не думал. Но Гальмикар, наклонившись ко мне, жёстко встряхнул меня:

– Государь, какое пятно? Ты сам-то понимаешь, что происходит? Базилевс, люди начали лгать! Они хитрят и изворачиваются, – с каждым словом он встряхивал меня всё сильнее: – Люди второго мира ведут себя не так, как им свойственно!

Я молча оглядел этеров. Эфестион первым высказал то, чего все опасались:

– Государь! В мире нарушен святой принцип простодушия.

Пока я осмысливал, что же с нами произошло, явился старшина дворцовой стражи и доложил, что принцесса Тереза исчезла. Я бросился к столу и выдвинул дальний ящик. Тревога себя оправдала: бумаги были похищены.

Я сказал это этерам, а сам в бессилии опустился на стул.

– Что было в бумагах, государь? – Ксанф вывел меня из оцепенения. – Военные документы? Планы укреплений или карты армейских перемещений?

– Обычные листы, – я с трудом выговорил. – Это мои песни. Старые трувёрские песни, ведь я же Трувёр. Это черновики, а с ними… совсем чистые листы. Они тоже пропали, их нет.

 

Через два дня был начат поход. Не погоня за беглянкой Терезой, хотя её измена не шла у меня из головы, а именно военный поход. Он понадобился, потому что колесницы Восточных Сатрапий близко подошли к нашим пределам. Это был последний набег на наши границы.

Мои подданные с горечью говорили: это была последняя осень, когда у страны ещё были границы.

Мы шли по разорённой земле. Помню, что калиги, мои армейские сапоги, натёрли мне ноги, а зажившая рана вдруг дала о себе знать. На вёрсты вокруг не было воды для питья: неприятель отравил ключи и колодцы. Не знаю, действовал ли на меня яд второго мира, но желания испытать это на опыте не возникало.

Воины брели, опираясь на копья, а лошади шли, свесив до земли гривы. К вечеру третьих суток мне принесли немного воды в солдатском шлеме. Я мог её выпить, а мог и отказаться. Но, подражая моему кумиру Александру, я картинно вылил её посреди дороги. Сделав это, я вдруг устыдился ложного пафоса. А Гальмикар сказал, что мой поступок произвёл на армию впечатление. Воины одобрили меня не только за то, что я делю с ними жажду, но и за то, что терплю и обуздываю желания.

Мне интересно, что сказала бы на это Тереза. Наверное, она бы усмехнулась и презрительно повела плечами. Белыми, выступающими из-под выреза платья плечами… Признаюсь, что с её исчезновением меня не перестало тянуть к ней!

Наконец, мы нашли лес, в котором бил чистый родник. Припав к воде лицами, воины утолили жажду. Кажется, ничего нет вкуснее обычной воды! Ниже по течению разлилось малое озерцо. Мы искупались. Озерцо обступили деревья с огромными дуплами и с расколовшимися сверху донизу – от крон до самых корней – стволами.

Гальмикар с благоговением прижался щекой к дуплистому дереву и, прикрыв на мгновение глаза, выговорил:

– О небо и земля, я помню этот лес! Я из него вышел.

Я огляделся и испытал такое же чувство. Оно известно лишь жителям второго мира. Это чувство, когда ты внезапно узнаёшь свой лес.

– О! Из него вышел и я.

Я вспомнил эти деревья. Вспомнил, кем ощутил себя, когда моё дупло раскололось и я оказался в лесу – нагим безымянным бродягой. Живы ли ещё те добрые звери, что послужили мне в первые часы, а может быть и годы моей жизни?

Я вытер слёзы, и к нам с Гальмикаром подошли Эфестион и Ксанф:

– Базилевс, скажи откровенно, что за листы унесены принцессой?

Собравшись с духом, я в первый раз рассказал им историю своего появления. До той поры я сберегал это для себя и ни с кем не делился.

– Когда я вышел из ствола дерева, я не осознал себя ни отпрыском царя, ни сыном крестьянина – я был безродным. Но Некто навёл на меня сон, и я уснул, прижимая руки к ребру. Когда же проснулся, то увидел, что держу стопку исписанных листов бумаги.

– Листы из твоего ребра? – удивился Эфестион. – Плоть от твоей плоти?

– Да, друг, – я согласился, – плоть от моей плоти. Это были песни, которые горели во мне, когда я был Трувёром, песни о героях и славе. А в самом конце кипы бумаг оставалось несколько чистых страниц.

Пока я подбирал слова, Ксанф сочувствующе вздохнул:

– Государь, если ты вспомнил, как вышел на свет, значит, что-то важное грядёт в твоей жизни.

Тогда я рассказал друзьям самое главное:

– На чистых листах стал возникать рассказ о моей жизни. Я читал его, и мне открывался мир, в котором я почему-то был мал и почти несмышлён.

– Так вот почему ты прятал эти листы, базилевс! – вскочил Гальмикар.

– Я ощутил себя малым ребёнком! – я почти выкрикнул. – Вот таким крохотным. Оказалось, что я еду в поезде, а за окном появилась она – Тереза, красивая и притягательная! Вот тогда-то я в ужасе понял, что хочу, но, наверное, не могу сюда вернуться. О, сколько труда мне стоило найти дорогу обратно! Для ребёнка в том мире это почти невозможно.

В лесу зашумели деревья, звонче зажурчал родник, а в скрытой от посторонних глаз дали постанывал вяз, раскрывалось его дупло, и появлялся на свет человек…

– Эти листы – ворота в первый мир? – не выдержал Эфестион. – С ними можно уйти и этим разрушить три святых принципа? Сир, вот такие листы похитила лжепринцесса! – он принялся топать ногами и осыпать Терезу оскорблениями.

Ксанф и Гальмикар вскочили на ноги, и вот уже все трое поносили Терезу на виду у моих воинов. Я вынужден был встать и опереться королевским мечом о землю. Тот, кто утратил уважение подданных, утрачивает все титулы. Белой Принцессы больше не было. Но она оставалась той женщиной, к которой меня тянуло. Этеры замерли передо мной, признавая моё достоинство как повелителя. Я стиснул зубы.

Как это тягостно, когда душу влечёт к скверному! Сомкнув зубы, я объявил о расторжении брака с Терезой, и воины встретили весть криками радости. Я сгорал от стыда и, утешая себя, думал, что воины просто сочли новость сигналом к концу утомительного похода. Бойцы кричали «ура», а заповедный лес шумел, будто предостерегал меня.

 

Обессиленный и морально опустошенный я лежал и приходил в себя от раны, открывшейся в дни похода. Я лежал, а в комнату вошёл папа и тихо опустился на край кровати. Я молчал. Он тоже молча рассматривал меня – то ли повзрослевшего, то ли совсем ещё подростка. Знать бы теперь, каким я в его глазах выглядел!

Папа негромко спросил меня, пропустив все предисловия, так умел спрашивать только он:

– Лёнь… Когда это началось, ты помнишь?

Я догадался, о чём он.

– Понимаешь, пап… Это давно. Помнишь ли? У кого-то стоял круглый стол, и было множество книг. Там была одна полка с запертой дверцей, она мне часто потом снилась. Наверное, открывая запертые двери без спроса, уносишь с собой что-то, от чего всю жизнь не можешь избавиться.

– Так ты открывал ту дверцу? – просто спросил папа.

– Только во сне. Я открыл её однажды и нашёл завёрнутую в бумагу огромную книгу. В ней были судьбы великих героев, все их подвиги и ошибки. Я хотел взять книгу себе, но никак не мог отделить подвиги от ошибок, а потому унёс то и другое.

– Как же ты прочитал её – во сне? – папа, не отводя от меня глаз, слушал.

Я замотал головой и сел на кровати.

– Нет, не во сне, я же забрал её!

– А где она, Лёнь? – папа растерянно посмотрел по сторонам.

Я смешался. Книга была на самом заметном месте. Рядом валялась императорская печать, лежали кольчужные рукавицы и поблёскивал наконечник стрелы, извлечённый из моей раны.

– Вот же она, пап. На столе, – пролепетал я одними губами.

Эта книга была единственной вещью второго мира, которую отец увидеть не мог, как ни пытался. Я вскочил с кровати и взял её со стола. Книга была тяжела, почти неподъёмна.

– Посмотри, пап, на последних страницах есть хроники о героях, которых не было в нашем мире. Я стал их читать, а они… они возникли вокруг меня, – я запнулся. – Вернее, это я возник там, где написанное происходит. Понимаешь меня, пап? Я живу там и здесь.

Я замолчал, держа никем ещё не созданную книгу. На дворцовой площади, шёл рыцарский турнир. Герои моей страны сражались за право считаться достойнейшими, а обитатели первого мира криками поддерживали любимцев.

Этерам и папе я рассказал совершенно разные истории. Они исключали одна другую. Но я клянусь, что каждая из них была истинной. В тот день и час я не знал, кто я – человек первого мира, проснувшийся в мире втором, или житель второго мира, вдруг родившийся в первом? Ответить, которая из двух историй правдивее, я в тот день просто не смог. Не могу и сейчас.

  • Меч и магия / «Огни Самайна» - ЗАВЕРШЁННЫЙ КОНКУРС / Марина Комарова
  • Две половинки истинной Души* / Чужие голоса / Курмакаева Анна
  • ДРАКОНЬИ ЯСЛИ / Малютин Виктор
  • Мне тебя обещали... / 32-мая / Легкое дыхание
  • Стих пятый. / Баллада Короля / Рожков Анатолий Александрович
  • Различные заметки со страницы 465 неаполитанской книги / Карибские записи Аарона Томаса, офицера флота Его Королевского Величества, за 1798-1799 года / Радецкая Станислава
  • Лупелеле / ЧИНГАЧГУКИЯ / Светлана Молчанова
  • Сказка. Глава 8. Как быстро бросить плохую привычку, или благодаря одной встречи появилась мотивация… / Тишина Ада
  • Король смеха / Васильков Михаил
  • На Курской дуге / Жгутов Константин
  • Горечь на губах / Изнанка / Weiss Viktoriya (Velvichia)

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль