Эпилог

Часть вторая

Титэа любила нырять на рассвете.

Глубина была сумрачной, скалы и руины города чернели в ней, а встречные рыбы разлетались юркими тенями. Титэа не пыталась отыскать путь, доверялась морю. Оно толкало ее течениями, звоном в ушах направляло к цели и никогда не отпускало с пустыми руками.

Утро едва началось, а сетку уже почти до краев наполнял жемчуг. Титэа поднялась по облепленной водорослями лестнице и села у порога. Дышала медленно и глубоко, заново привыкала к воздуху. Сердце успокаивалось, билось ровней.

Будет ли завтра утром удачный улов? Едва ли. Сегодня глубина встретила Титэю ледяным потоком, и сейчас в лицо бил холодный ветер. Осень пришла, как всегда нежданная, и привела с собой студеный прилив. Даже если не испугаться и нырнуть завтра, море может сбить с пути, не подпустить к раковинам, хранящим жемчуг. Оно и так уже благословило Титэю сполна, ни к чему искушать судьбу.

Этим летом Титэа впервые отперла двери в хранилище. На ее памяти оно всегда пустовало. Даже в те дни, когда Титэа ныряла за жемчугом вместе с мамой. Но теперь море так щедро одарило свою жрицу, что священные чаши на алтаре переполнились и некуда было класть перламутровые створки раковин. Тогда Титэа вспомнила про комнату, где на полках стояли каменные чаши и плетеные шкатулки, и с тех пор относила улов туда.

Лето пролетело незаметно. Кажется, еще вчера оно было в самом разгаре, а до осени оставалось много дней. Зной плавил землю, а потом вмиг оборачивался грозой, молнии и смерчи бушевали над морем. Но недолго – и вновь небо становилось чистым. Можно было окунуться в волны или пойти проведать хранителей маяка ветров.

Чету и Йи-Джен освоились в башне и, казалось, обитали там уже не первый год. Маяк принял их, ожил и будто бы помолодел. Флюгеры крутились весело и звонко, маховики двигались легко, без натужного скрипа, а пение хрустальных бусин стало похожим на смех. Чету по книгам и старым записям разобрался в движении ветров. Для Титэи рисунки и записи в тетрадях отца все еще оставались тайной. Чету и Йи-Джен наперебой пытались объяснить, что означают символы и знаки, но Титэа лишь удивленно качала головой.

Да, маяк ожил, проснулся, и весть об этом донеслась до других городов и селений. Как раньше, когда Халь Вени был жив. Титэа думала об этом, приходя в башню. Но смотрела на знакомые с детства вещи, касалась стен и понимала: нет, теперь все по-другому. Новое начало. Как будто море захлестнуло маяк и отпустило.

Словно соглашаясь, волна разбилась о ступени, обдала Титэю брызгами. Солнце, уже поднявшееся высоко, теплом ложилось на кожу, но мокрая одежда липла к телу, не давала согреться. Титэа вздохнула. Снова она забылась, глядя на горизонт и размышляя о маяке и океане. И о Чету с Йи-Джен – таких разных, но понимающих друг друга с полуслова.

– Прости, – сказала она морю. – Прости за эти мысли. Я – твоя жрица, и одиночество мне не страшно.

Сказав это, Титэа решила: «Сегодня не пойду ни в деревню, ни к маяку. Не буду и просто бродить по холмам. Останусь в храме».

Так она и сделала. Мыла жемчуг и складывала в плетеные шкатулки. Меняла подношения на алтаре, выкладывала из камешков и жемчужин причудливый спиральный узор – новый, осенний. Нараспев читала слова молитвы и просто молча сидела и слушала море.

Когда солнце заглянуло в западные окна и окрасило алым мрамор алтаря и воду в чашах, Титэа почувствовала чей-то взгляд. Не было ни оклика, ни шагов, но все же она ощутила, – кто-то стоит на пороге и смотрит на нее.

Титэа обернулась и увидела Риэ.

В вечернем свете его кожа отливала медью, а глаза мерцали, переливались золотом. Отросшие волосы падали на плечи, а за спиной был дорожный мешок, набитый, как и прежде. Прибой пенился, окатывал его босые ноги и края подвернутых штанин. Риэ выглядел как человек, проведший в пути долгие дни. Неужели тогда, на исходе весны, он лишь ненадолго заглянул в город, а потом отправился странствовать, и теперь дорога привела его сюда?

– Знаешь, – сказал Риэ, словно отвечая на незаданный вопрос, – я долго думал, что не найду места, где захотел бы остаться. Но потом понял – я хочу остаться здесь. Возле моря, рядом с тобой.

Он коснулся сердца и раскрыл ладонь, будто протягивая что-то невидимое. Титэа на миг зажмурилась и сквозь грохот своей крови услышала море. «Да, – шептало оно, – да».

Улыбнувшись, Титэа сказала:

– Тогда входи.

И взяла Риэ за руку.

Волна, шипящая, нетерпеливая, подтолкнула его, и он переступил порог.

***

Летом Йи-Джен получила много писем.

Она складывала их в картонную коробку, и к осени коробка заполнилась наполовину. Иногда Йи-Джен хотелось собрать эти письма, отнести вниз и растопить ими кухонную печь. Приходилось сдерживаться, задвигать коробку поглубже под стол. Йи-Джен знала, что через день-два пожалеет, что послания превратились в пепел. Ведь время от времени на нее накатывало болезненное желание перечитать знакомые слова, коснуться прежней жизни. Йи-Джен ругала себя за это, но ничего не могла поделать. И, чтобы успокоиться, думала о том, какой долгий путь проделали письма.

В Старой Заводи не было маяка ветров, – до ближайшей башни не меньше дня пути вверх по течению реки. Значит, письма писались дома, в кабинете дедушки или в зале, за длинным столом. Потом их вручали посланнику, а тот отправлялся в соседний город. Слова, добрые и гневные, превращались в скрип шестеренок, движение цепей и стрекот флюгеров. Воздушные потоки подхватывали обрывки речи, перебрасывались ими, но не теряли ни буквы. Доносили их все до единой на побережье, швыряли на крышу маяка, и бусины начинали петь.

Первым пришло письмо от мамы. Читая, Йи-Джен слышала взволнованный, прерывающийся голос Милин. Слезы жгли глаза, строчки расплывались. Но потом Йи-Джен вчиталась, разобрала смысл, разозлилась и перестала плакать.

«Пожалуйста, возвращайся, – писала мама. – Не знаю, от кого ты наслушалась злых сказок, но не верь им. Дедушка хочет помочь тебе, хочет, чтобы тебя признали в городе, перестали считать полукровкой». Йи-Джен показала это письмо Криджи, и он надолго затих. Наверное, разговаривал с кем-то далеким или искал ответ в глубинах памяти. А потом сказал: «Я думаю, она очень скучает по тебе. Поэтому поверила, что в ритуале нет ничего страшного».

Йи-Джен не стала отвечать на письмо.

После этого машина пела многократно, барабан вращался, принимая послания. И каждый раз сердце колотилось, как птица в клетке – вдруг это опять письмо из Старой Заводи? Но раз за разом слова, принесенные ветром, предназначались людям из деревни. Йи-Джен перезнакомилась там почти со всеми, пока носила письма. Узнала, у кого где живут друзья и родственники. Слушала новости и рассказы о том, как растет урожай. И никто, ни разу не назвал ее полукровкой и не взглянул косо.

А потом снова пришло письмо от Милин, встревоженное и сбивчивое. «Все ли в порядке, ответь хоть слово!» Йи-Джен написала: «Если хочешь, приезжай сюда, посмотри, как мы живем». Но мама не захотела приехать, лишь слала новые уговоры и мольбы.

Написал и дедушка, сухо и кратко: если Йи-Джен не вернется сейчас, пока еще не стала взрослой, то потом вход в родной дом будет ей закрыт, да и в городе ей будут не рады. Йи-Джен выхватила бумагу из рук Криджи, едва он успел расшифровать послание, и хотела порвать в клочки. Но одумалась и тоже спрятала в коробку, – чтобы не решить потом, что эти жестокие слова им с Криджи приснились.

А теперь, на исходе лета, написал отец.

«Сейчас ты уже взрослая или совсем скоро станешь взрослой. Тебе незачем будет прятаться у моря. Приезжай в горы, начни настоящую жизнь».

Письмо пришло вчера, и Йи-Джен успела прочесть его сотни раз, но все никак не могла успокоиться. Она сидела за столом, писала ответ, комкала листы и начинала заново. Ей так много хотелось сказать и о многом спросить. Почему отец не сбежал с мамой, как Криджи сбежал с ней? Правда ли мама не захотела или просто он не пожелал бросить все и скрыться в незнакомых краях? Почему не забрал Йи-Джен к себе давным-давно, раз считал, что ее место в горах? Неужели не понимает, что она уже живет по-настоящему?

Эта мысль прозвучала громче других, и Йи-Джен застыла. Вести из родного города, призрачные голоса, уговаривающие и грозящие, и даже долгожданное письмо отца, – все отдалилось, стало неважным. Ее жизнь, настоящая жизнь, была здесь. В комнате, где ветер раздувал занавески на окнах и шелестел страницами книг. В башне, где каждый шаг отдавался гулким эхом. В маяке ветров, рядом с Криджи.

Где он сейчас? Возле поющей машины или на крыше?

Йи-Джен отложила перо, захлопнула крышку чернильницы, спрятала письмо отца в коробку.

И побежала наверх.

***

Небо стало для него родным и знакомым.

Он сам едва верил, что не так давно видел его лишь в разрывах листвы и в просветах над полянами. Знал лишь ветра, спускавшиеся к самой земле, где их голоса утопали в лесных шорохах. Теперь же он каждый день поднимался к небу, смотрел на флюгеры и слушал вести, летящие со всех сторон света. Ловил запахи и звуки, а те оседали в бездонной памяти чету. И сердце замирало, когда он думал: «Все, что я вижу и слышу, не исчезнет. Останется с лесным народом навсегда».

Иногда он различал в шуме ветров свое имя. Небо пело его иначе, чем лес, делало стремительным и легким. Так свистит воздух под крылом птицы. Но следом доносился запах хвои, на языке расцветал терпкий вкус. Имя не изменилось, осталось прежним, – но полнее раскрыло свой тайный смысл.

«Я прошел такой дальний путь, – думал Криджи. – Встретил Йи-Джен и столько узнал, о мире и о себе. Но не стал кем-то другим. Я – по-прежнему я». Флюгеры звенели над головой, будто подтверждая: «Да, это твое место и твой путь».

Сегодня, с самого утра, Криджи владело странное беспокойство. Был ли тому виной позабытый сон или перемена ветров, первое дыхание осени? Криджи не знал и решил пока не думать об этом. Вместе с Йи-Джен заполнил очередной лист журнала наблюдений, а потом, когда она – в который раз за последние два дня – села писать письмо отцу, отправился наверх, чтобы не мешать.

Проверил машину, шестеренку за шестеренкой, как учила Титэа. Солнце за это время ушло из комнаты, лишь одинокий луч блестел на медной рукоятке барабана. Криджи прислушался, но внизу было тихо. Тогда он выбрался на крышу.

Ветра налетели, оглушили на миг, и прежнее беспокойство накатило волной. «Сегодня, сегодня! – шумели ветра. – Особый день!»

– Чем он особый? – спросил Криджи и, ухватившись за ближайший шпиль, запрокинул голову, взглянул в небо.

Вечерний свет золотил редкие облака, вдалеке черными росчерками тянулся птичий клин. Криджи попытался прислушаться к беспокойному говору ветров. Но они улетали, едва коснувшись лица. Ерошили волосы, крутили флюгеры и мчались прочь, унося с собой ответы.

Знакомый звук прервал мысли: заскрипела крышка люка, раздались шаги. Криджи обернулся.

Йи-Джен стояла против солнца – лица не различить. Широкая рубашка раздувалась, и, чудилось, что еще миг – и ветер подхватит Йи-Джен, унесет в небо. Но она шла уверенно, ровно.

– Напишу ему потом, – сказала Йи-Джен. Вертушки на шпилях смолкли, будто боясь заглушить ее слова. – Не так это важно. Пойдем к морю.

Держась за руки, они шагали по тропинке, которую сами протоптали за лето. В высокой траве стрекотали кузнечики, вдали пронзительно вскрикивали чайки. Небо медленно наливалось алым, море темнело, шумело громче, окатывало берег пеной.

На краю обрыва они остановились. Казалось, никого больше нет в мире, кругом лишь безлюдный простор, море, небо, холмы и птицы. Но Криджи помнил: они с Йи-Джен не одиноки. Неподалеку храм, где живет Титэа. Чуть дальше деревня, где им всегда рады. Где-то среди книг или дорог – Риэ, и, может быть, сейчас он вспомнил о своих друзьях и повернул к морю? А в лесах Чету из рода Совы, родич-белка, отец, сестры, шаман и все племя.

Но самое главное – Йи-Джен рядом, ее рука в руке Криджи.

Время словно остановилось, и он понял – сколько бы ни прошло лет, часть души навсегда останется здесь, в этом мгновении. На закате, среди шума ветра и волн.

Криджи крепче сжал ладонь Йи-Джен, глубоко вдохнул соленый ветер и повторил давнее обещание:

– Мы всегда будем вместе.

– Всегда, – отозвалась Йи-Джен и обернулась, взглянула на него.

Ее глаза мерцали золотом.

2015-2017