Глава 6

Осень подступила незаметно. Ночи стали длинней, прохладней, а по утрам город утопал в тумане. Криджи следил, как день за днем меняется небо, как тянутся вдаль косяки перелетных птиц, как увядают цветы в саду и краснеют листья.

Время здесь текло странно. То беспокойное, торопливое, наполненное множеством шагов и дел, то почти неподвижное и бескрайнее – как здешнее небо. Криджи никак не мог привыкнуть к простору над головой: не просветы в лесных кронах, не клочок синевы над поляной, а неохватная ширь.

Не мог привыкнуть и к каменному дому. Он был слишком большим и пустым, помнил множество поколений. Порой ночью, Криджи чудилось, что он слышит отголоски прошлого: чей-то смех, звон разбитой посуды, всхлипы и плавную, спокойную речь. Но как только прислушивался – голоса растворялись, оставался лишь шелест листьев в саду и изредка – скрип половиц за стеной, в комнате Йи-Джен.

Осень чувствовалась во всем. В полях за городом кипела работа: там срезали колосья, вязали их в огромные снопы. «Это будет хлеб, – объясняла Йи-Джен. – Они собирают урожай». Криджи повторял про себя это слово – «урожай» – и оно падало в копилку новых, чужих слов.

Однажды, когда время стало особенно медленным, и заняться было нечем – только бродить по дому – Криджи подошел к Милин и сказал, что готов помочь готовиться к зиме. «Я тоже могу собирать урожай».

Милин отправила его в сад.

Там трудились две женщины и один мужчина, все трое чужие этому дому и этой семье, но помогавшие за плату. «Слуги». Они приставляли лестницы к стволами и складывали в высокие корзины яблоки и красные сливы. Криджи не нужна была лестница, он легко перебирался с ветки на ветку, с дерева на дерево и срывал плоды. Он словно бы очутился в маленьком, изобильном лесу.

Потом корзины унесли в кладовую, но несколько яблок Криджи разрешили оставить. Он поделился ими с Йи-Джен – вечером, когда они сидели на разрушенной стене и смотрели на закат.

Большой дом постепенно заполнился запахами урожая: они тянулись из кладовой, из плетеных корзин и холщовых мешков, смешивались со сладким ароматом варенья, томящегося в кастрюлях на кухне. Эти запахи словно влекли людей, с каждым днем в доме было все больше гостей. Они толпились у двери, сидели на диванах. Милин разносила им чай, а они пили и ждали, когда же их допустят в кабинет, к хозяину.

Дедушка Йи-Джен был главным в доме и главным в городе, но совсем не походил на старейшин племени. Седой, нелюдимый, с цепким взглядом и глубокими морщинами возле губ, он больше напоминал отшельника-одиночку. Кто же дал ему власть над Старой Заводью?

Криджи думал об этом, сидя на ступенях лестницы ведущей на второй этаж. Смотрел на посетителей – то спокойных, то шумных – слушал, как рассыпается звоном дверной колокольчик, как Милин приветствует пришедших. Но мыслями Криджи был далеко, пытался представить, какой подвиг мог совершить дедушка Йи-Джен, чем заслужил такое уважение горожан?

Может быть, он отбил нападение врагов? Но оружия нигде в доме не было. А может, горожан поразила болезнь, никакие снадобья не действовали, а он отправился в дальний путь и нашел лекарство? Вот он идет через лес – чужой ему! – перебирается через глубокие реки, поднимается на холмы. Каждую ночь обращается к духам рода и, в конце концов, они приводят его на поляну, а там растет невиданный цветок. Высокий, с широкими листьями, а лепестки темно-фиолетовые, как небо после заката, черные в самой сердцевине...

Наверху скрипнула дверь, послышались легкие шаги, и Криджи вынырнул из мечтаний – узнал поступь Йи-Джен.

Она спустилась, села рядом, на ступеньку, и шепнула:

– Это еще неделю продлится или две. Бывает, что и перед домом толпятся.

Криджи хотел спросить, что же им всем надо, но не успел. Дверь кабинета распахнулась, дедушка Йи-Джен вышел провожать очередного гостя. Осмотрелся, словно выбирая, кого бы позвать на этот раз, и вдруг задержался взглядом на Криджи и Йи-Джен.

– Что вы сидите в доме? – Голос звучал непререкаемо, жестко. – Идите на улицу.

Йи-Джен молча кивнула, потянула Криджи за рукав и поднялась.

Оказавшись на улице, Йи-Джен пошла вперед – быстро, не оглядываясь. Движения казались резкими и злыми, руки взлетали при ходьбе, но плечи вздрагивали словно от беззвучных всхлипов. Криджи поспешил вперед, догнал ее, взял за руку. Йи-Джен отвернулась, вытирая глаза.

Он хотел сказать: «Не плачь», как столько раз говорил рыдающей Стрекозе. Но Стрекоза была еще ребенком, утешить ее было несложно. А Йи-Джен – уже взрослая, у нее настоящее имя и скоро будет свой дом.

Нет, был бы свой дом, если бы она жила в лесу. А здесь ее еще считают маленькой, она должна жить с родными и ничего не может решать сама.

«Я не знаю, что случилось, – понял Криджи. – Не знаю, почему она плачет».

– Не грусти, – попросил он, но Йи-Джен лишь мотнула головой, не глядя на него. – Это потому что он выгнал нас?

– Потому что он меня ненавидит! – выкрикнула она и внезапно до боли сжала ладонь Криджи. – За то, что я не такая как все!

«Он должен любить тебя за это. Ты же правда одна такая — ни здесь, ни в лесу нет никого похожего, наверное ни один Чету таких не встречал!» – Криджи хотел сказать это, но ему не хватило смелости и слов. Он сумел лишь выговорить:

– Нельзя ненавидеть за это.

– Можно, – ответила Йи-Джен. Ее голос звучал убежденно, горько и совсем по-взрослому. – Если кто-то просто другой, как ты, или Джута, или мой отец – то ничего страшного. А если родишься полукровкой – то все тебя будут сторониться. И будут ненавидеть. – Она замолкла на миг, а потом добавила: – Кроме мамы.

– И кроме меня, – сказал Криджи. Йи-Джен взглянула на него и тут же вновь отвернулась, пряча покрасневшие глаза.

– Ты мой первый друг, – сказала она.

Эти слова задели сердце, вспыхнули теплом, и Криджи не смог ничего ответить.

Он вел Йи-Джен – мимо домов, оград и осенних деревьев, – а она шла, не глядя по сторонам, ничего не замечая, и рассказывала. Про своего отца и маму, про запретную любовь и вечную разлуку, про далекий край, где не могут жить люди. Прохожие неодобрительно косились, но Криджи не обращал на них внимания, шагал с Йи-Джен вниз по улице, потом по склону к реке. Сегодня все было не так, как всегда, и поэтому у разрушенной стены они не остановились, пошли вдоль потока.

Криджи вслушивался, пытался понять. Все слова были знакомыми, но их смысл казался чуждым, непостижимым. Лишь боль и обида в голосе Йи-Джен была понятной – жгучая, как непролитые слезы.

Он попытался представить Йи-Джен в лесной деревне и не сумел. Туда никогда не заходили горожане: костер племени, крытые хвоей хижины, едва заметные тропы и зеленый сумрак вокруг – принадлежали лишь лесному народу. В глубине памяти чету шевельнулись образы, подсказали: давным-давно, за морем, случалось и по-другому. Но воспоминания эти были причудливыми и странными и Криджи не смог понять, чужие люди входили в дома племени или духи, принявшие человеческий облик. Сквозь дым костров прошлого виделись рогатые головы, глаза, сияющие светом звезд. Не понять, сон или явь.

Криджи тяжело вздохнул. Ему показалось, что день стал тусклым, небо померкло и трава пожухла раньше срока.

Он не сможет забрать Йи-Джен из города. Не сможет забрать ее в родное селение.

Йи-Джен теперь молчала, шла понуро, словно пыталась разглядеть что-то на дороге. Криджи остановился, и тогда она подняла на него глаза.

– Мне все равно, как у вас принято, – сказал он. – Я всегда буду твоим другом. – Запнулся, хотел добавить, но не посмел. И вместо непроизнесенных слов вдруг решился и сказал: – Меня зовут Криджи. Это мое настоящее имя.

– Криджи, – повторила Йи-Джен, и ее взгляд снова расцвел, стал бездонным, как вечернее небо.

И мир вокруг обрел краски: блики бежали по воде, ветер шевелил листву, бабочки взлетали как отсветы солнца.

Город был совсем рядом – белые стены и желто-алая листва садов – но казался далеким, словно земля за морем. И не важно было, что говорят и думают там люди.