2. Гость.

Дождь за стенами шумел всё сильнее. Они словно плыли в своей утлой посудинке, пахнувшей мхом и сухой листвой, по бескрайнему морю — вдвоём на йаргэ и йаргэ пути.

Человек смотрел на Эльэрвис и молчал.

Она тоже не знала, что сказать, да и слова языка смертных подбирала пока с трудом.

Так и сидели оба — сплетя пальцы, рассматривая друг друга, и чувствовали себя до нельзя глупо. Эльэрвис уж точно чувствовала, да и гостя она читала легко. Напряжённое, взволнованное его лицо довольно быстро стало смущённым и растерянным — видимо, сидящая рядом с ним незнакомка показалась человеку совершенно безобидной. Это было очень неверное впечатление, но разубеждать его Эльэрвис пока не собиралась — тем более, что для него она опасности не представляла.

Гость вздохнул — словно тяжесть какую с плеч скинул — и прислонился к стене, откинул голову.

— Так, значит, это был не бред… — прошептал, улыбаясь.

Эльэрвис тоже улыбнулась в ответ.

— Бред? То есть — видение? Нет.

— А я совсем себя уверил, что… — он рассмеялся. — Думал: умираю. Я — Эрунну ллин Гидхир, наследник Вэйлимэ.

Забавно так сказал: с гордостью, почти с вызовом. Будто ему и в голову не могло прийти, что для кого-то эти слова — не больше чем набор звуков.

Хотя… одно Эльэрвис из его имени поняла, вернее — удостоверилась в подозрениях. Он был не из этих мест. Вэйлимэ — долина в отрогах Восточных Гор, совсем рядом с Фэс Гарахом. Что ж, это — к лучшему. Может статься, что какую-то часть дороги им будет по пути. Только сейчас ещё не время было об этом говорить.

— Так это ты нашла меня на Старом Тракте? Мчащие в рассвет всадники…

— Тебе повезло, что мы проезжали этой дорогой. Это была не просто случайность. Это было очень необыкновенно.

Эльэрвис чуть не сказала: это была — судьба. Но таким словам не должно легко срываться с губ.

— Так кто же… кому же я обязан жизнью?

Эльэрвис пожала плечами.

— Это ты так спрашиваешь моё имя? Прости, я пока не очень разбираюсь в том, как люди себя ведут. Вы часто говорите одно, а думаете совсем другое.

Он рассмеялся.

— Это так, ты права. Но я не так плох, как кажется с первого взгляда. А ты — айалэ, верно? И представить себе не мог, что когда-либо увижу кого-то из вашего народа.

Эльэрвис всё-таки отняла руку и поднялась с пола. Эрунну прислонился к стене, прикрыл глаза.

— Бессмертная айалэ лечила меня, сидела у моей постели и даже брала за руку.

— Что же здесь такого? Тебе была необходима помощь.

Она взяла с полки хрустальный флакон с лекарством.

— Это для твоих ран. Я их обработаю, а потом ты опять ляжешь.

Эльэрвис присела рядом, взялась за повязки… Эрунну вздрогнул под её прикосновениями.

— Что-то не так?

— Всё хорошо. Почему ты спросила?

— Ты боишься крови? Или меня?

— Нет.

— Но ты отвёл глаза и задержал дыхание.

Ловкие пальцы Эльэрвис скользили над краями ран, выплетая связывающие заклятья, в завершении капая из флакона. Эрунну на неё не смотрел. Вернее — смотрел, но искоса, отвернув лицо в сторону.

— Мне просто непривычно, — сказал он тихо. — Я… не айалэд, у нас многое по-другому.

— Расскажи. Мне интересно. Я мало знаю людей.

Она говорила правду. Многие из её народа сходились близко со смертными, жили рядом с ними в их городах, дружили, любили — раньше, когда это ещё было возможным. Её всё это никогда не интересовало. Она и со своими держалась отстранённо, предпочитая одиночество, тишину леса и шорох книжных страниц. Но теперь нельзя было не воспользоваться возможностью.

А гость её был смущён, даже слишком. Он поднял на неё глаза, стараясь скрыть чувства за улыбкой.

— У нас не принято, чтобы… чтобы девушка настолько приближалась к мужчине. Нельзя даже садиться на одну постель, не говоря уже о том, чтобы прикасаться.

— Женщины не могут быть целителями? — нахмурилась Эльэрвис.

— Отчего же? Могут. У нас даже считается, что женщинам это больше свойственно: сострадание и забота. Но… те, кто этим занимаются, это особая категория женщин. Очень уважаемая, но при этом одинокая. У целительниц обычно не бывает семьи, только ученицы.

— Почему?

Она действительно не понимала.

— Никто не возьмёт в жены целительницу или знахарку. Ведьму. У вас не так?

— Нет. У нас и мужчины, и женщины могут заниматься тем, что им по душе. Мы ещё поговорим об этом. Теперь тебе нужно отдыхать. А когда проснёшься, можно будет поесть.

Она закончила перевязку и встала, чтобы уйти, но Эрунну удержал её за платье.

— Так как же тебя зовут? Не могу же я обращаться к тебе просто «волшебница»?

— Колдунья? — рассмеялась она. — Ведьма? Видишь, столько слов для одной меня.

— Какое ты считаешь правильным?

— Лльэи. Так меня зовут близкие.

Она мягко толкнула его на подушку и укрыла одеялом.

— Спи.

***

Золото-оранжевый, словно вобравший в себя силу солнечного света топаз Эльэрвис поместила в сердце. Именно таким она хотела бы видеть дальнейший путь Эрунну — на то и загадывала, мастеря ему амулет. От центрального камня нужно было протянуть лучи — жилы из тоненьких медных цепочек, переплетённых живым побегом лхаэ с нежно-лиловыми только начавшими распускаться бутонами. И крохотный лепесток саэхенны — добавила тоже. Пусть будет не только про сияние славы, но и про тихую мудрость, которая нужна людям как никогда теперь.

Эльэрвис колдовала над своим творением, ничего не замечая вокруг. Пела, соединяя воедино силу камня, металла и трав — так, как умели только Странники, Пришлые из-за Моря. Местные айалэди могли владеть только одним из искусств, понимать только одну грань мира, пусть и до самых основ. В чём-то им многое давалось легче на этой земле, но некоторых вещей они не умели и даже не пытались им научиться.

Эрунну, опираясь одной рукой о стену, добрался до стола, за которым Эльэрвис работала. Опустился на лавку по другую его сторону.

— Ты опасна, Леа, — произнёс с улыбкой. — Воскрешаешь мёртвых, насылаешь сон одним коротким словом.

— Я же ведьма, — айалэ подняла на него смеющийся взгляд. — Мне положено. А вот ты зря поднялся с постели. Рано ещё.

— Но я чувствую себя почти здоровым. Только слабость ещё не прошла.

— Ты чувствуешь не себя, а моё тарэ, колдовство, — Эльэрвис покачала головой. — Как только я перестану тебя держать, ты опять сляжешь.

— Держать? — переспросил Эрунну задумчиво. — И ты это делаешь для меня? В этот самый миг?

— Да.

— А что будет, если перестанешь? Если отпустишь или уйдёшь? Или я уйду? Я умру?

Эльэрвис так и не поняла, чего в его голосе было больше: любопытства или непонятно откуда взявшейся горечи. Не было только страха — совершенно.

— От края смерти мы тебя увели, — ответила она. — Туда ты не вернёшься. Но будешь долго болеть, даже если кто-то из ваших одиноких знахарок возьмётся тебя лечить. Только этого не случится. Потому что мы не расстанемся, пока я буду нужна тебе.

Он рассмеялся. В серых глазах заплясали золотистые искорки.

— Я запомню это. Обязательно.

Эльэрвис отложила свою работу. Нет, она не всё в ней сделала правильно: не топаз был нужен, а белый янтарь. Такой гладкий, приятный на ощупь и будто сладкий на вид — приморские дети носят бусы и браслеты из него.

Янтарь она найдёт потом. Теперь пусть будет, как есть.

— А что это ты делаешь? Можно мне посмотреть? — Эрунну протянул руку к амулету, но Эльэрвис быстро собрала его и ещё неиспользованные бусины и камушки, завернула в алый шёлковый платок.

— Ты слишком любопытен, гость.

— Прости.

Платок айалэ убрала в сумку, вышитую бледно-лиловыми стальниками, сумку — положила на одну из полок. Достала из печи горшок с ягодным тпэлье, разложила по маленьким блюдцам из тончайшей голубой глины, поставила на стол. Добавила блюдо с ещё тёплыми лепёшками, которые пекла, пока Эрунну спал.

Он наблюдал за ней внимательно.

— Леа, скажи мне: это твой дом? Ты здесь совсем одна? А то о традициях целителей мы поговорить успели, а вот о себе ты ничего не рассказала.

Она положила рядом с блюдом две ложечки из очень светлого серебра.

— Нет, дом не мой. Я здесь не одна, мы ведь вдвоём, верно? Если ты спросишь о том, что тебе интересно, я расскажу. А теперь ешь понемногу. Эта пища должна придать тебе сил.

Он взял ложечку, покрутил в тонких пальцах.

— Просто я смотрю на все эти вещи… Слишком изящные, чтобы быть созданными человеческими руками. Значит, они — твои. А изба — такая же, как в этих краях любой крестьянин ставит. Объясни мне такую загадку.

Улыбка у него была удивительная. За всю свою долгую жизнь Эльэрвис ни у кого не видела такой.

— Это вовсе не загадка, — сказала она. — Всё просто. Мы отправлялись в Диг Нэл. Последний путь, понимаешь?

— Не совсем, — нахмурился он.

— Я могу потом объяснить. Сейчас скажу о другом. Когда мы нашли тебя — случайно — я решила остаться. С тобой. Мне, то есть нам двоим, понадобилось жилище, и мы его отыскали. Здесь было пусто совсем. Никто не жил давно. Поэтому мои спутники оставили мне всё, что понадобится для жизни. Для тебя и для меня.

Он кивнул.

— Отшельничья хижина и ведьма из леса. Мне нравится, как обернулась моя судьба. Будто в старую сказку попал.

Эльэрвис вздрогнула. Она сам произнёс это слово, никто ему не подсказывал.

— Никаких сказок, Эрунну, — ответила она. — Только быль.

— Прекрасная быль. Удивительная.

Айалэ всмотрелась в его бледное лицо. Нет, он не лукавил нисколько. Он лучился радостью и неподдельным интересом. Что ж, значит и она могла позволить себе быть чуть более любопытной, чем принято среди её соплеменников.

— А как ты оказался на той дороге? Что с тобой произошло, что ты чуть не погиб там в одиночестве? — спросила она.

Эрунну резко помрачнел.

— Я не сделал ничего дурного, Леа. Ничего преступного. Просто поверь мне.

Она промолчала. Только взяла его за руку.

Ведь если бы она не собиралась ему верить, проще всего было отвезти его в первое попавшееся человеческое поселение, заплатить за лечение и кров, оставить его там и — забыть о нём навсегда.

Но она уже так не поступила. Она держала его за ледяную руку, и одно сердце будто билось не в груди, а в тесном пространстве между их ладонями. Одно на двоих.

***

Это была такая игра: будто бы она — человеческая женщина и живёт обычной жизнью смертных. Игра нечестная, притворство — ведь Эльэрвис Сэвэнэ знала слишком мало о людях и их привычках. Она мечтала и додумывала их быт, а то, чего не могла сочинить, вздохнув, заменяла обычаем айалэди. Эрунну посмеивался, когда замечал, но и объяснял ей очень многое с охотой. Только ему больше нравилось, когда она пользовалась тарэ, волшебством, как он это называл.

Он занимал маленькую комнатку, чаще всего проводя время в постели. Ему становилось лучше, медленно, но верно. Иногда Эльэрвис сидела с ним, развлекала разговорами. Когда же она находила себе другое занятие, он писал что-то в маленькой книжице или рисовал углём на плотных листах бумаги, что Эльэрвис купила для него у деревенского умельца-живописца. Рисовал Эрунну неплохо, просто — в очень непривычной взгляду айалэ манере. Он с лёгкостью схватывал самые заметные черты, обозначал их парой штрихов; ему прекрасно удавалось передать настроение, движение, силуэт, но вот к деталям он был чудовищно невнимательным.

Сама Эльэрвис ночевала прямо на печи, укутавшись в несколько лёгких одеял. Вставала с рассветом, огибала полянку, подновляя заклинания. Топила печь, ходила за водой к роднику, собирала ягоды и грибы, чтобы приготовить что-нибудь интересное. Иногда отправлялась верхом в деревню — там её уже узнавали, здоровались. Порою бралась за рукоделие и её стараниями избёнка принимала всё более обжитой вид. Она умела и прясть, и ткать, вышивать диковинные цветы — такие, что и не росли в Уумаре, только на туманных берегах её детства. Вот и украсили окна кружевные занавеси, а Эрунну получил в дар одежду взамен той изорванной, что была у него.

Когда Эльэрвис принесла эту одежду и положила Эрунну на кровать, он изумился, смутился и даже рассердился немного.

— Тебе не нравится? — недоумённо спросила она.

И ведь подбирала долго, выдумывала, представляла. Рубаха — из белого льна с медной вышивкой вкруг ворота; куртка и штаны — из тонкой шерсти тёмно-красного цвета; широкий плащ из узорчатого войлока, лёгкого, но тёплого и непроницаемого для ветра. Работала она долго, вместе с пряжей вплетая чуть-чуть магии. У неё у самой плащ был из аэсты — в таком и самый беспощадный дождь не страшен, и самый лютый мороз. Но аэсту она в такой глуши не сумела добыть. Пришлось довольствоваться тем, что было под руками.

— Разве некрасиво получилось? — спросила она под напряжённым взглядом Эрунну. — Скажи, как нужно, я всё переделаю.

Он улыбнулся.

— Нет, Леа. Это очень красиво. Только ярко, но как раз к этому можно и привыкнуть.

Эрунну отложил в сторону свои рисунки, взял в руки рубаху.

— Леа, почему ты решила это сделать для меня?

— Я опять нарушила какое-то из ваших правил? — рассмеялась Эльэрвис. — У вас их слишком много, тебе так никогда не казалось?

— Может быть. Но это всё же слишком, — он задумался, — слишком близко. Мать или подруга, жена или сестра делают такие подарки.

Она присела рядом с ним. К этому времени она уже понемногу начинала разбираться в причудах смертных.

— У тебя на коже — наброшенная мною серебряная сеть, стягивающая воедино то, что было изувечено твоими врагами. Ты её не можешь видеть, конечно. Но — как ты думаешь — могла ли я нанести её, не разглядев в подробностях твоё тело? Не прикасаясь к нему?

Он отвёл глаза.

— Леа, меня с детских лет никто не вгонял в краску. Тебе это удаётся постоянно.

Эльэрвис рассмеялась.

— Когда ты был ребенком, я уже была такой же, как теперь. Представляешь, если бы мы встретились в те годы?

Эрунну тоже усмехнулся, но так не посмотрел в её сторону.

— Не устаю благодарить Гаэра-Воина, что этого не случилось. Я бы этого не пережил.

— Почему? Мне казалось, тебе интересно со мной разговаривать и тебе нравятся мои песни.

Он резко обернулся вдруг и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Ты бы лишила меня стольких безумств и ошибок юности.

Она по-прежнему ничего не понимала, а он даже не попытался объяснить. Только улыбался.

— Спой мне ту песню, — попросил он.

Лютню Эльэрвис себе тоже оставила, маленькую, походную — как же обойтись хоть день без неё? Эрунну нравилось её слушать, он даже почти всё понимал, когда она пела на своём языке. Вот только ей самой больше нравились чуть печальные, светлые мелодии, такие как говор ручья, как шёпот ветра в листве; гость же предпочитал яростный звон струн, над которым, как над огненной бездной взлетал её голос, раскрываясь в полную силу, будто распахивая мощные крылья… И была одна песня, которая, казалось, говорила Эрунну больше, чем ей самой. Что-то иное находил он в давних сплетениях слов, что-то, чего она, родившаяся на иных берегах, не понимала вовсе. Очень уж напряжённо слушал смертный простые незатейливые слова, хмурил брови, смотрел, не сводя взгляда с лица Эльэрвис, но её ли он видел в эти мгновения?

Усталая дрожь обречённых теней:

Уста ли, глаза ли, касания рук

Растаяли в трепете слов на ветру,

Распавшись на стаю безумных огней...

Мы были свободны, забвенью придав

Звучанье надрывное тонкой струны

И пыль перекрёстков другой стороны

Разбитых зеркал за бесценок отдав.

Мы стыли, мы стали похожи на тьму,

Мы сталью спасались от нового дня,

Мы бились в бесстрастность живого огня

Греховностью помыслов, не преминув

Напомнить о втоптанной в пепел мечте

Когда-то давно… Мы остались одни,

Случайно узнав, что мы — только лишь сны

Всех тех некрылатых, кто хочет лететь...

В этот раз она даже не попыталась расспрашивать. Пусть его — унёсся в неведомые дали, размышляет о чём-то мучительно, значит, так ему необходимо. А она лучше оденется потеплее и отправится в лес, на который сегодня лёг особенно густой туман. Она будет бродить в густой, похожей на паутину дымке, будет вдыхать тот незабываемый аромат увядания, что всегда сопровождает эту осеннюю пору. Может быть, она даже доберётся до болотных тропок, прогуляется по заповедным местам, которые местные тревожить боялись, и древняя сила жила в них нетронутой, лишь погруженной в дремоту. Уж Эльэрвис Сэвэнэ сумеет её пробудить.

Но когда она отложила лютню и направилась к двери, Эрунну ее удержал. Нет, не словом и не взглядом даже, а так, как заведено у айалэди — просто нахлынули вдруг чужие мысли и чувства на миг. Он очень не хотел, чтобы она сейчас уходила. Отчего-то стыдился этого и слегка злился сам на себя, и чуть-чуть на неё.

Эльэрвис заинтересованно вернулась.

— Почему? — спросила.

Он рассмеялся.

— Что именно почему?

— Почему ты так ощущаешь себя в моём присутствии? Будто оно тебе желанно, и неприятно одновременно?

До этих слов он смотрел ей в глаза прямо и открыто, но теперь отвернулся.

— Леа, ты воистину невыносимое существо…

— Но тебе и не нужно меня никуда нести, — возразила она. — Я бы даже возражала, если бы ты решил что-то подобное проделать. Тебе этого пока нельзя.

Он ответил не сразу. Было видно, что подыскивал слова. Но спросил всё же прямо и именно о том, что волновало, без глупых человеческих увёрток.

— Ты можешь читать мои мысли? Все мои мысли, так?

Она тоже ненадолго задумалась.

— Не мысли. Скорее чувства, даже ощущения. И только те, что или направлены на меня, или просто очень сильны. Да и то не всегда, не постоянно.

Эрунну на миг закрыл лицо руками.

— Это ужасно…

Эльэрвис ощутила непонятную тревогу, такое, ни с чем испытанным прежде не сравнимое ощущение: будто от ее слов сейчас зависит что-то важное. Или даже не так — не только сказанное сейчас может что-то изменить в её жизни, а всё происходящее в этой лесной избёнке лишь кажется простым и понятным.

— Ужасно? — переспросила она. — Ты уверен, что именно это слово правильно выражает то, что ты собирался сказать? Ужасно это страшно, да? Ответь мне, прошу тебя!

Он смеялся, и было непонятно: над нею или над самим собой. Ничего откровенно весёлого не было ни сказано, ни сделано, но какое-то напряжение смех снимал.

— А ведь эта песня — он про нас, — сказал Эрунну. — Про нас, смертных, про вас, крылатых. Не замечала?

Эльэрвис замерла, беззвучно повторяя давно знакомые строчки, выискивая в них новые для себя значения. Всё равно выходило не то и не так. Наверное, для того, чтобы взглянуть на мир глазами Эрунну, ей тоже было бы необходимо родиться человеком.

Она подошла к окну, прижалась лбом к холодному и мутному стеклу.

— Да, мне тоже кажется теперь, что это было спето про нас, — согласилась она.

И добавила мысленно: "Про нас с тобой".