Пролог.

Ветер нёс запах дыма, горечи, обречённости и тоски — всего того, что неизбежно сопутствует наступлению холодов и осени. Здесь, в двух переходах от Перевала, она начиналась стремительно: ещё вчера детвора с визгом и хохотом плескалась в речке и влюблённые назначали встречи под зловеще-кровавыми цветами саэхенны, а сегодня ледяное дыхание Севера забиралось под шерстяной плащ.

Солнце поднималось медленно. Бледно-золотые лучи сначала едва затрагивали тёмную кромку леса, превращая его в нечто ещё более зловещее, чем обычно; потом — растекались теплым янтарём по несохнущим лужам под ногами.

Два десятка грациозных, лёгких и стремительных, как птицы, коней неслись по старой дороге на восток — прямо навстречу наступающему дню.

Эрунну чуть приподнял голову — чтобы лучше было видно эту скачку, ведь ей, возможно, предстояло стать последним, что он вообще увидит в своей жизни. Что ж, это было вовсе неплохо: рассвет и безумный почти-полёт в неведомое — будто они не люди, а духи осени и просто заберут его с собою.

А, может быть, они были просто сном, нелепым бредом умирающего, потому что всё дальнейшее казалось совсем невозможным. Рассветные всадники остановились — напротив него, лежавшего в ворохе сухой листвы у обочины; двое даже спешились.

В глазах у Эрунну мутнело — он то видел всё ясно, то падал в яму тумана, он отчаянно боролся с подступающим забытьем, но — силы покидали его слишком быстро.

Поэтому, когда один из незнакомцев опустился рядом с ним на колени и откинул капюшон, открывая угасающему взгляду Эрунну самое прекрасное из виденных им когда-либо лиц, у него не осталось дыхания даже на стон…

— Лльэи, ты хорошо подумала?

— Да, отец.

Певучие мелодичные голоса журчали вокруг рекой, быстрой, ледяной и очень чистой горной речкой мчались по камням. Говорили на Древнем Наречии — чуть иначе, чем привык Эрунну, но разобрать смысл было всё же возможно.

— И ты не хочешь, чтобы я или кто-то из таримэ остался с тобой?

— Отчего же? Я только не согласна, чтобы ты кому-то приказывал это делать. Только если сами захотят.

— Тогда с тобой останусь я.

— Нет, отец. Ты нужен своему народу больше, чем сумасшедшей дочери, которая решила задержаться в потерявшем надежду мире.

— Но ведь не навсегда же мы расстаёмся, Лльэи?

— Я догоню вас. Как только больше не буду нужна ему — я вас догоню.

Ему снилось, что он блуждает в тёмном, незнакомом лесу. У него не было ни тёплой одежды, ни лошади — он метался между деревьев, пытаясь найти верную тропу, но исчезли все следы. Он продирался сквозь бурелом, сквозь путаницу колючего кустарника, оставляя на нём клочья рубашки…

Когда вдалеке в сплетении ветвей мелькнул огонёк, неверный, неясный, призрачный, Эрунну бросился к нему, вовсе не разбирая дороги — настолько измотанным и несчастным он себя ощущал.

Только лес внезапно прекратился и впереди расстилался поросший самыми разнообразными цветами луг. Эрунну выбежал на него, успев на мгновение обрадоваться тому, что из той непроглядной чащи всё же был выход, и — с ужасом осознал свою ошибку.

Это был не луг, конечно же.

Это было болото.

А вдалеке так же мерцал недосягаемым светом тревожный, манящий огонь — то вдруг угасая, то вспыхивая в другом месте.