1. Ведьма.

В этот раз торжище удалось на славу: несмотря на холодную погоду и обещавший вот-вот сорваться дождь, народу собралось немало. А и то говорить: скоро наступит зима, когда ещё удастся разжиться новым отрезом яркого ситца или даже шёлка из южных земель? Так что бойкие молодки и сварливые рачительные матроны, ревниво поглядывая друг другу под руку, перебирали ткани да ленты, взвешивали в руках нитки блестящих бус. Заезжим купцам даже нахваливать свой товар не приходилось — и так разойдётся, по всему видно было. Даже деда-знахаря из местных, примостившегося рядом со своими склянками да травяными мешочками, никто отгонять не стал — покупателей он не перебьёт, а байки травить — мастер, так что с ним только веселее получалось.

— Так что говорят, колдуны-то совсем за море подались? Туда, откуда приплыли? — спросил молодой мужчина в простой, но добротной куртке.

— Ялетты бессмертные? — отозвался чёрнобородый купец. — Отчего ж за море? Тут они, на этой земле пооставались.

— А отчего ж их не видать больше? — возразил дедок. — Я, когда мал был, так то в одном краю, то в другом рассказывали: встречали. А теперь и не слышно вовсе. Будто пропали все, как один. Только из людей, кто ими учёный, ещё старики по земле ходят. Как повымрут последние — будем дальше без колдовства как-то обходиться.

Народ прыснул.

— Много мы того колдовства их видим? — насмешливо ответил чернобородый. — Они сами себе, мы — сами. Ушли за Восточные горы, ну и пусть их, нелюдей. Туда им и дорога.

Румяная синеглазая девица, прижимавшая к груди целый ворох разноцветных лент, вздохнула громко.

— Жаль. Я бы хотела ялеттов посмотреть. Они, говорят, красивые…

— Красивые, — не стал спорить купец. — Только дело с ними иметь — себе дороже.

— Это почему ещё?

— Там где колдовство — всегда жди беды. Она с чарованием всегда рука об руку ходит. Им оно надобно, их дело. А человеку в такое соваться невместно.

Дедок хотел опять спорить, но вокруг загалдели, заворчали одобрительно, не дали и сказать и слова. Он нахмурился и приумолк было, но вдруг, что-то вспомнив, воспрянул духом.

— А у нас в лесу тоже ведьма завелась! — сообщил довольно.

— Вот прям уж ведьма, — хохотнули в толпе. — Да мало ли чудного народа шляется…

— Ведьма, ведьма — даже не сомневайтесь. Я, ить, по лесу ходил, по своим надобностям. Травы там промышлял, да грибов набрал маленько. А в гиблой хижине — в той, где прежняя колдунья жила, ещё лет пятнадцать тому как помершая — свет горит. Да непростой — обычному бродяге такого не зажечь. Мерцает то голубым, то зелёным, а то и вовсе лиловым мерещится. Я только глянуть-то хотел, одним глазком — не боле. А она на порог вышла. Высокая, чёрная вся, с головы до ног закутанная. Капюшон откинула и смотрит — прямо на меня. Я за кустом присел, схоронился, а она всё равно взгляда не отводит. Глаза шальные, дикие — как у кошки. На личико — молодая вроде, хотя кто их разберёт — может, есть какие зелья, что девичью красу берегут…

Кто-то рассмеялся.

— Ври, дед больше! Заливай! Ты ещё скажи, что вот она-то ялеттка и есть!

Старик пожал плечами.

— Врать не буду — вот этого не ведаю. Может, и просто городская да учёная. Но не побродяжка, нет.

Синеокая девица вновь вздохнула.

— Эх, кабы ялеттка… Вот бы посмотреть.

— Ялеттка в нашем лесу? — хохотнула дородная баба в цветастой шали. — А жемчугов ифкифрийских вместо клюквы на болотах собирать не желаешь?

— Хотела бы. Чего б и нет! — вздёрнула нос синеглазка.

Дедок, радуясь, что вновь завладел всеобщим вниманием, охотно продолжил.

— Посмотреть-то можно бы. Только место глухое, в самой чаще избёнка стоит. Я-то хожу, а смогу ли кого ещё провести — так не уверен. Там порой будто водит что — то. Даже зная дорогу — легко заблудиться.

Чернобородый купец рассмеялся.

— Уже и на попятный пошёл, старый? Водит, говоришь, да морочит?

— Чего ж сразу попятный? Я самую правду говорю! И водит, и морочит, и голоса чудные мерещатся!

— Так, значит, можно всё ж таки ведьму посмотреть? Вот сейчас соберёмся хорошей дружной компанией, примем чутка, что полагается, да и слазаем. Любопытно же. Ялеттка в такой близости от Западного Перевала.

Старик вдруг как-то странно притих, всмотрелся вдаль поверх голов честного собрания, сощурил глаза, чтобы лучше разглядеть что-то на краю поляны.

— А незачем ноги лишний раз бить. Вон она. Идёт.

Все как-то сразу замолчали. В стылом предзимнем воздухе повисла неприятная тишина. Те, кто посмелее, с любопытством повернулись, куда указывал дед; более осторожные отступили за их спины, ещё не обращаясь в бегство, но на всякий случай присматривая кратчайшие для него пути.

Ведьма действительно шла к торговому обозу. Высокая, статная, укутанная в плащ из неведомой серебристой материи. Широкий капюшон она придерживала обеими руками, чтобы не закрывал лица. Так что все желающие могли рассмотреть его прекрасные, хоть и непривычно яркие черты. Такие лица порой воображаешь и видишь во сне — они не попадаются наяву. Сказка. Видение. Морок.

Она направилась прямо к старому травнику. Люди расступались при её приближении, но далеко не отходили, заинтересованные.

— Доброго здоровьичка, госпожа, — поклонился дедок, стараясь не смотреть в сторону ведьмы. — Что интересует, говори. Всё найдём. Отвары, зельица, бальзамы — всё, что душеньке угодно будет.

Она покачала головой.

— Готового ничего не нужно, — произнесла с заминкой, будто бы подыскивая слова. — Мне только некоторых составляющих не хватает. Тех, что сейчас уже не соберёшь. Покажи всё из летних и весенних запасов. Я ваших названий не знаю, мне самой смотреть необходимо.

Старик засуетился, раскладывая мешочки да берестяные шкатулочки. Ведьма скользила по сушёным травам до ягодкам кончиками пальцев и всё больше хмурилась. Рука у неё была тонкая, белая, с длинными изящными пальцами, унизанными драгоценными перстнями.

И глаза у неё действительно были дикие, нелюдские — будто светящиеся. Бледно-золотое пламя мерцало в них, лишь слегка приглушённое тенью от длинных ресниц.

Наконец, приняв решение, она отложила в сторону несколько даже не связок — одиночных веточек.

— Это что ж получается, по одной что ли брать будешь? — обескуражено спросил дедок.

— Другие не годятся. Не в тот срок срезаны и не так.

Она достала из складок плаща кошелёк, высыпала перед старым знахарем с пяток тоненьких квадратных пластинок синеватого металла. Глаза дедка (да и прочих наблюдавших за странной покупательницей) расширились от изумления.

— Госпожа! Это ж астрингские еллы! Вот уж не знал, что и их повидать доведётся!

Ведьма закусила рубиново-алую губу.

— Они не подходят? Сейчас уже такими не платят?

— Платят, но…

— Этого хватит?

— Это даже много, госпожа.

Ведьма улыбнулась.

— Вот и хорошо. У тебя есть внуки — купишь им подарков. Вот и торговые люди из далёких земель как раз здесь. Порадуй деток.

Она забрала свои веточки, спряталась под капюшон и, развернувшись, стремительным шагом поспешила в сторону леса. Широкий длинный плащ развевался, скрывая её фигуру до самых пят, и казалось, будто она не шла, а плыла по воздуху.

***

В этот раз они отчего-то зашли далеко — если бы батька узнал, было бы Саянке на орехи, на грибы да на ягоды — так, что сидеть бы ещё пару дней не смог. Миленку-то бы пощадили, что с неё спросу — с малявки? А он — старший брат, должен был понимать, куда следует соваться, а куда и не нужно бы. Но осень выдалась грибная, щедрая, так что оба быстро позабыли все наказы старших, хорошо хоть друг друга из виду как-то умудрились не потерять.

— Сааай, — заныла сестрёнка, — а я та-ак уста-а-ала. У меня ножки болят, и живо-о-отик.

Саянка, тащивший чуть ли не волоком две переполненных корзины, свою и Миленкину, даже отвечать на такое не стал — берёг дыхание. Но малявка была права: поворачивать следовало, да не сейчас, а ещё раньше.

— Сааай!

Вот же! Навязалась с ним идти, а теперь что с ней делать? Плюхнулась прямо на землю и ревёт, размазывая кулаками грязь и слёзы по румяным щекам. Что же она надеется, что он бросит грибы и понесёт её? А батька ему дома — по шее, за то, что весь день проваландался, неведомо где, да пришёл с пустыми руками.

— Саай, не оставляй меня тут! Я потеряюсь!

Саянка, сцепив зубы, вернулся.

Сестрёнка обхватила его за шею и заплакала ещё горше.

А уже начинало темнеть. И, если они вот прямо сейчас не выйдут на нахоженную тропу, ночевать им в лесу. Зверья опасного здесь вроде не водилось, но всё-таки — страшновато, и холодно, и есть давно уж хотелось, а всю припасённую из дому снедь давно уже слопали.

Что же делать-то?

Сколько они так сидели, Саянка не знал. Темнело, и в самом деле, быстро, уже и надеяться найти дорогу было глупо. Если бы они так сильно не забрались в чащобу, можно было б ждать, что их отыщет или случайно встретит кто-то из деревенских, но в такой глуши никто не бывал. Поэтому, когда между деревьями вдруг забрезжил слабый свет — будто от фонаря, Саянка сразу не поверил собственным глазам.

Но вместе с приближающимся светом появилась и высокая тёмная фигура.

— Сай, кто это? — пискнула испуганно Миленка. — Я боюсь.

— Не надо меня бояться, — голос был мягкий, женский, а лица — не рассмотреть. — Я не сделаю зла.

Саянка нахмурился, но сестра уже отцепилась от его куртки и медленно шла к незнакомке, тянула озябшие ручонки…

— А почему у тебя огонёк зелёненький? — спросила с удивлением. — А потрогать можно?

— Можно, маленькая. Держи.

Заполненный светом шар оказался у Миленки, а незнакомка в два шага подошла к Саянке, без усилий подняла обе корзины.

— Идите за мной, — велела. — Только осторожно.

Делать было нечего, пришлось слушаться. Тем более, что опасной эта высокая женщина отчего-то совсем не казалась. Ничуточки.

Всего лишь через несколько шагов они вышли из густых зарослей на поляну, хоть Саянка был уверен, что ничего такого поблизости не было. Вот только что — не было совсем!

— Как в сказке, — рассмеялась Миленка. — Избушка в лесу. А ты — ведьма, да?

Избушка и, правда, была будто бы из сказки. Из страшной. Низенькая, тёмная, покрытая мхом и сухой листвой. Где-то из-за неё раздалось лошадиное ржание. Миленка вздрогнула от неожиданности.

— Что ты, маленькая, — сказала ведьма, занося корзины на покосившееся крылечко. — Это лошадка моя, Вьонкэ. Мы на неё потом посмотрим. Вы сейчас отдохнёте, поедите, а потом мы с Вьонкэ вас домой отвезём.

Дверь открывалась со скрипом.

Дети вошли в дом, будто бы заполненный пряным травяным ароматом. Незнакомка зажгла ещё несколько стеклянных шаров, и в избёнке стало светло, как днём.

— Вы садитесь. Вот на лавочку. Я сейчас найду, чем вас накормить.

Миленка шустро протопала к скамье, а Саянка сначала осмотрелся.

Чистая уютная комнатёнка, тщательно протопленная, только пустоватая. Стол, пара лавок по обе стороны, ясное дело — печь, полки на стенах с кое-какой утварью, да большая бадья в уголке. И всё. Ещё дверка вела — видать, во вторую комнату.

Ведьма хлопотала у печи, собирала на стол нехитрую снедь. Саянка размотал на сестре платок, уселся рядышком.

Хозяйка поставила перед ними две миски, полные густого киселя. Вкусного, почти горячего.

С аппетитом поели — так, что Миленка даже миску вылизала. Глаза у сестрёнки стали совсем сонными, да Саянка и сам уже начинал клевать носом.

Ведьма улыбнулась.

— Нет, нет, маленькие, спать будете дома. Вас уже наверняка ищут. Не нужно, чтобы ваши родные беспокоились, что с вами случилось что-то плохое.

Саянка кивнул, от души поблагодарил за приют и угощение. Ведьма помогла ему одеть Миленку и, подхватив на руки, вынесла её на крыльцо.

— Мы будем смотреть лошадку? — встрепенулась малявка.

— Мы на лошадке поедем. Побудьте тут сами немножко.

Передала девочку брату и в самом деле сходила за лошадью. Никогда Саянка прежде таких коней не видел — даже у знатных господ, что проезжали мимо их деревни. Огромная, но при этом изящная кобылка золотисто-рыжего цвета с длинной-предлинной гривой, заплетённой в тоненькие косички. Миленка даже ахнула от восторга.

Ведьма посадила детей перед собой. Без седла было непривычно и неудобно, но доводилось Саянке ездить и так. Только как же они верхом проберутся через чащобу?

Задуматься над этим вопросом Саянка не успел — потому что дорога, прямая и удобная сама по себе открывалась перед ними, хотя только что — её не было вовсе. Он оглянулся: избушка таяла в зеленоватой дымке, затягивалась пеленой, будто морок.

— Не смотри назад, маленький, — ласково сказала ведьма. — Не нужно.

Они мчались в лунном свете всё быстрей и быстрей, так, что скоро стало от восторга и жути перехватывать дыхание. Осенним ветром неслись они над землёй, вместе с сухой листвой, скрипом ветвей и другими ночными звуками, сами бесшумные, будто невесомые…

Дома, и правда, их уже не только хватились а всю округу на уши поставили. Ведьма передала обоих детей на руки родным и, не принимая благодарностей, не желая выслушивать причитаний и расспросов, растворилась в ночной тьме.

А оба кузовка обнаружились возле самого крылечка поутру. Вместе с горшочком изумительно пахнувшего мёда и лукошком золотистой ягоды хэсмарки, что росла в самых опасных местах на болоте.

***

Тишина и тайна.

Она всегда любила подобное: Эльэрвис Сэвэнэ, единственная дочь старейшего из вождей айэлэди. Её не угнетала необходимость молчать. Ей не нужен был никто рядом — она привыкла чувствовать себя не чем-то отдельным, а частью целого мира. В шорохе древесных крон она разбирала слова, в порывах ветра различала целые истории, а шум дождя за стенами откликался нынче на самые странные её мысли. Он пел — за неё и вместо неё, потому что она сама старалась не сильно шуметь, оберегая покой спящего гостя. Она и так боялась, что его потревожили те заблудившиеся детки, а пока она отвозила их в деревню, он очнулся — один, в темноте, в чужом странном жилище. Она спешила обернуться как можно быстрей, боялась, но — ещё и немного надеялась. Наскоро устроив Вьонкэ в сараюшке, Эльэрвис вбежала в дом, сразу в маленькую комнату и — вздохнула, прислонившись к дверному косяку.

Нет, её гость ещё не приходил в себя.

Сначала она сама погрузила его в глубокий сон — чтобы легче перенёс дорогу. Потом заклятие было снято, но, видимо, незнакомец потерял так много сил, что теперь провалился в забытье уже без посторонней помощи. За жизнь его Эльэрвис не опасалась — её способностей хватало и на более сложные случаи, так что не так уж много времени потребуется, чтобы поставить раненого на ноги.

Потом они разойдутся — каждый своей дорогой. Ну, или, возможно, она его проводит немного, чтобы удостовериться, что с ним всё будет хорошо. Ведь не просто так он оказался на той заброшенной дороге истекающий кровью — кто-то на него напал. Значит, ему ещё может угрожать опасность.

Именно потому она не повезла его к людям, не стала ни у кого просить помощи.

Таримэ отыскали для них этот неказистый домик в глухом лесу (единственная близкая деревенька — не в счёт, да и до неё не сразу доберёшься), оставили всё самое необходимое. Потом распрощались.

Эльэрвис проводила их с улыбкой: разлука будет недолгой, а ей полезно иногда оказаться в одиночестве. Чтобы чувствовать себя живой.

Первый день прошёл в непрерывных занятиях: раны и переломы незнакомца отец заговорил сразу, при встрече — чтобы можно было довезти. Теперь нужно было распутывать сначала сложные заклятия и только потому уже разбираться с лечением. Это получилось долго и сложно, и гораздо проще бы было обойтись без этого, но у них были свои причины не задерживаться на той старой, людьми давно позабытой дороге.

Закончив с врачеванием, Эльэрвис взялась за избу. Какое-то время им следовало в ней прожить, так что необходимо было привести её в сколько-нибудь жилой вид. Конечно, таримэ позаботились о многом, но против грязи и пыли ещё ничего не придумали лучше мыльной тёплой воды и щетки. Этим простым средствам сильно уступали даже заклинания.

Потом Эльэрвис натопила печь, приготовила кое-какой еды.

Место оказалось не таким уж и глухим, как того желалось. Не успела Эльэрвис присесть, как услышала: кто-то ломится через чащу. Вроде и безобидный — но пришлось обойти поляну, наложить отводящие чары.

А там — детишки в лесу заблудились. Повезло маленьким, что она их отчаяние в лесном шуме уловила. Отыскала, привела, обогрела. Смешные такие — и робкие, и любопытные. Необходимо стало отвезти их в деревню, а после заново заговаривать опушку — чтоб никто не наткнулся больше.

Эльэрвис была рада: обычно в её жизни было куда больше места размышлениям и созерцанию, чем деятельному труду.

Теперь же, когда вся суета миновала, она могла себе позволить взобраться с ногами на широкий подоконник, видимо, когда-то служивший прежним обитателям ещё одним столом; могла мечтать, наблюдая дождь за стеклом. А могла — с того же удобного места — рассматривать своего спящего гостя. Раньше как-то не до того было — она его раны узнала лучше, чем его самого.

Он был молод, очень. Когда Эльэрвис была его ровесницей, её ноги ступали по совсем другим землям, а о существовании краткоживущего народа — людей — никто в Уумаре и догадываться не мог. Теперь же — им быть здесь полновластными господами, а надолго ли — покажет только время.

Эльэрвис вздохнула. Если всё будет продолжаться так, как предсказывал отец, ещё детям этого мальчика доведётся порадоваться солнцу и чистому небу над головой, а уже внуки могут ничего такого и не увидеть.

У него было красивое лицо — у людей нечасто встретишь таких тонких и гармоничных черт, будто у одного из айалэди. Красивое и будто бы очень хорошее — что бывает ещё реже. Даже среди бессмертных.

Узкое, бледное сейчас лицо, чётко очерченные тонкие брови, длинные ресницы… Эльэрвис попыталась вспомнить цвет его глаз, а помнила только напряжённый, отчаянный взгляд. Будто бы глаза были тёмными — но так могло казаться из-за расширенных зрачков. Что ж, когда он откроет их в следующий раз, в них уже не останется боли, и она всё внимательно рассмотрит. А ещё к такому лицу должна очень идти улыбка. Интересно, какой она окажется?

Эльэрвис вдруг нахмурилась. Гость её глухо застонал, в сон его, до этого безмятежный, всё-таки прокрались непрошеные кошмары. Этого она никак не могла допустить.

Она оказалась на коленях у кровати мгновенно. Взяла за руку, зашептала, водя кончиками пальцев от локтя до кисти, согрела дыханием ладонь. Обычно этого хватало, чтобы отогнать самых страшных чудовищ, притаившихся под закрытыми веками.

— Тэйанни? — прошептал раненный, улыбаясь настолько светло и ласково, что Эльэрвис только головой покачала.

А потом он разом очнулся. Рывком сел на постели, готовый, если понадобилось бы, дорого продавать свою жизнь. Перевёл лихорадочный взгляд на всё ещё державшую его за руку Эльэрвис.

Серыми были его глаза.

Как пасмурное небо Севера.