Глава вторая

1

Кто-нибудь может пронаблюдать, что происходит в вашем городе за час? А за три часа? Наверняка только день определяет количество происшествий, когда кто-то, придя с работы, весьма уставший, откроет бутылку газировки, или сока, или пива, не говоря уже о водке, сядет перед телевизором, начнет щелкать по каналам, ища развлечения или новостей. Эти самые новости, полные политики и криминала, освещают события лишь минувших дней, недель, но не одного часа, это точно. Как бы это выглядело: включаешь телевизор, а там представительница слабого пола произносит «Новости этого часа. Произошло то-то и это, а там-то как-то было нечто интересное и не очень.» Обыкновенные события мало внимания стоят. Только убийства, кражи, речи президентов, но не более. Разве кому интересно было бы узнать, что в квартирке на девятом этаже, где живет девушка, у которой когда-то в детстве была собачка, резко пропало электричество. В прочем, у многих тогда пропало электричество. И оно не мудрено, ведь гроза приближалась, а какая-то птица, весьма прескверно себя чувствующая, дернулась в полете, врезалась в высоковольтный провод, клювом прорвав резиновое покрытие. Птицу эту дернуло током, разорвав на клочки, только перья в разные стороны разлетелись. А девушке срочно нужно было проутюжить свои любимые брюки, ведь она собиралась на встречу с парнем, который обещал ее сводить в ресторан. И кому будет интересно, что вместо встречи с ним, она позвонила по сотовому своей подруге, надела не менее любимую черную майку с портретом Летова, черную юбку, а на ноги темные колготки и длинные до колена сапоги, блестящие, на высоком каблуке. Взяла свою маленькую сумочку, куда уместила тушь, сотовый, жевательную резинку, пряник и пачку сигарет. Да, она не забыла поглядеть в окно, обратила внимание на белый саван неба, обернулась к зеркалу, чмокнула воздух, накинула на плече кожаную курточку со стразиками. Мама ее, что-то вышивающая на пяльцах, посмотрела на нее из-под очков, велела по дороге захватить молока, дабы вечером испечь блинов. Деньги оказались в комоде в зале, ключи на веревочке на гвозде, предстояло спуститься сперва по лестнице один пролет, потом дождаться лифта и, спустившись на первый этаж, выйти во двор.

Чем не событие, думалось ей. Как ни странно, вся ее огромная жизнь — череда глупых и веселых событий. Вот, к примеру, с тем парнем она познакомилась, когда с развороту врезала ему локтем по носу. Или, когда с подругой шли парком в центре города, обе пьяные до коликов и чертиков. Подруга блеванула себе под ноги, а та, немного оторопев, спросила: «Ты это будешь? А то нам пора домой, уже полдень.» Подруга сматерилась громко и смачно, а потом они долго еще ржали, как две кобылы, облокачиваясь друг на друга. Люди ходили и оглядывались, одна старуха даже пальцем у виска покрутила, так что ей пришлось идти «куда подальше». Чем не событие? Или вот еще одно, совсем презабавное. Зима, каток. Разве не событие? Ну, если там она столько раз грохнулась, это, конечно, все определяет. Но что, если вместе с ней падали все вокруг. Бывает такое. Не умеет стоять на коньках, ползет по льду, цепляясь за ближайшую ногу, та елозит сперва недолго, потом бац! Еще одна нога — бац! Разве не весело? Ей было очень весело.

Люся вообще не понимала людей. Эту серую массу, напичканную подозрениями и недоверием. Как можно жить среди своих соседей, ближних и дальних родственников, братьев по крови, хотя бы по биологическому подобию, как можно жить среди своих и не радоваться жизни?

Бывали у нее грустные моменты, взять ту же собачку. Но дело было давно, да и никто теперь не помнит об этом. В школе частенько бывало, когда под окнами находили тельца полуголых котят, но ведь сейчас ничего этого нет. Были переломы, царапины, ушибы, так же были выбиты зубы, порвано ухо, которое так и не срослось обратно, так что пришлось прикрывать клипсами или тоннелями. Но ведь все это уже и не важно. Подруга вот-вот прикатит на остановку, снова с этой Бомбочкой пойдут куролесить, наймут таксиста, прокатятся до Версаля, местной достопримечательности. В этом торгово-развлекательном центре полно народу, крутой игровой зал, бар есть, куча магазинов. Можно в другой съездить, в Центральный, там и боулинг, даже два кинотеатра, несколько баров, где все не дорого. Напиться можно. Мама никогда не боялась за дочь. Хотя нет, боялась. Только виду не подавала. Тихая, спокойная, улыбается, глаза щурит. Но деньги дает, причем хватает. К тому же лето подходит к концу, надо наверстывать упущенное из-за будущей сессии.

***

— Ты не могла надеть на себя что-нибудь посветлее, Люся? — спросила Леся.

— А чего тебе не так-то?

— Вечно со своим Летовым!

— Ну могу Кобейна надеть, хотя на нем пятно от твоей жрачки, еще у меня есть Nigtwish, Helloween, Manowar, Stratovarius…

— Все, усекла, не продолжай, меломанка.

— А чего не так-то? Из белого только Шерон Стоун, и то черно-белое фото. Да и черненькая маечка симпатичнее смотрится. Сексуальненько даже.

— Сейчас до банка доедем, перевод получить, папа денег прислал.

— Опять ты со своими устаревшими алиментами.

— Вообще-то он маме шлет, так что жрать будем на твои.

— У тебя что ли в жопе недостаток жира, я не пойму?

— Ага, зато у тебя избыток, поэтому жрем и пьем на твои.

— А кавалер твой не против твоей синьки-пьянки?

— Если на тебя никто еще глаз не положил, это не значит, что… Э-э-э… Короче, не завидуй, тощезадая.

— Ага, ясно. Будешь пряник?

— Нафига ты пряники с собой таскаешь?

— Под руку попался. Будешь?

— Я мучное не ем.

— Ага, новая диета. Че ржешь-то?

— Ну я не знаю…

— Хитрожопая и толстожопая…

— Эй, мою попку не обзывай, а то…

— Что?

— Проехали. Сорок седьмая до банка едет?

— Я топографический кретин и мне плевать, куда я приеду.

— Со мной хоть куда?

— Не, просто деваться некуда.

— Сучка.

— Я молока не даю, так что я пока что не сучка.

— Ну не кобель же.

— Когда я с тобой, чувствую себя эдаким мачо, волосатым и с гитарой.

— Глаза-то не закатывай, мечтало!

— А вообще харэ тут громко орать, люди вон оглядываются.

— И че?

— И ни че! А че?

— Чекнутые дуры тут, мимо не проходим!

— Сдурела что ли, Бомба!

— А че я-то? Подумаешь, только и делаем, что чекаемся, словно чекнутые.

— Весь народ распугаешь. Вон до банка идет. Идем.

— Но это же сорок седьмая.

— А еще я на**ать могу.

— Сучка. Бросай сигарету, накуришься, успеешь.

— Ага, мне еще детей рожать.

— Я же говорю. Сучка.

— Жопка.

— Давай без выражений.

— Ну это ты же меня сучкой обзываешь.

— Хрена себе. Гляди.

— Сама гляди, бля, лошади!

— А я о чем?

— И куда они?

— Явно не в банк, если что.

— Хрена себе! А чего это они такие?

— Хреново им, кажись.

— Гляди! Ща траллик собьют!

— Упс… Бля…

— Не выражайся тут… Проскочили что ли? И куда они намылились, интересно?

— Вообще без понятия, Люсь… А это еще что такое? Олень что ли?

— Нифига себе! Охренеть!

2

На красный он остановился. Катя почесывала нос, как кошка лапкой, Олег катал своего мыша по коленке, а впереди клубился дым от автомобилей. Когда здесь была такая пробка? Гудели клаксоны, кричали водители, помахивая руками из окон, высунув голову. На какой-то миг у Китича перехватило дыхание. Через дорогу, петляя средь машин, пробежала парочка молодых, здоровых коня. Один белый, другой пегий, оба галопом, срываясь в рысь, проскакивали по центральной линии, образуя за собой заторы. Было удивительно и интересно наблюдать за их великолепной грацией, как выделялись мускулы, как качались морды и с ними роскошные гривы. Как медленно и в то же время быстро приближались они сюда, к серенькому «Москвичу». Китич как завороженный уставился на это зрелище, даже легкая улыбка прошлась по его губам. Внимательно присмотревшись, он увидел, что кони в мыле. Пена срывается с их губ, скачут без удил, но куда? Или откуда? И почему так торопятся?

Вот пегий, как в замедленной съемке, подпрыгнул высоко, а потом резко, с усилием, словно нарочно, приземлился на машину на встречной полосе. Послышался мощный удар, стекла звонко лопнули, скрежет метала разнесся на всю округу, резко прервался вой клаксонов, появился только вопль сигнализации и громкая музыка из динамика. Слышал ли кто-нибудь хруст костей и предсмертный крик молодого парня, сидящего за рулем? Услышал ли хоть кто-нибудь, как заорала перед смертью молодая жена его? А знает ли их кто по имени? И знает ли хоть кто-то из видевших происходящее, что жена его была беременная, и муж, везя ее в роддом, торопился весьма? Возник второй удар послабее — это задние копыта уперлись о капот машины, оттолкнулись и рывком понесли коня дальше, на следующую. Оттуда, как можно скорее, выпрыгнули люди, вопя и трясясь от страха. Снова удар, скрежет металла, звон лопнувших стекол. И дикий хохот пегого, громкий и в то же время нежный.

Белый пронесся мимо «Москвича», в котором три лица со страхом наблюдали дальнейшее. Вот он резко остановился. Повернулся. Встал на дыбы, заржал, потом с размаху упал, а задними копытами врезал минивену в бочину так, что тот перевернулся. Снова тот скрежет, звон стекол, крики уцелевших. Эти ужасные, раздирающие душу кровожадными когтями крики пронеслись над проспектом, но кто услышал? Вопль и мат сыпались со всех сторон, снова загудели клаксоны, послышался скреб шин по асфальту — кто-то решил свернуть с проезжей части на тротуар, где любопытные люди шарахались в стороны, теряя пакеты и сумки, парики и очки, телефоны и газеты.

Олег стал задыхаться.

— Деда, деда, деда! — крикнул он, глядя куда-то вперед, голос хриплый, срывающийся на визг.

Там вдалеке словно какая-то неведомая сила подняла в воздух иномарку, та перевернулась несколько раз, потом с неохотой приземлилась на землю. Поднялась пыль, взрыв воплей и шума сотряс землю и всю округу. За ней еще одна иномарка, другого цвета и размера. Потом небольшой грузовик, пусть не сильно, все же было видно, как он подпрыгнул и всем весом обрушился на бок. Как будто какое-то землетрясение, даже чувствовалась дробная вибрация. Между гудящими и ревущими машинами мелькнули ветви, как оказалось через мгновение, это был лось. За ним еще одно парнокопытное поменьше, прыгало, словно развлекалось. Кто узнал бы в этом резвящемся животном косулю? Лось ветвистыми рогами пронзал боковые стекла, резко поднимал голову, дергал автомобиль вверх. Если поднять не удавалось, тогда лось просто бодал, разворачивался и лягал, но с огромным удовольствием именно переворачивал. Косуля тем временем пинала в фары, запрыгивала на капоты, пинала в лобовые стекла. Возможно, только самый острый слух уловил бы за всем этим непонятный визг-писк-скрип. Люди выпрыгивали из машин, размахивая руками, страшно матерясь и вопя от ужаса. В бешенстве колотились их сердца, глаза выкатывались из орбит, повсюду скрежет металла, звон стекол, брызги крови — не успевшие выйти из своих железных коробок, представляющих собой иллюзию защищенности.

Китич не выдержал, дернул рычаг передач, вдавил педаль в пол и юзом развернул машину, выкатил на другую линию, задевая не опомнившихся еще водил. Вырвался на газон, где растут деревья, потом на тротуар, где тупые любопытствующие люди, разинув рот, даже не понимали, что сейчас их раздавят к чертовой матери! Катя вцепилась в ремень безопасности, с глазами на выкате следила за всем происходящим, слезы текли, сердце вырывалось из груди, дыхания словно не было вовсе. Китич орал, высунув голову из машины, люди шарахались, а потом он вывез «Москвич» на проезжую часть и, не обращая внимания на ограничение скорости, пролетел через перекресток, через пост ГАИ, вырулил на дорожку поменьше, покатил уже спокойнее до деревни. Осталось каких-то два часа езды по грязным кварталам и лесам с заброшенными двухэтажными домиками, которые все никак не снесут. В момент поворота Олег потерял сознание. Дроссель вылетел из седла байка и затерялся где-то под сидением.

А на горизонте, позади, небо уже клокотало и пенилось. Гроза все ближе и ближе подкрадывалась к городу, погружая во мрак все, до чего дотягивалась.

3

 — Это ужас, что здесь творится-то такое! — твердили люди, божась и крестясь от страха.

Все, кто находился поблизости от проспекта, видели, как животные проскакали на запад, в сторону парка. Другие, просто любопытные и наблюдательные обнаружили, что парнокопытные выбежали с юга из леса, сделали большой крюк, после чего обратно убежали в лес. Через какое-то время, часа на три-четыре, наступило затишье, как показалось многим, дороги очистили от завалов и заторов. Этот случай быстро попал в на телевидение, поскольку очередной любитель экстремальной съемки запечатлел на свой телефон произошедшее, выложил в интернет свою сенсацию, получил не мало удовольствия от количества просмотров. Другой, быть может, не такой быстрый, выложил в сеть точно такое же видео, но с другого ракурса, и тоже весьма обрадовался количеству просмотров. Однако, из-за качества телефона или еще чего-то, просмотров было значительно меньше. Не было поблизости нормальных репортеров с хорошими камерами, только потом они подъехали, записали новости уже позже, вечером, когда проспект уже нормально функционировал. Удивительно, но дорогу быстро очистили, битые машины выволокли на обочины, «Скорые» почти сразу же отвезли пострадавших.

Возможно позже, когда стемнеет и гроза обрушится на весь мир, какой-нибудь обычный городской житель, ни о чем не подозревающий и не ведающий, включит телевизор и увидит съемку первого любителя, услышит о произошедшем из уст местного репортера, а потом увидит собственными глазами рваную рубашку, белую с синим, повсюду будет пыль, дым и кровь, а вслед за рукой наблюдатель увидит размозженный череп, волосы торчком, белые россыпи косточек и множество мелких брызг крови, пятнами расплесканные по салону автомобиля и вокруг, вместе со стеклами. Увидит телезритель лопнувшие шины, покореженную крышу седана, вмятину с дырой в бочине микроавтобуса, перевернутые иномарки синего, красного, серебристого цвета, а рядом с ними плачущих или ошалело озирающихся людей, бегающих в салатовых безрукавках и размахивающих своими полосатыми жезлами полицейских, орущую женщину в строгом костюме, серой юбке, из под которой торчат ее оцарапанные колени в порванных колготах. Увидит телезритель убегающих в пыли животных, подпрыгивающие машины, услышит взрывы воплей и мата самого снимающего. Увидит это все, откроет бутылку пива, переключит на другой канал, без зазрения совести, без эмоций, без какого-либо сочувствия и сопереживания. Возможно, другой телезритель даже посмеется, третий обругает правительство, местные власти, решит больше не голосовать ни за кого, выключит телевизор и забудет увиденное. Остальные только повздыхают, проговорят «Вон че, ты погляди, че твориться-то, че только ни показывают. И как такое детям показывать?», а через некоторое время вскользь упомянут о происшествии, вспомнят подруг, друзей, знакомых. Быстро выветрится из голов горожан этот случай. Быстро, как всегда. Разве что террор и прочая политика останется в мозгах, с никотином и водкой прожжет плешь, но сон никогда не нарушит.

А тем пасмурным днем, если точнее, после трех часов дня, прохожие в южной части города ненароком увидят, как в направлении к церкви идет святой отец Андрей, куцая бородка и вьющиеся волосы до плеч шевелятся на ветру, черная ряса тенью болтается, путаясь под ногами. За священником-звонарем идет в рваных одеждах нищий. Вот они спускаются по тротуару со стороны железнодорожного вокзала, бомж нагоняет служителя церкви, меж ними происходит короткий разговор, в результате которого один идет на службу, другой заваливается опять в кусты и там лежит. Пока вдруг с диким воплем не выпрыгивает обратно. Отец Андрей обернулся на крик, почесал возле золотого креста, пожал свой крючковатый нос, с некоторым хрюком шмыгнул, потом продолжил свой путь. А нищий между тем, пока был в кустах, испугался следующего. В траве, куда был направлен его взгляд, увидел он ежика. Это животное весьма деловито ковырялось в оторванной руке, человеческой руке! на которой было кольцо, клочок какой-то материи, на вроде рубашки или куртки, возможно, просто свитера. Дальше, в направлении от дороги, лежала нога в лакированном ботинке, брючина вяло свешивалась на землю, белым подкладом шурша от ветерка. Возле той ноги так же деловито прохаживался маленький мопс, нюхая и облизывая кровавое месиво, даже цепляясь зубами за мясо, немножко повизгивая и покрякивая от удовольствия. Нищий перестал дышать, посмотрел дальше, увидел вторую руку и туловище без головы. Везде на частях тела кто-то из животных спокойно, не торопясь, пожирал плоть или то, до чего мог дотянуться. Были здесь так же котенок, небольшая группка мышей, еще один ежик, барсук и белка. Все они, услышав легкий шорох со стороны дороги, прекратили свои манипуляции с пищей, уставились на нищего, развернулись всем корпусом, как по мановению дрессировщика. Тогда-то этот нищий и подпрыгнул с диким воплем, размахивая руками помчался вниз, догнал священника, чуть не сбил его с ног, побежал дальше, куда глаза глядели.

Отец Андрей мысленно благодарил Бога за то, что это красное пятно оказалось простой лисой и за то, что этот зверек остался жив. Во всяком случае, священник в этом был уверен. Шел он медленно, отдыхая, до церкви оставалось чуть-чуть. Оглядевшись вокруг, обнаружил, как с юга надвигаются тучи, небо уже целиком покрыто белым саваном, дождя нет, погода жаркая. Надо поторопиться, успеть к послеобеденной проповеди, потом еще звонить на вечернюю службу. За эту утреннюю вылазку вряд ли скажут ему спасибо, придется оправдываться. Боже, как не любил он оправдываться. А надо бы просто покаяться, показать свои муки перед настоятелем, описать свою боль. Но как?

4

— Что случилось, почему так поздно? — спросила Нина, вытирая руки об свой фартук.

Китич остановил автомобиль прямо у входа, Катя с Олегом, бледные и несколько ошарашенные, медленно и как-то скованно прошли в дом. Нина стояла и смотрела на них, куча вопросов роилась в голове, но никто ничего не говорил. Молча все сели за стол, когда Китич закончил с небольшим багажом. А Нина все так и стояла у входа. Что случилось?

Потом она прошла на кухню, надела прихватки, открыла духовку.

— Пригорело, блин.

Катя погладила сына, пытаясь заглянуть к нему в глаза.

— Все нормально?

— Дроссель пропал.

Бабушка, доставая из духовки противень с пирогом, установила его на плиту, взяла нож, принялась резать, никуда не глядя.

— Это игрушка его. Мышь-рокер, кажется. — проговорил Китич. — Не волнуйся, Олег. Скорей всего в машине где-то.

— Риша, иди свет включи. Темно, как в склепе.

Пока они ехали, видимо, что-то случилось. Авария? Почему-то бабушке не хотелось спрашивать. Что-то гнетущее было в их глазах, цвете лиц, движениях, скованных и неестественных. Разрезая пирог, она деловито облизывала пальцы, взгляд был сосредоточенным, хмурым. Китич встал, прошелся по кухне, включил свет, снова сел. Катя все гладила сына по спине.

— Мам, а эти животные… Мне снилось что-то такое же… Только другое… Они ведь не нормальные?

Бабушка прекратила резать. Кусков хватит. Надо как-то развеселить эту компанию. Хотя зачем? И как? Катя встала, подошла к противню, взяла нож и продолжила резать. Дед сцепил пальцы рук, потом большим пальцем правой руки уперся в лоб, нахмурил брови и надул щеки. Олег озирался.

— Я слышала по новостям… — пробормотала Нина.

— Ничего, с нами все в порядке. Ни конь, ни олень, ничего… Все нормально. — выдохнул Китич.

— Что все нормально-то? Давайте, рассказывайте!

— Можешь потерпеть, а?

— Гриша, мне не терпится, рассказывай…

***

Поев, поговорив о случившимся, эта семейка встретит ночь. Звуки грома не потревожат их сон, когда все лягут спать. Будет еще только десять или одиннадцать часов. А пока над городом, при свете дня, тяжело переваливаясь по небу, ползли тучи. Дождь уже шел где-то в лесу, там блеснула молния, несколько раз, искривляясь, словно ее что-то притягивало, ударила в одно и то же место. Кто-то, быть может, увидел эту красоту изгибов, но не придал значения. Мало ли, вдруг там домик с громоотводом. Возможно, поляна. Посему там молния и резвится. Кто ж знает, что в том лесу на самом деле? Именно после того, как упали с неба водопады, в том самом лесу, тот же любопытный обратил бы внимание, как в том же лесу что-то задрожало и засветилось. Поднялись в небо тысячи тысяч птиц разной масти и пароды, за ними рой крупных ос и пчел, каких-то других насекомых, наплевавших на воду, что мочила их крылышки крупными каплями. За ними еще тысячи жуков, бабочек, а помимо насекомых внизу, шевеля кустами и сотрясая деревья, неслись звери. Их было не сосчитать. Тьма окружала их, небо пенилось над ними, изрыгая все больше и больше воды. Вода эта шлепалась на листья и хвою, звук ее полон был песни, печальной и грустной. Сперва животные разбегались в разные стороны, потом, словно по мановению дрессировщика, поворачивали в сторону города, где зажигались потихоньку фонари на улицах, окна в домах, рекламы и вывески. Жизнь в городе шла своим чередом. А тьма своим.