Часть 1: Иди на страшную ночь.

1

Он долго выбирал, во что поиграть. Из кучи игрушек, что подарили на Новый Год, ему больше всего приглянулся Харлей, на котором восседал в крутых очках мышь-рокер по имени Дроссель. Когда мама включала кассету деда с мультиком «Мыши-рокеры с Марса», чтобы поставить чайник и открыть бутылку пива для пришедшего с работы отца, все мысли разбегались. Это был самый любимый мультик. Новый Год был давно, кассету зажевал магнитофон. А из всех игрушек он чаще всего играл только с одной. Выдернув Дросселя из седла байка, он представил, как в окно его небольшого домика, за которым тьма и льет дождь, влетает небольшой метеорит.

— Мам, а метеорит бывает маленьким?

Ответа не последовало. Сидя в своей комнате, катая байк Дросселя, мальчик погладывал на окно. Внезапно вспышка молнии проявила на черном фоне окна устрашающий узор. Потом прогремело. А следом послышался свист чайника. Мальчик представил, что именно с таким свистом должен влетать маленький метеорит.

— Мам, а метеорит ведь может влететь в наш дом?

Свист чайника не прекращался. Снова вспышка молнии осветила за окном узор из веток и листьев. Но в этом узоре было что-то новое. Мальчику вспоминались мультики, где кота Тома трясло под током, так что просвечивался скелет. Может, скелет плутаркианца, врага мышей-рокеров, там виднеется?

А мама все молчит. Чайник свистит. Обернувшись на открытую дверь, за которой виднелся свет из кухни, мальчик подумал, что, быть может, эти монстры с Марса похитили маму. Тогда папа должен был что-нибудь сказать, может, крикнуть. А если они сели кушать, а их в этот момент съел какой-нибудь инопланетянин?

Отложив Дросселя, мальчик встал, пошел на кухню. Может быть метеорит все же может влететь в окно? Послышался шорох, хруст и чавканье. На кухне горел свет, но никого не было. Чайник свистит. Справа от кухни дверь в зал, где мальчик смотрел мультики. Дверь слегка приоткрыта, в зале темно, только свет от телевизора моргает. Опять папа смотрит свой футбол и, видимо, он так хрустит и чавкает. Но почему нет звука? Скучно ведь.

Внезапный шорох из спальни родителей привлек внимание мальчика. Хруст шел из зала, но шуршит в спальне.

— Мам?

Чайник свистит. Шорох ненадолго прекратился. А может это не шорох? Мальчик повернул в сторону спальни. Там тоже слегка приоткрыта дверь, за ней темно. Свет только на кухне и в его комнате. Толкнув дверь спальни, мальчик увидел маму, лежащую возле кровати. На ней что-то было, это шевелилось, а еще издавало странные звуки. Какие-то существа. Это определенно. Плутаркианцы!

Окно в спальной было открыто. Очередная вспышка молнии осветила этих существ с их хвостиками, ушками. Одно из них походило на ежа. Другое было больше похоже на птицу. Остальные были мышами. Еще какие-то существа рыскали по комнате. Их лапки стучали по деревянному полу. А мама лежала с закрытыми глазами. А под ней огромная лужа крови. Прогремел гром. Ушки существ навострились. Одно из них, так похожее на лису или маленькую собаку, увидело мальчика, стоящего у входа. Тусклый свет из кухни и детской проявил оскал животного. Потом послышалось рычание. Некоторые существа, что были на маме, тоже развернулись. Животные осторожно ступали своими когтистыми лапками. Внезапно справа, из черной тени, выползло еще одно существо, очень похожее на змею. Черное и блестящее мелкими искрами.

Мальчик смотрел на все это, открыв рот, а потом опрометью бросился к папе. Телевизор ничего не показывал, только черно-белые мушки бегали по экрану огромным роем. Тень от кресла мешала видеть лицо папы. Но он увидел висящую руку папы. А по ней ползли какие-то еще более мелкие существа. Очень похожие на пауков. Окинув взглядом помещение, мальчик с ужасом обнаружил, что здесь повсюду пауки. Один был такой большой, что волосы на затылке мальчика встали дыбом. По спине мальчика забегали мурашки. Стало невыносимо холодно и страшно. Этот холод паучьими лапками заползал под рубашку и даже под шорты. Мальчик побежал на кухню. Там открытый холодильник. Свистит чайник. Существо, очень похожее на кошку, грызет замерзшую курицу. Другое существо, напоминающее волка или собаку со двора, тормошит когтями пакет с ветчиной. Это ведь его собака! Какая же она страшная! Ушки существ выпрямились и как эхолокаторы повернулись в сторону вошедшего. По стене совсем близко что-то проползло — тараканы. Их много. С ними еще один огромный паук. А сквозь них проползает тонкая и блестящая черная змея. Вот-вот эти страшные существа заползут к нему на плечо.

Мальчик садится на пол, как подкошенный, начинает орать. Часть зверюшек отползает подальше. Мальчик продолжает орать. Орать до слез. До хрипоты. Закрывая руками глаза и уши. Сквозь мокрые ресницы он видит, как что-то ползет к нему. Это определенно не плутаркианец. Это еж. Вымазанный в крови. Ежи должны быть добрыми и умными, подумалось мальчику.

— Не ешь меня, доб-добрый еж… — проговорил мальчик в отчаяние.

А чайник свистит. Этот свист пугает. Мальчик всхлипывает. Вытирает рукой лицо. Еж торопливо подходит, слегка заваливаясь в бок. Перед ним препятствие — нога мальчика. Тот поджимает ее к себе. Еж как-то быстро набрасывается на ногу мальчика, прокусывая большой палец. Мальчик вскакивает, еще сильнее вопит, разворачивается и бежит к входной двери. Оглядывается. ЭТО НЕ ПЛУТАРКИАНЦЫ! ЭТО ЖИВОТНЫЕ!

Мальчик бросается к замку, пытаясь поскорее отпереть дверь. Еж откатился колючим мячиком в сторону кухни. Замок на двери сопротивляется. Вопя, мальчик пинает дверь, снова становится больно, он сползает спиной по двери. Животные медленно, оскалившись, приближаются к нему отовсюду. Крысы, лисы, псы, змеи, пауки, волки…

А чайник свистит. Только уже тише. И за этим свистом слышна какая-то музыка. Мальчик точно помнил ее. Это музыка из Мышей-рокеров.

Нащупав сзади на двери лаз для собаки, мальчик резко встает на четвереньки и пролезает в дыру. Темно. Дождь. Снова молния освещает деревья. Там что-то скачет. Что-то прыгает. Белки? Вдали светят окна соседей. Тетя Таня? Нужно добежать до них. Промочив свои носки, мальчик опрометью бежит до ближайшего дома. Добежав, стучит в дверь. Тишина. Из окна того дома что-то выползает. Тараканы.

Мальчик бежит дальше. К следующему дому. Прямо перед ним лежит человек. На нем копошатся мыши, вороны, собаки. Мальчик понимает, что перед ним лежит его друг, Толька. Дождь шлепает по вздыбленной шерстке зверей, с каким-то повизгиванием пожирающих плоть. Молния освещает еще нечто более ужасное. Радом с другим домом стоят на четырех лапах огромные медведи. Вот один из них медленно, тяжело встает на задние лапы и падает на дверь. Та с треском вваливается внутрь, а с ней медведь. Криков не слышно. Криков нет! Ни одного звука человеческого существования. Ни одного клаксона машины. Ни одного даже выстрела. Ох, если бы здесь был хоть кто-нибудь!

Оглядываясь по сторонам, мальчик уже медленнее и осторожнее бежит дальше. Вглядываясь в окна домов, он бежит все дальше и дальше. Тьма туманом окутывает город. Дождь льет, не переставая. Молния освещает пустынные улицы. Пустые от людей, но полные взбесившихся животных. И в этой темноте, под раскаты грома, звучит песенка из мультика. И когда уже страх стал стискивать грудь чугунными тисками, над всем миром, настолько громко, что душа пряталась в самые удаленные места, куда могла добраться, ужасный хриплый с потрескиваниями голос какой-то незнакомой старухи проговорил громко злобное «ИДИ НА СТРАШНУЮ НОЧЬ!»

2

Фраза «Кого-то пропускает» спокойно и уверенно шелестела по всему вагону. Лица людей, недавно севших на этот поезд и тех, кто вторые сутки в пути, не выражали ничего. Кто-то приподнялся и уставился в окно. Молодая девушка шла через весь вагон, держа в одной руке чашку с кипятком, другой касаясь верхних мест, дабы не упасть. Старичок шел за ней, пожевывая торчащую белую сигаретку, а на их пути кто-то расселся, перекидываясь в карты с соседом. Было тихо. Однако место, ближайшее к коморке проводницы, самое первое, разразилось душераздирающим детским воплем. Поневоле девушка с кипятком вздрогнула, ошпарила игрока в карты, разразился уже другой вопль, но по тише. Старичок с сигареткой невольно усмехнулся и посмотрел назад, откуда кричал мальчик. А крик долгим был. Выскочившая из своей коморки проводница, держа в руках пакет с мусором, прошла к тому месту. Мальчик только что проснулся, мокрые от пота волосы торчали в разные стороны, а над ним склонилась его, по всей видимости, мама.

— Что-то случилось? — спросила проводница.

— Нельзя ли поосторожней! — стиснув зубы, сказал игрок в карты.

— Лежек, ты чего? — спросила Катя своего сына, ласково приглаживая его волосы.

У Олега так сильно стучало сердце, что, ему казалось, оно вот-вот вырвется наружу. Дыхание было хриплым, наплывала астма, паника сдавливала грудь. Его мама что-то шептала, аккуратно прижимая к себе, гладила по голове. Прохладные пуговицы на ее теплой рубашке впивались мальчику в щеку и лоб, а правое ухо было плотно прижато к ее груди, за которым слышался частый стук. В этот миг он готов был отдать все свои игрушки, только никогда не расставаться с мамой. И никогда не слышать того жуткого голоса. И никогда не видеть того ужаса. Слава богу, это был всего лишь сон.

— Приснилось ли чего, а? — спросил какой-то худой старый человек, вытянув свою голову с огромными глазами из соседнего купе.

— Да так, всего лишь страшилки. — сказала мама, а мальчик услышал, как резонирует ее грудная клетка. Потом она повернула голову к сыну и жарким шепотом сказала — Никому только не рассказывай, а то сбудется, понятно?

Мальчик, насколько позволяла ему теснота, кивнул. Потом отстранился от мамы и уставился на стол, где лежала ее книжка Чарльза Диккенса, а рядом его мотоцикл с Дросселем. Катя видела, как сын смотрел на это все пустыми и широко открытыми глазами, которые потом уставились в окно. Там виднелась небольшая поляна полная пней, а за ней белые стволы голых берез. Их корявые ветви так жалобно качались от любого ветерка, что на Катю нахлынули воспоминания об отце, о том, как он рассказывал про вырубку леса и прочие неприятности. Ее рука уже машинально гладила ребенка по спине, жаркой и мокрой от пота. Хриплое дыхание не давало ей покоя. Врачи говорят, что астма сама проходит. Но мальчику уже почти семь, скоро в школу, а дыхание так и не восстанавливается. Конечно, если бы его отцу, ее мужу, было не наплевать на ребенка, если бы тот хотя бы по часу в день уделял мальчику внимание, играл с ним в мотоциклы или в поезда, не пришлось бы никуда ехать.

Проводница, женщина в летах, полная, но с добрым лицом, прошла сперва дальше по вагону, осмотрелась, потом вернулась к себе. Мужчина с большими глазами и тощим лицом убрался восвояси. Сверху кто-то спросил, куда Катя едет. В этот момент, где-то в середине вагона, в распахнутую форточку влетел воробей и со всей скоростью врезался в форточку напротив. Стук был громким, по звуку похожим на шмякнувшийся мокрый комок грязи с камнем. Девочка на том месте взвизгнула, послышался мужской хохоток, Олег отвернулся от окна. Женщина с кипятком опять дернулась, но ошпарила только свою руку. Возможно, где-то еще был такой же звук, но никто не обратил внимания. Катя ответила мужчине, что выходит на следующей остановке. Утро приближалось к полудню, светило солнце, но на горизонте слева виднелись черные свинцовые тучи. Будет гроза.

— А откуда едете? — через какое-то время молчания спросил тот же мужчина сверху.

— Из дому. — ответила Катя, посмотрев на любопытствующего.

— А из какого города?

— Из большого. Мужчина, вы долго еще будете тут спрашивать?

Мужчина хмыкнул, растянув губы в улыбку, перелег на другой бок.

— Трудно вам с ребенком одной, наверно. — глухо проговорил он.

— Все нормально. Я справлюсь.

Собирая вещи, убирая с верхней полки постельное белье, Катя еще раз проверила состояние сына. Что-то не давало ей покоя. В последний раз он видел ужасы лет в пять, то есть прошло полтора года. Если и снятся детям кошмары, то не такими порциями и не так часто. Помнится, она целые ночи проводила у его постели, обнимая дрожащее тельце ребенка, не зная, что делать. Пыталась будить во время кошмаров, но тот редко просыпался от ее толчков. Отец говорил ей, что, скорее всего, тот болен чем-то. Обычно сны говорят о состоянии организма. Но сын ничем серьезным не болел. Раза три была простуда, ветрянка была еще в младенчестве, глисты один раз, больше ничего. Кроме астмы. С мужем она уже не говорила на эту тему. Что он мог сказать? Ему была нужна кофеварка, а не сын. Нужен был айпод или новый ноутбук, нужна была красивая дорогая одежда. Да, зарплата позволяла ему такие обновы, приходилось пакетами выбрасывать «старье», но что до сына… Только игрушки, детские принадлежности, одежда. Больше ничего. Ни походов, ни велосипедов, ничего. И все чаще она с ним ругалась, так что мальчик по ночам плохо спал. Жаль, не сразу Катя начала понимать, что из-за Кирилла сын плохо спит. Свекровь так лестно отзывается о своем чаде, которое на самом деле чудо, что он все делает для сына, рвет себя на куски. Мол, а зарабатывать кто будет? И частенько Катя оказывалась чушкой, грязнулей, даже уродиной, как внешне, так и духовно. Только отец ее поддерживал. Пусть и нервозно как-то, совсем без эмоций, но достаточно.

Возможно, из-за всего этого она и едет к отцу. Ни к подруге, ни к сестре, которая старше нее на десять лет. Олег обрадовался, что поедет к деду. Так неожиданно. Он сперва отправил свое письмо, потом, на следующий день после ссоры с мужем, Катя приняла решение. Позвонила маме, благо та не брезговала сотовым.

А Олег все сидел, толком не двигаясь.

— Мам, а пауки бывают размером с велосипед?

3

Старый юный натуралист — так он себя называет. Ему шестой десяток уже скоро стукнет, а он все в лес ходит, то за грибами, то на деревья посмотреть, иногда уток притащит в дом, а все чаще приходит с какими-нибудь известиями о том, как молодежь мусорит, природу портит. Поругивая свой геморрой и трясущиеся руки, идет иной раз по лесу в пасмурную погоду и, как будто нарочно изображая из себя ненормального, громко с изумлением вскрикнет «Подосиновики!», или чуть тише, но с не меньшим удивлением в голосе: «Ягоды! Ты погляди!». Нравилось ему орать в лесу. Китич относился к этому как к развлечению, да и спокойнее становилось у него на душе, когда наорется, обругает за глаза чужих детей, внуков, старых знакомых, что бросили его тут одного, в этом захолустье, где даже на хлеб цены больно кусаются. Все, кто с ним остался, те же старики да старухи, многих из них он сам хоронил, а живые, кто с ним остался, без конца плешь проедают своими проповедями, мол, не ходи по лесу гулять, волки съедят. Или, нечего, мол, в город за хлебом таскаться, свой есть, недорогой. Только кто их спрашивает? Если кому интересно, деревня эта, где Китич живет, денег задолжала району, а еще вернее областному центру. Тут уж как ни крути, цены сами растут, больно кусают. И дело тут не в жадности или бедности. Тут дело в принципе — хлеб должен быть недорогой! Поэтому едет он за хлебом в город, а не в местную лавку, где только Тамарка самогон свой продает всяким пропойцам. Потому и в лес он ходит, а не куда-нибудь, развлекаться. Не в клубы, не даже к соседям, как некоторые. Воздухом свежим дышит, «всякое дерьмо из души выветривает», благо еще не совсем все «засрали, ублюдки!»

А местность здесь и впрямь живописная. То ли Шишкин ему тут видится, то ли еще какой русский пейзажист. Высокие стройные деревья, все во мху, листья живые, блестящие. Те же сосны не просто какие-то палки с оперением вверху, словно это самодельные стрелы бога или еще кого, и вот он их втыкает, где придется. Сосны здесь похожи на советских баб — округлые по контуру, иголочки свежие, ветки до самой земли растут, причем так густо, что и ствола иной раз не увидишь. Если снизу смотреть на деревья, а не из дали, мерещится, будто они падают на тебя, вся земля дрожит, того и гляди, придавит. Если к березам прийти, так они в миллионы раз красивее теперешних баб. Все такие свежие, ясные, листочки трепещут по ветру, сами вздрагивают едва-едва, загляденье.

Однажды, может, день или два тому назад, вышел он как-то в березовую рощу, загляделся на верхушки, птиц высматривая, белок или еще кого. Потом взгляд его опустился. Пацанва какая-то, в темных курточках, футболочках, брали с земли по шишке или камню, да швыряли в дерево. Ладно бы просто в ствол, дерево стерпит, это все равно, что поглаживание или легкое постукивание, дереву даже приятно. Но тут совсем другое. То ли гнездо они обнаружили, то ли еще что-то, а только птица все летала вокруг и приземлиться не могла на ветку— камни мешали. Китич на тот момент обдумывал разговор со своим старым другом на тему дарвиновских теорий, по поводу выживания сильнейших, о способе самореализации человека и так далее. Мысли на этот раз были забиты еще большим дерьмом, если по-честному. Сперва он хотел окрикнуть малышню, дабы прекратили они разбой, мало ли, что этой птице надо. Даже сделал несколько шагов к ним. Ему прекрасно помнится, как хрустели ветки под ногами, слышались порывы ветра и веселый задор детишек, как стучали камни о ствол или глухо падали на опавшие листья. Что-то он уже хотел им сказать нравственного характера, даже рот открыл, как вдруг эта самая птица резко спикировала на одного из пацанов, вцепилась ему в руку и с кровожадным остервенением начала рвать куртку. Старик опешил, пробормотал что-то матерное, а птица резко отлетела. Пацаны тоже опешили, стали целиться уже по птице, один даже кричал «Нет, ты видел!?», другой поддакивал «Ага!» и рыскал рукой по земле, погладывая на сороку. О да, Китич прекрасно разглядел это пернатое, благо зрение у него всегда было стопроцентным.

В какой-то миг старик, а может и дети, почувствовал легкое давление на уши, словно свист или ультразвук. Ему доселе не приходилось увлекаться никакими технологиями, брезговал и стеснялся всего нового, наверно потому, что стыдился своей неграмотности или еще чего. Но звук ему показался именно механическим. В каком-то фильме или мультике на кассетах, которые он посылал своему внуку, было нечто похожее, как бы космическое, вроде пушек с лазерами. Еще это напомнило ему момент, когда он работал на кремниевом заводе, аппарат по обработке кварцевых и иных камней чуть не взорвался из-за перенапряжения в токе. Звук был очень похож на то, что испытал Китич в этот момент. Дети не перестали кидаться камнями, только замолкли, а птица в этот момент сделала крюк, громко крикнула и с этим престранным визгом, очень неестественным для сороки, резко спикировала вниз, попав клювом в нос парню в черной футболке. Тот вздрогнул, остальные шарахнулись в сторону, из-за ствола березы показался еще один, а пострадавший громко, навзрыд, заорал, так что до хрипоты. Этот крик распугал птиц по округе, эхом прокатился по березам, как волны от упавшего камня в пруд. Китич уже ни о чем не думая подбежал к пареньку, ему лет семь, если не больше. Все лицо в крови. Слезу текут. Руками он прикрывается, но никак не может дотронуться до лица. Китич взял его за плечи, встряхнул как следует, сам испуганный, перехватил запястья паренька и как следует развел, чтобы проверить, что сталось. Вместо носа пузырилась кровь, стекая ручьями ко рту и подбородку, с ними так же текли слезы. Не было кончика, а хрящ по-видимому остался, ноздри тоже не уцелели, клочками торчали в разные стороны. Словно кто-то взял скальпель и под чистую срезал нос от кончика до середины ноздри. Это зрелище Китич не скоро забудет.

Все это он припомнил до мелочей, глядя на ту березку, возле которой уже никого не было. А природа здесь была волшебной. Ни серых тонов, ни грязных пятен, все чисто и аккуратно, как подобает лесу. Тяжело и ярко светит солнце, облокачиваясь на стволы, трава тянется к этому свету, поблескивая своими зеленовато-желтыми кончиками. Воздух теплый, почти горячий, что не свойственно августу. По небу медленно и величаво проплывают белые с легкими затемнениями облака, предвестники грозы. Там на горизонте, откуда они держат свой долгий путь, уже виднеется черная масса пугающих размеров. Китич задумчиво наблюдал этот пейзаж, невольно погрузившись в бездну своих размышлений. Сперва он вспомнил о детстве, когда, в грозу, отец учил его рыбачить. Как он говорил, в дождь рыба не чует опасности, прячется за рябью воды. Но молнии свидетельствовали, что никакой рыбы им не поймать, даже стараться не стоит. В тот день они, промокшие до нитки, ввалились в дом, где мать его, сварливая, но красивая женщина, долго ругалась а потом смеялась. За сим Китич окунулся в воспоминания об армии, о своем училище, о своих путешествиях по стране, о своем заводе, о куче мелочей, которые так приятно теребили душу нарочными и даже крикливыми красками. Юность, молодость, старость. Первая и последняя машина. Жена. Дети.

Старик обошел поляну, его излюбленное место для привала. Какой-то блеск под ногами поначалу показался каплей росы, но, нагнувшись, старик поднял с земли крохотную песчинку, очень похожую на соль или сахар, а может это кварц. Или микрокристалл, только потяжелее песчинки. Словно маленький камень по весу. Выкинув эту кроху, дед сел на землю, прислонившись спиной к стволу его любимой сосны, откуда хорошо открывался вид на его деревню. Среди белых стволов берез это единственная сосна. Видать, она поссорилась со своими сестрами и ушла сюда, где ее прекрасно приняли молчаливые красавицы. Здесь сосна выросла настолько высоко, что издали видно, как она возвышается над всем миром. А если это пора заката, то ее ветви создают такие потрясающие тени, словно сеть из мириад разноцветных драгоценных камней опадает на деревню. И часто Китич любил засиживаться здесь, ожидая это чудо, чтоб хоть одним глазком насладиться невероятным зрелищем. Говорят, что старики благодарят восходы, как еще один подарок бога человеку, дабы тот успел сделать все свои дела. Но Китич любил именно закаты. Они всегда говорили правду, без лишней наивности. А восходы пусть бог забирает себе обратно. Хотя порой они тоже бывают чудными. То лимонно-желтые, то сахарно-белые. Так и есть — чудные. И всегда холодные.

Что-то сверху приземлилось на его макушку. Благо, он специально носил пробковую шляпу. По ней в его руку скатилась шишка, совсем не погрызенная. Осень — первое, что пришло ему в голову. Потом послышался легкий шорох над головой. Привстав, Китич посмотрел на сосну, внимательно оглядывая ветку за веткой. Невысоко на одной из них сидела маленькая белка. Напряженный хвост, торчащие ушки, черные с легким оттенком красного глазки. Как странно она смотрит. В передних лапках она держит очередную шишку. Человек и зверек около минуты смотрели друг на друга: человек улыбался, а белка стояла так, замерев, словно выжидая. Человек тоже выжидал. Глаза прищурились. В голову протиснулась одна из кучи мыслей — странная белка. Чего это она так пялится? Совсем странно. Вдруг она оттолкнулась от ветки задними лапками и в прыжке с размаху швырнула шишку в Китича. Тот слегка отшатнулся, шишка пролетела мимо, а белка тем временем быстро юркнула за ствол, только хвостик виднелся.

Дед развернулся и поспешно стал спускаться по склону в сторону деревни. Он за десять лет протоптал здесь тропу, а сейчас шел, не разбирая дороги. Брел просто. Из головы не выходили та странная птица и эта белка. Казалось бы, старый юный натуралист, он не мало изучил местных животных, повадки и привычки, следы и звуки. Конечно, давно бы пора им обозлиться на человеческое присутствие, но звери боятся людей, это давно всем известно. Китич вспомнил, как, завидя медведя, своим криком напугал себя и это величественное животное. Было страшно, а по прошествии времени даже смешно. Тогда он учился охотиться, отец его нередко посылал в лес за дичью, а тут такое. Но если белка перестала бояться, что уж говорить о медведях. А как себя поведут волки?

Наверное, все из-за вырубки леса. С другой стороны, лес рубят с очень давних времен. А вот всяческий мусор от студентов-алкашей — это недавно. Но, допустим, что та взбесившаяся сорока и эта странная белка — просто совпадения. Чистая случайность. Тогда тут ничего удивительного. Однако, тот звук…

***

Первое, что он заметил, подходя к своему дому, — куры не клюют. Одно дело, если наелись. Другое — они всегда что-то жрут. Это воистину прожорливые твари. А тут не клюют. Китич поспешно прогнал это наваждение, не желая больше думать обо всем этом. Он дома.

— Нинка, привет. — крикнул он с порога.

— Руки помой, есть будем. — отозвалась она из полумрака.

Пока глаза привыкали к этой темени, Китич машинально разулся в сенях, вошел в дом и направился к рукомойнику. Мокрыми от пота носками он ощутил приятную прохладу деревянного пола, прохладная вода помогла несколько расслабиться, а когда он ополоснул лицо, свежесть окончательно прогнала дурные мысли. Осталось поесть, и жизнь наладится.

На кухне стояла невыносимая жара от плиты. Пахло пряностями, борщом и чесноком. Стало быть, опять борщ. Нинка все не старела. В свои 52 она выглядела так же молодо, стройная, как лет тридцать назад, только опыт в приготовлении блюд увеличивался. Сейчас она повязала свои каштановые с редкой сединой волосы платком, еще на ней тот засаленный и застиранный фартук, никак не может от него избавиться.

— Кстати, Риш, тут письмо от нашего внука пришло, с запозданием. — громко сказала она, не поворачиваясь. Разве что только красные щечки от жара блеснули под светом затуманенного окна. — Почитай, тебе должно понравиться.

— А где? — спросил Китич, не отрывая взгляда от спины супруги.

— Да перед тобой, на столе! — обернувшись, сказала она, махнув половником.

— А, вижу… — проговорил дед, отвернувшись от Нины.

Конверт был украшен цветными каракулями, какие любил оставлять Олег. Там и деревья, и сердечки, но все выполнено в желто-оранжево-красных тонах, как бы указывая на осень. Раскрыв конверт, Китич так же с интересом начал рассматривать почерк внука, в котором явно читалось легкая нервозность, печаль и некоторого рода обида. Детский почерк намного красивее и ярче почерка взрослого человека. В казалось бы непонятных или вырисованных буквах всегда можно увидеть что-то интересное. Слова же дед начал читать после просмотра общих черт.

«Здравствуйте, Бабушка Нина и Дедушка Гриша.

У меня все хорошо. А у вас? Деда, а ты все время в лесу? Там тепло. Как вы там в деревне?

Спасибо тебе, дедушка, за мультик про мышей-рокеров. Мне всегда нравилось смотреть этот мультик. А сейчас я не смотрю его, мама зажевала кассету. То есть, плейер зажевал, мама просто забыла выключить плейер, вот поэтому зажевало. Теперь мне скучно. Зато у меня есть игрушка, мотоцикл и Дроссель. Это один из мышей-рокеров. Он такой клевый, мне его папа принес на новый год, а сказал, что это подарок от Деда Мороза. Я почему-то подумал, что это ты мне прислал. Если это так, то спасибо тебе. Никак не могу наиграться. Он в мультике самый умный. Папа сказал, что, когда я вырасту, буду как ты, самым умным.

Деда, у меня горе. Даже беда. Пропал мой кролик. Ты ведь у себя его оставлял, а бабушка позвонила маме, сказала, что кролик пропал. Я про него давно забыл. Но сейчас вспомнил. Я его еще давно помечал фломастером, ушки в разные цвета покрасил, чтобы он отличался. Скажи бабушке, если она его найдет, пусть не варит из него суп. А если сварит, я есть не буду. Лучше с голоду помру. Кролик — это не еда.

Ладно, я шучу. Если захотите, можете варить.

Дедушка, приезжай ко мне в гости. Мне хочется мультик посмотреть. Ты сказал, что у тебя много кассет с мультиками. И бабушка пусть приедет. Я очень соскучился. Папа стал пить после работы. Мама все время грустная. Она сказала, что с папой поссорилась. Я ее успокаивал, сказал, что все наладится. Ты ведь так бабушку успокаивал? Приедь, успокой маму, пожалуйста.

Ну все, мне пора. Мама уже ругает меня за то, что я написал. Наверно придется наврать, что я ничего не писал. Приезжайте ко мне. Скучаю.

А, еще забыл. Мой друг Толька тоже жалуется. Он ведь тоже у вас в деревне. У него коза разбилась об стенку. Я пытался представить, бросался в стенку той игрушкой, что ты мне на день рождения подарил, но она не разбивалась. Потому что она мягкая.

Тетя Таня привет передает, и ее муж тоже. Я с ними в зоопарк ходил. Там такой большой жираф, тебе он понравится. Больше всего мне понравился белый медведь, только он грустный такой. Деда, подари мне веселого белого медведя, очень тебя прошу.

Бабушка, твои пирожки лучшие. Вот так.

Всех обнимаю, целую. Всем пока. Будьте счастливы!

Ваш Олег.»

Китич свернул письмо, положил в конверт. Он улыбался, пока читал. Но какая-то грусть больно стиснула сердце. Облокотившись, он упер большой палец левой руки в переносицу и надул гладко выбритые щеки. «Вспомнил бы свое детство, — сказал он себе. — Как отец у тебя на глазах бил мать. Как приходилось приворовывать, чтобы прокормить хотя бы себя. Как приходилось рыскать по лесу в поисках дичи. Как отец бил тебя прикладом, чтобы проучить за самоволку…»

— Ну как тебе? — жена поставила прямо перед ним тарелку супа, из кармана фартука достала ложку и кусок хлеба. Потом отошла, снова пришла с тарелкой супа для себя. Села напротив.

— Да тут сразу все видать, Нин. — сказал Китич. — Суп как всегда на высоте.

Пытаясь выкинуть дурацкие мысли из головы, он спокойно ел, молчал. Суп был действительно вкусный. Вроде тот же самый, но всякий раз иной, словно она туда постоянно добавляла что-то новое. Жена тоже ничего не говорила. Улыбалась, пожевывая мякиш хлеба, сопела, как обычно. Украдкой поглядывала на мужа.

— Ты заметил, что с животными что-то не так? — спросила она вдруг.

Китич посмотрел на нее, припоминая, когда бы это он мог проговориться ей о своих мыслях и выводах.

— А сама как видишь?

— Думаю, глядя на твой озабоченный вид и твое старческое чело, ты видел гораздо больше меня.

Ложки своим стуком отвлекали. Тикали настенные часы с гирьками, тихо пело радио на полке рядом с телевизором, из открытой форточки доносились птичьи крики, солнце то пропадало, то появлялось, освещая дом каким-то магическим светом. Тепло и уютно, как и должно быть. Китич набил рот хлебом и начал прихлебывать суп.

— Ну, чего молчишь? — спросила она.

Риша, почти без эмоций, привычно открыл рот и пальцем показал содержимое. Никогда ему не нравилось говорить во время еды. Но всегда доставляло удовольствие беспардонность перед нею.

— Да ты ешь, ешь, не тороплю я тебя. — сказала жена, усмехнувшись и принявшись за еду. А когда муж прожевал и уже было начал кусать хлеб, она как-то быстро все проглотила, не поперхнувшись, проговорила — Стоп! Сперва скажи. Вырази свое мнение.

— Вот ты всегда так!

— Давно уже должен был привыкнуть.

— Ладно, скажу. Сперва поем.

— Успеешь еще, суп не остынет, пока говоришь. И нечего так вздыхать.

— Да тут сразу видно, что с животными что-то не так.

— Ну так ты расскажи, что видел, слышал?

— Видел, что гроза надвигается, что белка в меня шишкой запустила, странная какая-то. А еще вспомнил тот случай с мальчиком.

— Это которому нос выклевали?

— Да сам дурак, нечего было камнями играться!

— Ну а слышал чего?

— Давай не сейчас. Есть охота, а думать не охота.

Китич быстро может завестись, дай ему повод. Не потому, что он вечно всем не доволен. В свой пятьдесят девятый день рождения он прекрасно понимал, что совсем не хочет стареть, а значит ворчать или испытывать на себе старческий маразм. В отличии его ровесников, которые пьют и курят, ведут себя, согласно устоям общества, Китич неоднократно поражал всех своей сметливостью, мудростью, прозорливостью. И частенько негодовал на более старых, а значит умных, которые, как бы ни было печально, оказывались в разы слабее него. Как по силе, так и по разуму. Что всего интереснее, у глупых дети такие же. Ни книжек нормальных, ни занятий интересных, все только телевизоры, компьютеры и прочая ерунда.

Хотя дочь частенько по чем свет материла его за неспособность пользоваться скайпом или сотовым. Вроде объяснила, все доступно и понятно. Но пользоваться этим ноу-хау он никак не хотел. И спорил с ней по этому поводу, быстро заводясь, как его старенький «Москвич». Кричал, что все эти нано-технологии только покалечат ребенка, ничего в нем не останется. Часто говорил он, как по телевизору показывали, что становится с детьми после игр, программ, что в новостях много всякого показывают. Но Катя никогда не останавливалась. Вся в отца. Она, конечно, редко включала телевизор сыну, разве что мультики. Договорились показывать только отборные, что Китич сам по своему разумению подберет. И ведь подбирал. Катя иногда прыскала от смеха, думала, что дед будет настаивать на советских мультиках типа Ну погоди, про чебурашку и так далее, тогда как тот посылал ей Тома и Джерри, Мышей-рокеров, Скубиду и множество диснеевских лент.

— Ты к стати не забыл? — спросила Нина, дохлебывая суп.

— О чем?

— Вот дурья твоя башка! Дети! Неужели забыл?

— Что дети?

Нина встала из-за стола, привычно уперла руки в бока, посмотрела на Китича.

— Еще три дня назад позвонила Катя, сказала, что села в поезд и едет к нам. Говорю тебе это уже раз пятый, если не десятый!

Китич глядел на жену, словно не видел. Его мысли были заняты вопросами о воспитании детей, но как он мог забыть об их приезде? То ли происходящие события вывели его из себя, то ли просто память подводит. Возможно, все дело именно в старости. Он, конечно, любил пошутить над собой, изображать идиота, поигрывать с женой в своей привычной манере. На сей раз все как-то серьезней.

— Езжай в магазин, потом на станцию, их поезд должен вот-вот подъехать. Катя говорила, что около двенадцати приезжает, а сейчас пока еще десять. Времени хватит? — быстро проговорила Нина. — Вы меня слышите, Григорий Никитич?

— Да слышу я, не глухой… Пока еще… Но память, видно, придется латать.

— Дурья твоя голова, старик. Иди уже. И оденься потеплее, гроза будет вечером.

— Это я и так знаю, Нин.

— И нечего так на меня смотреть и улыбаться.

— Сама бы не улыбалась и не краснела.

— Но оденься потеплее, ладно?

— С трудом, как всегда, но уговорила. Меня ведь если долго уговаривать, так и уговорить-то не долго.

— Иди уже, опоздаешь!

4

А над городом уже стояла хмарь. Обычно, по утру, вдоль улиц расстилается туман. Те, кто не замечает его, обычно живут высоко, и обычно обращают свой взор туда, к холмам и лесу где видят молочные реки. Когда же спускаются вниз, взоры их тут же стремятся под ноги, дабы не видеть таких же опущенных голов. С утра все торопятся на работу. Какое небо у них над головой? Изредка, быть может, просто лентяй, а может фотограф или художник, но кто-то обязательно посмотрит вверх и обнаружит чистейшее синее небо. Солнечные лучи ласкают верхние края грязных девятиэтажек, коих полно по всей стране. Деревья, уж если они попадают в поле зрения, как будто золотом покрываются, постепенно возвращая свой летний зеленый цвет. Жители городов не видят прекрасного, но не потому, что не интересуются, а только потому, что слепы. Им куда интереснее, что же станет с соседями, у которых громко играет музыка, звенят бокалы. Им куда интереснее знать, кто кому и с кем изменяет, куда деваются деньги, почему такая маленькая зарплата и когда же наконец повысят пенсию. Им всегда хотелось бы знать, не украдут ли сегодня сумочку, не подстерегут ли этим вечером в темной подворотне хачики или какие преступники-наркоманы, и чем закончится тот полюбившийся им сериал. Хотя, иногда, все же случается, что задумываются люди о судьбах людей, о семьях, философствуют и размышляют. Но чаще всего это происходит где-нибудь в задымленных квартирах, на кухнях, среди початых бутылок пива или водки, где на закуску только черствый хлеб и пара карамельных конфет.

Возможно, самым обыденным было бы то, что кто-то, вероятно, девушка, живущая в тесной квартирке, глядя на пешеходов со своего балкона на девятом этаже, с тоской будет вспоминать детство. Какой-то из пешеходов, выгуливающий собаку и думающий, быть может, о предстоящем разводе с женой, натолкнет эту девушку на мысль о ее первом щенке. Вспомнит она о том, как этот щенок напрудил у нее на кровати, так что мама ругалась, но выстирала простынь и застирала матрас. Вспомнит, как дрессировала его, прикармливая печенками и кусочками колбасы. Как звала она щенка Пандой, ибо тот был белым и с круглыми черными пятнами. И как однажды, по истечении многих часов радости и счастья, беготни и веселья, где-то на детской площадке чей-то толстый мальчик, качающийся на лодкообразной качели, придавит по самую шею Панду. И будет слышен едва различимый хруст, жалобное поскуливание перед смертью, и громкий визг той девочки с косичками, в испачканных штанишках и белой маечке, поверх которой синяя жилетка.

Отвернувшись от тротуара с прохожими, девушка с балкона совсем не заметит, что та собака стала вести себя сверх странно. Она резко погналась вперед за незримой дичью, а мужчина в сером пиджаке и темных брюках опомниться не успеет, как вырвется поводок из его руки, а газета, которую он читал, взлетит под порывом ветра и приземлится в траву у обочины. Кто знает, возможно именно в этой газете большими буквами будет написано «Два дня назад ушел в лес и не вернулся», а ниже небольшое фото старого охотника с ружьем на перевес и торчащей нижней губой. Девушка в этот миг уловит едва слышимый звон колоколов из дальней церкви, печально вздохнет о своем первом и последнем животном, отвернется в квартирку и погрузится во мрак своей комнаты. Ее воспоминания вернутся в прежнее русло, краем задев один лишь случай, связанный со школой и злобной училкой, что сбрасывает котят из окна или топит их в унитазе.

А между тем, святой отец Андрей, звоня утреннюю службу, невольно остановится. Высоко стоит его колокольня. Многие услышат, что звон резко прервался, совсем не там, где должен был. Обернутся и увидят, как облокотился отец Андрей о подоконник и вглядывается куда-то в лес. Что он там видит? Почему это что-то позволило ему остановить мелодию колоколов?

— Говорят, семья у него была, — скажет кто-то из небольшой группы прихожан, стоя у самых врат храма. — Кажись, дочка.

— Да, веселая была девчушка. — скажет кто-то другой.

— Под поезд попала, жалко беднягу.

— Ага, земля ей пухом.

— Как жалко-то, дети гибнут.

— Господь милосердный, все знает, а нам не дано.

— Будет вам, женщины! — крикнет строго служитель храма в черной рясе и с большим крестом на груди. — Господь с вами!

Перекрестятся прихожане и ручейком потекут во врата, дабы мысли насущные с молитвами и дарами оставить Богу своему в доме его.

А отец Андрей все же не перестает внимательно смотреть вдаль. Что-то мелькнуло красное прямо там, где железная дорога. На какой-то миг ему показалось, что это красное платьице. Именно в таком платьице бегала его дочка давным-давно, пока вдруг не застряла ножка ее в путях, а поезд так и не успел остановиться. Горе было всякому, кто к Андрею приходил сочувствовать. Бывало, что всякое доброе слово он матом обругивал, проклиная Бога и всех его прислужников, в том числе священников, монахов и прочих. Ненавидел даже самого себя, что уж говорить о других. Своими пьянками, истериками и прочими выходками довел жену до самоубийства, тем самым еще хуже сделав душе своей. Но кому было дело? Родители давно погибли под градом алкоголя, так что Андрею на роду было написано спиться. Часто в бреду он вспоминал мельчайшие подробности того жуткого дня. Как шел он вдоль рельс, рядом были разбросаны останки, протянутые длинной в сто шагов, если не больше. Поезд, как тогда стало известно, тормозным путем протащил труп девочки какое-то расстояние. Ногу, застрявшую в путях, отрезало сразу, а точнее, оторвало. Кровью были обагрены три вагона, включая локомотив. Машинист тогда сказал, что это не первый случай, когда дети выбегают под поезд, что иногда случаются беды. А однажды, когда он вел электричку, сбил женщину, которая в страхе отбросила младенца подальше. Электричка остановилась, и вошел машинист в первый вагон, держа в руках сверток. Там было то полугодовалое дитя. Что же сталось с женщиной, никому доселе не известно. А уж что говорить о дочке Андрея, так машинист даже слезу пустил. И жалко было, и больно.

В душевных муках и в белой горячке Андрей все же снискал в себе силы и приложил их в церкви, немало служа народу. Казалось бы, вот он ругает Бога, потрясая кулаками, а вот он стоит в колокольне и молотит по колоколам, возводя к небу множество задушевных песен. Но в этот день, почти такой же, как все, именно там, вдали, около вырубленного леса, по железной дороге что-то красное пробежало. Приглядевшись, отец Андрей заметил вдалеке дымок — товарняк вот-вот нагонит это нечто красное. Даже, темно-красное, почти бардовое. Дочка была не в таком платье. Но что же это там? Неужели человек?

Насколько мог, часто дыша, священник спустился с колокольни и выбежал из церкви, а многие станут говорить, что глаза у него были широко открыты, как, в прочем, и его рот. Андрей бросился наперерез этому красному пятну, но здесь, внизу, совсем не различишь, есть что-то или нет. Ориентируясь только на едва заметный дымок, святой отец бежал так быстро, как мог, набегу повторяя «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный!». Впереди, до вырубки еще, есть небольшие насаждения, вроде как заброшенные сады. А дальше, метров двести-триста, возможно больше, как раз должна будет произойти спасительная встреча. Проносясь сквозь сады, так что ветки трещали, птицы вспархивали, под ноги бросались листья, Андрей все же нашел то, что искал. Это красное мчалось так быстро, как могло. Это была крупная лиса. Но почему она красная? И что теперь делать? Положив руки на свои коленки, тяжело дыша, Андрей слегка склонился, не упуская из виду это существо, внимательно осматривая его шерстку. Скорость была неимоверной, такой он еще не видел. Это не на машины смотреть, проносящиеся по трассе. Эта скорость наверняка превышала все. Заодно с лисицей был какой-то совсем уж неестественный звук, даже не скрип тормозов, но что-то вроде визга, крика, писка. Нечто механическое и животное одновременно. Что это может быть? А лиса пронеслась мимо. За ней, пол минуты спустя, товарняк. Андрей был готов клясться на чем угодно, что лиса была в крови. Но бежала она вполне легко, даже с задором каким-то. Прыжки в длину были изящными и грациозными, совершенно идеальными. Тогда, скорее всего кровь не ее. Возможно с охоты бежала. А еще мгновение спустя, поезд с полными вагонами бревен, топлива и прочего груза, начал останавливаться, гулко и жалко скрипя тормозами. Может быть, если Андрей побежал бы в сторону локомотива, увидел бы, что лисицы не стало. Испугало его только одно — резко нахлынувшие воспоминания могли возмутить его дух и прогнать из сердца дух Святой. Этого он очень боялся.

— Ничего, — сказал он вслух, слегка отдохнув и зашагав обратно. — Ничего ведь не будет?

5

А чуть больше минуты к вокзалу подъехал старенький «Москвич» серого цвета. Оттуда вылез седовласый старик, плотный, но не толстый, коренастый, одетый в теплую куртку. И зачем он только дал себя уговорить одеться потеплее? Нина сказала, что он опоздает, а, кажется, это поезд опаздывает. Причем весьма сильно. Три часа просидел он в зале ожидания, высматривая рекламные вывески ларьков, где чего только нет. Народу в зале прибавлялось, а диктор проговорила что-то вроде «по техническим причинам» или «граждане встречающие», всех они просят терпения и прочего. Чего-чего, а терпения у Китича было маловато. Когда «шило в жопе», тут не до ожидания. В юности он таких затрещин от отца получал за свою нетерпеливость, даже в ушах звенело. Но то отец, многое позволено ему было. Когда настал черед армии и сын вернулся подтянутым, строгим, мускулистым, отец, тощий очкарик и рыболов, весьма не обрадовался тому, что затрещины больше не действуют. Хотя слабый он был, как человек. Если у кого был дух, то не у отца. Это примерно, как у дочки, муж такой же. Хиляк. Только и знает, что пальцы веером, а как до дела доходит, тут же к своей мамочке, сопли пузырями.

И все же Китич многое позволял Кате. Скрипел зубами, но позволял. Нинка всегда при этом напирала своею моралью, мол, нечего на нее наседать, пусть растет. Сама же была к дочке строга. Не ругала, просто стращала, всячески доказывала ей, что если не сама, то никто больше. Эдак в жизни всегда так. Если Катя не примет решение, никто за нее ничего не сделает. Ни родители, ни друзья. Потому и выросла она, вроде скромная, но напористая. Всюду нос сует. А что касается Олега, так тут вообще чуть до драки не доходило. Китич как мог держал себя в руках, когда узнал, что у внука кошмары, причем необъяснимые. С чего бы пятилетнему ребенку терпеть такие ужасы? Олег рассказывал, как был, дескать, маленьким щенком, играл, веселился, его печенками кормили, колбаской, а потом, побежал он за чем-то интересным, а на него сверху что-то упало и придавило. Очнулся он тогда от своего крика, весь в поту. Катя не придала этому никакого значения, просто решила, что все пройдет, это из-за астмы, мол, раз давит, значит астма. Эх, ей бы все эти сны, поглядел бы Китич тогда, чему та научится. В прошлую осень внуку привиделся грабитель, который держал под прицелом какую-то девушку. Двустволка, прям как у деда. А потом, все вокруг боялись этого грабителя. И вот, держа девушку под прицелом, грабитель громко говорил, мол, кто слово скажет, того пристрелит. Ну, какой-то охранник или просто человек в белом вдруг подпрыгнул, а грабитель выстрелил. Крови было море. Мальчик тогда единственный раз проснулся молча.

Но проходили дни, месяцы, Катя все же училась. Кричала, конечно, что все сама, что все знает. А потом этот ее муж стал вообще тряпкой, но увез ее в Москву, ибо там зарабатывать легче. Работал денно и нощно, деньги приносил, радовал всех. Кроме Китича. А что ему? Пенсии на хлеб хватает, жена не достает, скалкой не бьет. А все потому, что не алкаш. Во всяком случае, так Нинка говорила.

Между тем, на вокзале и вокруг вокзала, в одном из киосков лежит местная газетенка, в которой уже известная статья о пропавшем охотнике. Китич не раз уже заглядывал в один ларек, пытаясь найти что-нибудь почитать, но увы, ничего интересного так и не находилось. Статья об охотнике привлекла его только фотографией. Неужели это Серега? Митрофаныч? Помнится, этот старый «задрот» не давал прохода Нинке, все пытался пригласить ее на свидание, то цветы принесет, то еще что-то. Давненько он с ним не беседовал по душам. Сколько лет тогда было им с женой?

«Ушел два дня назад в лес и не вернулся.

В нашу редакцию поступило письмо о пропавшем Сергее Митрофановиче В. — м. Его жена, женщина пятидесяти четырех лет, рассказывает, как С.М. вышел утром на охоту, но ни вечером, ни утром следующего дня, ни на третий день не вернулся. Было подано заявление в полицию, но там, как обычно, разводят руками. По версии сыскного отдела, С.М. уехал к своим знакомым, но ни у знакомых, ни у родных его не было. Как считает редакция, необходимо бросить все силы на поиски человека. Насколько нам известно, С.М. ушел на юг леса, и именно в этом направлении необходимо начать поиски…»

Китич не стал читать дальше, просто не интересно. Митрофаныч всегда куда-то девается, что им за дело искать его? Алкаш, каких свет не видел. На всякий случай он завернул газету себе, вышел на улицу, подошел к «Москвичу». Только дверь хотел открыть, как подошел к нему какой-то нищий, весь волосатый, грязный, руку протянул, мол, «выпить бы».

— Пошел бы ты.

— Че так?

Китич, не обращая внимания, открыл дверь, сел, а нищий что-то промычал и ушел своей дорогой. Если бы здесь, на этом месте парковки, был какой-нибудь наблюдательный человек, вероятно заметил бы он, что тот нищий завалился в кусты и через некоторое время поперся в сторону рельс. Куда он тащился, никому не известно. Плелся он себе, грустно ему было, ветер обдувал его рванье, лаская грязное тело прохладой. Пока он так шагал, не мало мотаясь из стороны в сторону, голова его вертелась то влево, то вправо, а взор был опущен вниз. На какой-то миг поднял он этот взор, увидел, что идет прямо вдоль товарняка, а рядом окрикивают его какие-то люди в салатовых и оранжевых жилетках, мол, не ходи сюда, чего пришел, иди вон отсюда, не видишь, тут работают. Кто-кто, а нищий этот весьма был озадачен некой деталью этой работы — под колесами одного из вагонов вымывают из шланга нечто красное, похожее на кровь. И на всем пути, быть может, метров на сто, разбросаны кусочки мяса, на которые уже повадились вороны и насекомые. Может, тому нищему хотелось спать, но, глядя на эти ошметки, сон как-то и не шел к нему, наоборот, бежал со скоростью ветра, так ласково трепавшего прохладными струями тело. А вдалеке, разве что самый из любопытных счел бы это интересным, но вдалеке виднелись черные-черные тучи. Надвигалась гроза.

6

Когда сын задавал довольно-таки неглупые вопросы, Катю это сперва веселило, а потом просто надоедало. Она понимала, что ребенок познает мир, ему все интересно, хочется побольше узнать. А тут еще как назло поезд приедет с задержкой. Они уже почти у самой станции, осталось какие-то пол часа езды, но пришла проводница, сказала, что задерживаемся. Сказала так же, что утренний товарняк застрял. Но скоро уже поедем. И так почти целый день. За окном уже пасмурно, хотя утро было многообещающим. Олег как раз спрашивал о пауках размером с велосипед, на что она отвечала ему, что нет, не бывает.

— А самые большие тарантулы?

— Да. Наверно тарантулы.

— Они ведь могут укусить? Это ведь больно?

— Не знаю. Конечно, больно, но… Ты не бойся, здесь они не водятся.

— А какие здесь водятся?

— Тебе случайно не пауки приснились?

Олег осунулся, отвернулся, а она погладила его по спине. Уже на чемоданах, сидели они рядышком на одном месте, даже до туалета не ходили. Мальчик, казалось, вовсе не обращал на это внимание.

— Если тебе снова приснится паук, представь, что… Ну не знаю… К примеру, что-нибудь смешное вместо него. Например, как он на роликах катается.

Он улыбнулся. Значит, подействовало.

— А если не подействует?

— Ну, дорогой мой, все равно они не съедят тебя.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю.

Она потрепала его по голове, подбадривая своей улыбкой. Потом обернулась посмотреть, что вокруг происходит. Даже не просто посмотреть, а чтобы отвернуться. Иногда помогает.

Многие уже сидели на сложенных вещах. Сумки под ногами в проходе, торчащие зады, выискивающие что-то с верхних полок, шорох пакетов, тихие разговоры. В глубине вагона до сих пор продолжалась обсуждаться тема влетевшего и разбившегося воробья, кто-то говорил, что такая скорость нужна птицам, когда они либо охотятся, либо сбегают, спасаются. Девушка с кружкой в очередной раз пошла к проводнице, очевидно, опять за чаем. И как в нее столько влезает? За девушкой прошел мужчина с сумкой, громко приговаривая, какой товар он несет. Откуда он? Не товар, а мужчина?

— А эти жулики в основном с больших городов. Постоянно что-то впаривают. Дескать, негде больше.

Катя посмотрела на ответившего ей полноватого мужчину с верхней полки. Он был в синей мятой майке, трико и волосы у него торчком. Лицо не бритое.

— Вы просто спросили, откуда этот мужик.

— Спросила?

— Ну да. Или подумали вслух. А что так?

— Да ничего. Что он на этот раз впаривает? — спросила Катя. — И на этот раз это не мысли вслух.

Мужик огляделся.

— Бижутерию.

— Мам, а у него есть комиксы?

— Скорее всего нет, Олежек.

Когда продавец подошел к их месту, возможно, по любопытным взглядам определил, чем может заинтересовать молодую мамочку. Не говоря ни слова, он выволок сумку перед собой, нагнулся, нисколько не смущаясь, расстегнул и достал оттуда небольшой пластмассовый сундучок темно-коричневого цвета. Когда он открыл его, внутри поблескивали различные заколки, значки, подвески, крестики и прочие безделушки. Катя наугад ткнула в какой-то непонятный крестик, цельный и без рельефа.

— Это что?

— А, это оберег от злых духов.

— Ну да, перевернутый крест, самая лучшая защита. — сказала она с легким смешком.

— Мам, а он защитит от кошмаров?

— Есть вот такой оберег от сглаза. — показал продавец подвеску с круглой стекляшкой, на которой подсвечивался глаз то зеленый, то синий, как повернуть.

— А вон то, с птичкой, оно что делает? — спросил Олег.

— Милый, давай отпустим дядю икать… других, ладно?

— Это? — показал продавец на золоченую безделушку, приподнял ее перед мальчиком.

Олег сперва не понял, что он видит. Кажется, из-за того, что это нечто болталось. Когда дяденька подставил ладонь, на душе резко и с каким-то остервенением заскребли кошки. Перед его глазами была фигурка бабы-яги на метле. Ее злая-презлая улыбка на все лицо, ужасные волосы. Так вот, кто так громко кричал во сне. Вот кто кричал! Это она. Баба-Яга, самая натуральная! Ни у кого такого голоса не было, кроме нее! Только она так могла громко и страшно кричать!

Катя сперва не поняла, почему сын застыл. Его глаза округлились, рот приоткрылся, сам весь похолодел и даже побледнел. Продавец тоже это заметил, потому, поспешно убрав амулеты-обереги в сундучок, поднял сумку и быстро ушел в следующий вагон.

— Что не так? — спросила мама.

Сынок только помотал головой, опустил глаза и отвернулся к окну. Через секунду поезд дернулся. Наконец-то они дома.