Пролог

Здесь начинается лес. Вот в этом самом месте, где из под земли торчат как-то не аккуратно спиленные пеньки. В основном, это пеньки сосен, а кое-где попадаются совсем еще молоденькие березки, тополя с их почками, лиственницы, которые нередко под Новый год крадут счастливые родители для своих детей. В этом самом месте начинается лес. Поляна, которая по праву может называться кладбищем деревьев. Это уже с какой точки зрения глядеть. Земля словно выжженная тысячами солнц, кругом как будто специально разбросаны коричневые хвоинки, бледно-оранжевые травинки, высохшие цветы со сложенными и как-то скрюченными бутончиками, словно кто-то потерял здесь свой любимый гербарий. Если и ступит сюда нога человека, разве что лесничего или просто заблудившегося пропойцы, то у всякого содрогнется сердце при виде такой величественной картины. Сухие хрустящие ветки под ногой того человека будут пугать округу, птицы будут недовольно подниматься в воздух в поисках нарушителя этой мрачной тишины. А иногда, совсем уж изредка, и орнитологи, вероятно, предоставят более правдоподобные сведения, но иногда, птица, летящая с юга, намахавшая крыльями миллиарды километров, упадет здесь замертво, темным камнем, издав какой-нибудь предсмертный вопль. И падением своим испугает того лесничего или пропойцу, кто просто останется здесь наблюдать и страдать в одиночестве. Те же орнитологи наверняка предположат, что недалеко, быть может совсем близко от места падения той птицы, стояла сосна, а может то был тополь или даже дуб. И птица та просто не сможет понять, куда приземлиться, ибо от усталости дух ее вот-вот выйдет прочь с предсмертным криком. Не долетела та птица, а точнее, перелетела, но гнезда своего не нашла.

Бесчувственным людям или, быть может, тем, кто никак не воспримет ту картину, к примеру, небольшим группам студентов-филологов или тем же пропойцам, начало леса будет именно там, где возвышаются над всем миром деревья. Это начало тоже весьма и весьма впечатляющее. По железной дороге, проложенной здесь много лет назад, будут проезжать поезда и люди в окнах будут охать и вздыхать, ибо картина та куда более жуткая, чем поначалу может казаться. Кто-то из наблюдающих, по всей видимости, человек творческий, невольно усмехнувшись, назовет эту картину «Белые кости земли». Тополя и березки, сгрудившись перед ненасытным топором, защищая свой молодняк или своих друзей, братьев, сестер, сбросили здесь все свое одеяние из сочных листьев, обнажили скрюченные ветки, а местами склонились до земли. Голые белые ветви берез словно кричат этим наблюдателям: «Что же вы делаете?!», им холодно и голодно, ветер качает их и они трясутся, так и не понимая, что происходит с их миром. И бесчувственный топор обязательно придет к ним, срубит под самый корень, так что пополнится кладбище деревьев, и чаще будут падать птицы, не долетая до своих привычных гнезд.

Минуя это жуткое начало, пройдя глубже в лес, какой-то наблюдатель по неволе вздохнет глубоко, очистившись свежим воздухом и ароматом хвои и листьев от всего грустного и гнетущего. Кто-то совсем неразумный, наверняка ребенок, решит, что именно с этого самого места, где деревья зеленые, птицы поют, белки снуют по веткам, рыскают зайцы и лисицы, именно здесь и начинается лес. И заходя все дальше в глубь, он зачарованно будет смотреть на эти могучие стволы, впивающиеся в небеса, на эти ветви, играющие солнечными лучами, на эти листья, хлопающие от малейшего дуновения ветерка. Лишь опытный охотник скажет, глядя на все это очарование, что лес начинается много дальше. В этом месте животные просто осматривают новые образования территорий, пытаясь привыкнуть к резким изменениям. Те же деревья пока еще тускло, но вполне уверенно, ощущают близость своей смерти и готовятся к ней, всем своим видом показывая, что не боятся. Именно близость смерти читается в атмосфере этого места.

Но тот же самый охотник, зайдя уже по-настоящему в лес, туда, где деревья покрыты мхом, где все зелено и чисто, где солнце падает на траву лишь тогда, когда могучая сосна качнет верхушку, или береза вздрогнет от резкого игривого порыва ветра, и здесь, садясь на поваленный ствол тополя, тот же самый охотник будет с удивлением наблюдать весьма непривычное поведение животных. Когда, к примеру, волк пробегает мимо странного кролика, так что тот даже ухом не ведет. Когда птица садится лисице на спину, а та ничего не делает, спокойно везет ее куда-то еще глубже в лес. Когда медведь, столь величественное животное, чуть ли не в обнимку с лосем и с собратом его оленем, тесной группкой бредут вперед, совсем не обращая внимания на раскрывшего рот охотника, пытающегося подкрепиться бутербродом с колбасой. Особо привлечет внимание охотника невыносимая жара и отсутствие насекомых. Ни комара, ни бабочек, ни даже пауков, не говоря уже о жуках. Ни слепней, даже пчел и шмелей здесь нет. И животные, словно их кто-то манит, тесной вереницей тянутся на юг, а морды их ровным счетом ничего не выражают. Словно обычный день в лесу. Только резкое незапланированное собрание. Усмехнувшись своим мыслям, тот охотник все же примется за трапезу, припоминая известные анекдоты на тему царя зверей, будет жевать и посмеиваться, сопя носом. Пот капельками станет скапливаться у него на лбу, так что придется одной рукой почесать бровь, перенадеть кепку, поправить ружье, переставить ноги, после чего поднять упавший пакет со вторым бутербродом. Потом ему придется достать воду из огромного переднего кармана, куда он частенько складывал все для похода, положить надкусанный бутерброд на колено, открутить крышку, начать пить. Возможно, именно в этот самый момент, охотник начнет подозревать нечто неладное. Сперва решит, что день выбрал неудачный. Потом припомнит, что говорила ему супруга. Вероятнее всего окажется, что он дал обещание своим друзьям-собутыльникам, дескать, на закуску он завалит огромного кабана. Окажется, что обещание давал тот охотник, весьма захмелев, а потом, вспоминая об этом поутру, невольно морщился и с едкой неохотой все же шел в лес. Быть может, именно сейчас сидят его друзья, братья по оружию, собутыльники, пьют Тамаркин самогон и играют в домино, обсуждая будущую закуску. А охотник пьет воду из бутылки, и вероятнее всего сомнения одолевают его.

Шуршат травинки и хрустят ветки под теми животными. Уже четче различаются их пути, словно сама собой тропинка образовывается, словно деревья и кусты, немало возмущаясь, расступаются перед этим диковинным шествием. И охотник тот следит за всем этим, хмурит брови и топорщит слюнявую нижнюю губу с крошками от хлеба. На уши давит тишина. Ни звука из глоток зверей. Ни хрюканья, ни рычания, ни повизгивания или хриплого лая. Птицы молчаливо с ветки на ветку перепрыгивают заодно с белками, мыши с ужами и гадюками петляют от листика к листику уже другого дерева или просто другого цвета. Куда это они направились? — подумалось охотнику. Он встает, пугаясь и в то же время любопытствуя, осторожно шагает в ту сторону, сопровождает зверей. Чувствует он себя весело, даже с задором каким-то переставляет ноги, под которыми быстро юркают крысы заодно с пауками. Насекомые — вот они где. Они все прячутся в траве и тоже направляются туда, все глубже в лес. Когда-то давно этот охотник бывал там, чуть не заблудился. Что там?

Задумавшийся охотник и не заметил, как медвежонок, толкнув его сзади, мелкими скачками добрался до большого медведя, по-видимому матери. Охотник чуть не упал, но интерес и любопытство только подогревали его, толкая вперед уже другими животными. Ни одно из них никак не реагировало на присутствие человека в этой процессии. Часа три такого пути вряд ли кого интересовали бы, не будь тот охотником или даже простым лесничим. Кому захотелось бы принять на себя смелость нести на себе несколько галок, сорок и ворону? Чтобы на каждом ботинке гордо восседала мышь, а вокруг лодыжки обмотался бы уж или гадюка? Охотник очень осторожно, но вполне уверенно, шел и шел вперед, а уши улавливали едва различимые звуки, очень напоминавшие ему знакомую песенку. Слышат ли это животные? Никто не знает. Одно можно с уверенность утверждать — они что-то чуяли. Поэтому шли себе спокойно и уверенно.

Лес тем временем менялся и преображался. Уже красота его настолько сильно впечатляла невольного наблюдателя, что взгляд нельзя было оторвать от невероятной толщины могучих стволов. То ли это были сосны, то ли дубы, кое-где попадались совсем уж невероятного размера ели, а березы, поблескивая своей белой корой, оказывались прямыми, стройными, длинными и даже несколько строгими. Словно сама царица леса здесь живет. Настолько ухоженных кустов, полных ягод и цветов, никогда еще в природе не видел человек. Такого обилия запахов и цвета никому еще и не снилось. Солнце здесь желтее, а на каждом листочке есть влага, в которой отражаются тысячи радуг. По мере появления этих чудес, количество животных так же росло. Уже не зрением, но слухом можно было уловить гул и с уверенностью утверждать, что здесь собрались все, кто только мог. Недалеко, шагах в ста, виднелся просвет. Деревья медленно и чопорно расступались, пропуская всякого входящего. А когда взору охотника открылась поляна, он невольно издал вопль изумления. Как описать то, что он увидел в первый миг? И как описать его еще больше увеличившееся любопытство уже на второй миг?

Поляна была полна клевером, одуванчиками, различными другими цветами, коими полны российские леса. Так же здесь росли кустики, исполненные весеннего цвета, хотя по календарю стоит август. Посередине этой поляны, а точнее, ближе к югу, а если мерить шагами, то в пятидесяти шагах к югу этой поляны вбитая в землю бочка. Она возможно выкрашена в зеленый, однако с северной стороны поляны трудно опознать. Но это металлическая бочка без крышки. Внутри этой бочки что-то поблескивает, и животные, весьма осторожно, почти трясясь от страха или волнения, медленно, одно за другим, подходят к этой бочке, начинают совать туда свои мордочки, пачкаются, чихают, отбегают обратно, облизываются. Потом с невероятной скоростью убегают в лес. Может, охотник и не заметил, шагая по следам вереницы зверей, что в обратную сторону то же были процессии. И весьма примечательные. Однако, этот охотник и не смотрел по сторонам в поисках странностей. Он уже как бы сроднился с медведем у него справа и с оленем слева, со змеями и мышами на ногах, с птицами на плечах и голове. Одна из тех птиц, сорока, резко вспорхнула, села на бочку и стала выстукивать клювом. Что в ней? Что в той бочке? И как она здесь очутилась? И почему все звери, весь лес, так странно себя ведет рядом с этой бочкой? Что же там такое?

Охотника эти вопросы волновали в самую последнюю очередь. С каждым зверем он уже был на ты, ощущая себя чуть ли не родственником. Он уже готов был раздеться до нога, дабы доказать свою сопричастность этому животному миру. Все мысли его крутились вокруг бочки, но совсем не вопросами. Он с нескрываемой радостью следил за братьями младшими, как те сперва с неохотой, потом уже с любопытством по очереди тыкались мордочкой в странный песок. То ли серый песок, то ли рыжий, важности не имело. Охотник уже сбросил кепку на землю, где только что была семейка ежей. Уж и гадюка сползли с его ног, медленно извиваясь, поползли к центру поляны. За ними и охотник, так же медленно и осторожно. Улыбка играла на его лице, подобно солнцу в листве деревьев.

Подойдя ближе, человек мог бы обнаружить, что на бочке русскими буквами написано «Опасно!», а если взять цвет, который оказался красным, вполне вероятно, что эта бочка совсем не что-то удивительное и завораживающее. Если бы охотник на тот момент не был пьян от происходящего, он обнаружил бы, что дышит парами из этой бочки, а звуки, что поют в его голове, не более чем галлюцинации. Единственным реальным аспектом являлось то, что животное, облизавшее песок, по всей видимости ядерно-химический или еще какой, вело себя агрессивно по отношению к человеку. Но, будь охотник внимательнее, не пришлось бы ему даже надеяться на чудесное причисления себя к фауне. Каждый зверек, будь то барсук или бобр, или кролик, каждая птица, каждое насекомое, поддавшись чарам песка, словно сатанела, бесилась и готово было поглотить себя. И было бы невероятно для нынешнего состояния охотника задаваться такими глупыми вопросами, как «Почему именно здесь?» или же «Как эта бочка оказалась здесь?», и уж тем более никто не спросил бы сейчас «Как давно это здесь?». День? Неделю? Месяц?

Тем временем человек, уже дождавшись своей очереди, подошел к бочке и пристально взглянул на песок. Нечто вроде коротенького смешка соскочило с его губ. Этот смешок так контрастно отозвался в душах зверей, что те весьма быстро остановили свои стенания. При этом охотник обнаружил, что лес на самом деле не песней полнился, а жгучим, тонким писклявым звуком, очень непонятным по природе своей. Нечто совсем несуразное, не похожее ни на что в этом мире. Ни одно животное не могло издавать такой звук. Конечно, если оно не испробовала этого загадочного песка. Тогда охотник уже почти шепотом издал смешок, истерично задергал рукой в поисках ружья. В голове его проносились очень разные мысли. От желания убивать, до желания любить. Глаза его разбегались от выбора дичи, когда ружье приняло свою привычную позицию. Что-то резко взбесило его, хотя он даже не притронулся к бочке, а просто стоял рядом. Что-то весьма ожесточило его нрав, сделав из человека истинного зверя, не по природе, но по дьявольскому разумению. И, держась за ружье, охотник обнаружил, что смотрят на него животные как на что-то совсем уж противное, нечто за рамки выходящее. Даже не с жадностью. Не от голода. Они смотрели на него не облизываясь. Они смотрели на него злобно и злоба в них была жарче солнца того дня. Злоба их вела, заставляя делать шаг за шагом к этому двуногому. Они словно понимали, что должно было произойти. Раздался выстрел! И ни одно существо не дернулось. Только упал как подкошенный серый волк. Потом еще выстрел. Еще и еще. Вопль человеческий эхом прокатился по качнувшимся верхушкам могучих сосен. А вдалеке, к северу от леса, прошел поезд. А еще севернее, в небольшом поселке городского типа, вытянувшегося еще дальше до областного центра длинной извилистой формой, в деревенской части пили Тамаркин самогон трое мужиков и одна бабка, посмеиваясь над очередным анекдотом.