Пролог

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверcтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,

Сияло и рвалось.

И зелень глаз моих, и нежный голос,

И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,

С забывчивостью дня.

И будет все — как будто бы под небом

И не было меня!...

(М.Цветаева)

Пролог.

Планета №771/56 (местное название — Болхиа).

База Миротворческого корпуса Федеральных вооруженных сил «Йеллоу Форт-14». 20.04.2339 г.

Выписка из протокола допроса интернированного местного жителя.

Допрос проводил заместитель командующего базой Федеральных Сил «Йеллоу Форт-14» по вопросам Стратегической безопасности подполковник Виллисон (Соединенные штаты Северной Америки в составе Федерации; в протоколе обозначен как О1 — прим.) и заместитель руководителя ЗВПО «Заря-21 (СССР) старший инспектор государственной безопасности подполковник Ковун (Союз Советских Социалистических республик в составе Федерации; в протоколе обозначен, как О2 — прим.).

Допрашиваемое лицо — мужчина, 59 лет, гражданское лицо. Освобожден десантно-штурмовой группой во время зачистки территории в квадрате 39-51, где обнаружен в беспомощном состоянии (привязан к столбу и оставлен на смерть). Оружие, ценные вещи, верхняя одежда, средства индивидуальной защиты отсутствовали (в протоколе обозначен, как У. — прим.).

Допрос проводился с помощью штатного аппарата-переводчика модели CRI-4220|61 на официальном языке Гуэнехор.

О1: — Сэр, вы слышите нас? Не беспокойтесь, вы в безопасности, вам ничего не угрожает! Ответьте, вы слышите нас?

У: — Кто вы? Где я нахожусь? Я в каком-то правительственном убежище? Я сижу за столом, я чувствую, что под моими руками гладкий стол, а подо мной — мягкое кресло! Неужели я так заинтересовал своей болтовней высокое начальство?! Кто вы?! Я чувствую прохладу, свежий чистый воздух…какой-то не такой воздух… Где я нахожусь? Кто вы?! Почему ваш голос металлический, какой-то неживой?! Вы риддианцы? (прим. — страна-противник, использующая голубой флаг)

О1: — У вас нет причин беспокоиться. Вы находитесь у тех, кого вы называете пришельцами из космоса. Мы говорим с вами через компьютер-переводчик, поэтому и искажается голос.

У: — Пришельцы?! О, Боги, зачем я нужен пришельцам?! Я старая развалина, я умру со дня на день. Меня и так оставили умирать, зачем я нужен пришельцам-то?! Неужели вы будете меня резать на части?

О2: — Да вы и своим соотечественникам-то не особо нужны, раз они так с вами обошлись! Уж у пришельцев-то больше мотивации спасти вас! И резать вас никто не собирается.

У: — Я слышу второй голос… За этими металлическими оттенками я слышу уверенный мужской голос… Не издевайтесь надо мной, вы не можете быть пришельцами, вы же люди! У вас человеческие голоса. Скажите честно, зачем я вам понадобился?! Приговоренный к смерти неужели не имеет права хотя бы умереть спокойно?!

О1: — Вы правы, мы — люди. Мы и вы — представители двух родственных цивилизаций, имеющих общих предков. Вот только наш мир находится очень далеко от вас.

У: — Как жаль, что я не могу взглянуть на вас своими глазами! Мне их выжгли и выбросили меня на поверхность подыхать, потому что я посмел раскрыть рот, потому что больше не было сил терпеть этот ужас! Остальные покорно молчали, как животные в загоне, ожидающие мясника! Я — такое же животное, но я посмел забыть об этом и на секунду вспомнить, что я был рожден человеком, с разумом и свободой воли! Если вы люди, у вас должны быть руки. Протяните мне руку, чтобы я мог прикоснуться к вам!

(Прим. — Виллисон исполнил просьбу аборигена, его привело это в изумление и состояние глубокого волнения)

У: — О, Боги, я чувствую вашу руку! Это рука с пятью пальцами, молодая рука, сильная рука! Неужели наши мечтатели-фантасты были правы, и мы не одиноки во Вселенной?! Неужели я прикасаюсь к рукам космических болхиа (Прим. — самоназвание расы, синоним слова «люди», «обитатели планеты», но в другом значении также и местное название своего мира). Хотя что вам стоит меня обмануть… Но мне почему-то кажется, что вы не обманываете меня, вы действительно…какие-то другие… Я не могу это объяснить… Что же, с одной стороны я поражен, что стал участником контакта с иной цивилизацией, а с другой — испытываю невероятный стыд за то, в каком виде вы застали наш несчастный мир, и узрели своими глазами, — у вас ведь тоже есть глаза? — нашу беспредельную глупость и дикость! Если вы способны преодолевать гигантские расстояния космического пространства, то мы, верно, кажемся вам дикарями?!

О1: — По поводу руки, — не совсем она молодая, мне шестьдесят лет, я ваш ровесник. Я не берусь ставить оценку вашей цивилизации, у меня здесь немного иные функции. Мы хотим понять, какие события привели ваш мир к катастрофе. Также на какой стадии упадка находится сейчас ваше общество, и возможно ли его восстановление.

У: — Общества… А было ли оно, это общество? Знаете, то, что сложилось у нас, трудно назвать обществом в изначальном смысле. Вам, развитым разумным существам, наверное, наскучило слушать мою трескотню?

О1: — Отнюдь. Нам как раз очень интересна оценка событий глазами живого свидетеля. И для нас огромный интерес представляют ваши рассуждения, выводы, анализ ситуации.

У: — Знаете, я уже отвык, что от меня могут просить не просто транслировать то, что спущено из высоких инстанций или сочинять откровенную ложь, а рассуждать… Рассуждение — это переосмысление произошедшего и, своего рода, вынесение приговора всему тому, что творилось на нашей земле, всей нашей истории, всей нашей расе. Выясняется, что вся наша планета, весь наш мир, все миллионы лет эволюции были всего лишь неудавшимся проектом, холостым выхлопом мироздания. Вся наша культура, техника, наука, усилия тысяч людей, надежды и мечты, — всего лишь ошибка. Неудавшийся эксперимент.

О2: — Ну, не все еще потеряно. Вижу, вы любите пофилософствовать. Это ваша ученая специальность? Вы ведь ученый?

У: — «Ученый» — громко сказано. Ученый ищет новые горизонты, а я всего лишь спекулянт от науки. Я руководил кафедрой в университете. Кафедра социологии. Занимались изучением того самого общества, его количественных и качественных показателей, настроений. Ну и конечно принимали участие в правильном обучении общества и составлении правильных отчетов с указанием отдельных недостатков в пределах статистической погрешности. По указанию высоких лиц… А философия… Сейчас каждый, кто не утратил разум, не утратил человеческий облик, покажется вам таким мыслителем о судьбах мира, что куда там древним мудрецам… Много было времени подумать…

О1: — Будьте добры, назовите ваше имя и фамилию.

У: — Рефилв Тинаш Тот… Так меня когда-то звали. Теперь — просто никто.

О2: — Вам была оказана медицинская помощь?

У: — Когда меня привезли, меня вели под руки, я думал, что ведут на бойню, или что-то вроде того! Потом меня обрабатывали какими-то газами, какими-то лучами, похожими на электричество. Чем-то мазали, кололи… Боль, кстати, утихла… Я слышал молодые голоса на чужих языках, не похожих ни на один язык нашего мира. И руки… Это без сомнения женские руки, молодые, с гладкой и нежной кожей. Сейчас такую кожу у наших женщин не встретишь, — одни рубцы и шрамы. Как и души…

О1: — Это наш медперсонал. Скажите пожалуйста… Вот вы говорили про общество… Я правильно понял, что именно пороки общества вы считаете главной причиной катастрофы?

У: — Общество… Слишком громкое название. Стая озлобленных одиночек, каждый в своем коконе, в ячейках многоэтажных домов. Каждый мнит себя центром мира, наплевав на соседа. Соседей в последние времена больше боялись… Боялись показаться слишком печальными или слишком веселыми, боялись показать лишний достаток или недостаточную верноподданность. Потому что каждый миг на тебя могли написать донос куда следует… Вы знаете, я помню времена, когда на каждой улице власти развесили почтовые ящики с государственным гербом, — для доносов. Ящики сняли через месяц, потому что они были переполнены. Просто физически было невозможно обработать все эти кляузы. Писали на соседей, на друзей, на родственников… А потом мило улыбались при встрече, как ни в чем не бывало! Стадо лицемерных тварей, а не общество!

О2: — А в чем причина? Почему люди так …не доверяли друг другу?

У: — Не знаю, наверное причины нужно поискать еще в прошлой войне, за Величие и Процветание. Разумеется, огромную роль сыграла пропаганда, но, мне кажется, мы всегда были такими… Общество постоянно находится в состоянии войны с врагами, внешними или внутренними, это отнимает силы государства. В результате, каждый человек оставлен наедине со своими проблемами, государству не до него. Пока он не стал врагом. Люди становятся врагами друг другу, соперниками в этой борьбе за выживание, а радио и телевидение говорит, — все нормально, у нас райская жизнь, а кто сомневается, тот либо слабая никчемная личность, поверившая врагам, либо сам враг или предатель. Лучше если сожрут соседа, а не тебя. И во главе сего мира стоит ОН. Сильный харизматичный лидер, способный объединить нацию и взять на себя проблемы и грехи вот таких вот трясущихся эгоистичнх существ. Лидер думает за вас! Лидер молится за вас! Лидер отвечает за вас! Настоящая находка, пастух всех времен и народов для стада двуногих! Скажите, а как у вас устроено общество?

О2: — Ну, я так понимаю, совершенно отлично от вашего. Мы в свое время тоже пережили разных харизматичных лидеров, вождей, фюреров и спасителей нации. Давно, — столетия назад. Сейчас общество управляется прямым волеизъявлением граждан, хотя приоритет, конечно, отдается мнениям компетентных специалистов в конкретной отрасли. У нас нет лидеров, президентов, у нас нет политических партий, основанных на какой-то одной политической концепции. Только профессиональные объединения. А планета представляет собой союз огромных территориальных образований, границы между которыми чисто административные.

У: — Похоже на древнюю утопию… Или развитие древнего народоправства… О, да, высокоразвитым существам должен быть противен дух возвышения одной силы на многими. Особенно, когда эта сила покоится на мощи телеприемника и автомата!

О1: — А вы лично как относились к государству? Высказывали ли вы мнение, отличное от государственной пропаганды?

У: — Я ничем, к сожалению, не отличаюсь от остальных…Хуже того, я жил тем, что прославлял действующую власть. Я был наивным оптимистом, верующим в непогрешимость властей. Это я сейчас так рассуждаю, когда мне уже нечего терять, а тогда я был верноподданным благочестивым гражданином. Я виртуозно, научился оправдывать действия сильных мира сего перед студентами, перед сотрудниками … и, прежде всего, перед собой же, потому что страшно признаться, что они ТАМ могут думать не о благе страны, а о чем-то более приземленном, или откровенно страшном. Да боги упаси, если бы я высказывал что-то такое, я бы даже до сорока не дожил бы. Хотя, наверное, это было бы лучше. Я жалею, что не погиб тогда, когда упали бомбы.

О2: — Вы занимались пропагандой и во время войны?

У: — Поначалу не сколько самой пропагандой, сколько составлением правильной статистики. Мы вплотную работали с Институтом Учета и Статистики, создавая картину сытой спокойной жизни,… ну, насколько это возможно в условиях ада. Я делал то же что и все… Я не герой… Я тогда очень неплохо жил и считал, что главное — обеспечить будущее сыну, а их поколение потом уже пусть разбирается. Вот и разобрались…

О1:— У вас есть сын?

У: — Был… Был и сын, и внук, и невестка. Увы, война забрала у меня всех, даже не сама война, а то, что было потом…

О1: — Скажите, а как вы пережили начало войны?

У: — Наш университет был эвакуирован незадолго перед началом… Когда было введено военное положение, нам сказали, что институт реорганизуется, все текущие исследования и работы отменяются, что наша основная задача, — помогать правильному освещению событий. Нас и подчинили-то сразу Министерству культуры и пропаганды. Поместили в достаточно комфортные убежища, где нашей кафедре выделили целый зал… и коридор. Только работай. Мы и работали, — сочиняли…да, сочиняли, выдумывали победные новости, — где кого разбили наши храбрые войска, сколько людей было спасено, сколько городов противника разбомблено ответным ударом… И получали за это свой паек, как дрессированные крысы. Шло время, война не заканчивалась, и я понимал, что вся моя жизнь просто превратилась в сплошную ложь. Люди понимали, что мы лжем им. Нас ненавидели, и за ложь, и за сытые пайки, когда становилось все хуже и хуже. Война не заканчивалась… Выходить на поверхность было опасно.

О1: — Простите за этот вопрос… Как погибли ваши родные? Это случилось время войны? И кто же так надругался над вашими глазами? Это сделали вражеские солдаты?

У: Да нет, зачем же утруждаться..? Все это удовольствием сделали мои же соотечественники. Я успел забрать с собой сына. Жена умерла давно, когда сыну было еще пять лет, она хотя бы не видела этого кошмара. Сын был со мной в убежище, мне удалось его спасти. Потом он вырос, встретит очень хорошую девушку с моей кафедры, умницу и красавицу, почти здоровую. У них родится сын, мой внук, на удивление крепкий и здоровый малыш. Ядерная война пощадила их… Я был счастлив, насколько можно быть счастливыми в такой ситуации, и был готов на все, чтобы у них была максимально комфортная и сытая жизнь.

О1: — И что было потом?

У: — В центральном бункере мы отвечали за пропаганду и поддержание хорошего настроения. Нет, конечно, в наши обязанности входил еще и учет и опросы выжившего населения, и … мониторинг настроений среди населения убежища. То есть мы должны были сообщать руководству о случаях …недостаточной лояльности, если таковую удавалось выявить… Этим же обязаны были заниматься уцелевшие психологи и священники.

О2: — И вы сообщали?

У: — Я не хочу отвечать на этот вопрос… А что нам еще оставалось делать?

О2: — Какова была судьба недостаточно лояльных, которых выявляли…с вашей помощью?

У: — Сначала просто уводили на беседу, и они возвращались потом, со страхом в глазах. А потом таких людей стали уводить, и они исчезали. И люди просто возненавидели нас, хотя в старое время каждый второй сам бы с удовольствием донес на ближнего своего. А козлами отпущения, конечно же, стали мы. Нескольких моих сотрудников убили в темных укромных уголках. Кто-то просто исчез в неизвестность, что и тел не нашли. Нас потом перевели в другое убежище.

О1: А что случилось с вашими близкими?

У: — Я очень жалею, что я не погиб в начале войны… Мой сын, как я уже говорил, сошелся с хорошей девушкой, они поженились…ну, просто стали жить вместе, полюбили друг друга. Потом у нас была ссора. Сын сказал мне, что ему противно заниматься таким делом — искать виновных и доносить на людей, и без того несчастных. И ушел из нашего отдела пропаганды… Его зачислили в поисковый отряд… Его жена, моя невестка, забеременела и родила. Родила здорового ребенка! Это были последние роды в нашем бункере, и единственные, когда ребенок был здоров и роженица не умерла… А потом, сын однажды не вернулся…как сказали, на них в развалинах напали одичавшие бродяги …и растерзали моего мальчика на части. Я предложил невестке перебраться с внуком ко мне, в наш угол, где еще ютились остатки нашего института… комната и четыре матраца… Она отказалась… На следующее утро мою невестку нашли с проломленной головой, хорошо хоть ребенка не тронули. Никто из соседей не видел, кто это сделал, все молчали…и смотрели на меня с плохо скрываемым злорадством. Я забрал внука к себе, и пять лет мы как могли, выживали, на мой паек… Ну и буквально позавчера в убежище, где уже оставалась половина от всех выживших, — … многие умерли, кого-то увели, кто-то сам ушел…, — комендант объявил, что в такое тяжелое для страны время страна не может позволить себе много граждан, и будет проводиться сокращение населения на месте. Никто не возмутился, не сказал ни слова… Все сидели по углам и молчали. Комендант в сопровождении пяти солдат с автоматами просто прошел по коридору, указывая руками направо и налево, кто будет жить, а кто нет. Выбрали шестерых несчастных, — в основном, детей, женщин и стариков. Меня пощадили, а мой внук оказался недостоин жить… Не повезло…

О1: — А то, что вы работали на государственную службу пропаганды, не помогло вам? У вас разве не было каких-то охранных документов, брони?

У: — Я пришел в ужас и пытался объяснить коменданту. Но тот сказал, что мы ублюдки и дармоеды, и никто нам больше никаких поблажек делать не собирается. Я просил, что если не меня, то хоть ребенка пусть пощадят. И мальчик, он все понимал, хоть и не говорил, он вцепился в меня и гукал, ему было страшно, он хотел спрятаться за меня, глазенки у него были такими испуганными. А комендант сказал, что он нам поможет расстаться. Вынул пистолет, и… Малыш упал, как будто его ударили, а на лобике стало расплываться темное пятно. И вот тогда я закричал… Весь мир перевернулся…Мне уже нечего было терять, молчать, как трусливая крыса. Я кричал, что они бессовестные убийцы, которые просто берегут оставшиеся ресурсы для себя. Кричал, что все вокруг — безмолвное тупое стадо, что во главе государства стоят преступники, воры и убийцы, которые погубили и страну и весь мир! Я будто сошел с ума, мне было безразлично, что будет со мной, я будто всю жизнь прожил ради того, чтобы крикнуть им это в лицо. Я думал, меня тоже убьют. Меня повалили на пол и долго били… Все молчали и смотрели из своих бетонных комнат, как меня избивают, кто-то даже хихикал… Потом мне выжгли глаза паяльником. Странно, крамольнику должны бы язык были вырвать, как в старину, а не глаза… Я орал от боли и просил, чтобы меня застрелили. И кто-то из соседей сказал, что я надоел им, что такие как я должны подыхать на поверхности. Я уже не знал, что стало с телом моего внука, что было вокруг. С меня сорвали пальто…единственное, что у меня осталось от прошлой жизни, и потащили наверх. А вокруг кричали и пытались пнуть меня те, кто только что молчал и прятался за стенку… Это — наше общество… Привязали меня к чему-то твердому и сказали, что за мной придут из пустыни хищники, что патронов на меня жалко. Я остался один, у меня горело от боли лицо, ломило кости, я даже не знаю, как они мне ничего не сломали… Я стоял в горящей от боли темноте, и ждал, пока кто-нибудь или что-нибудь не начнет рвать меня на части. А потом я услышал звук какого-то механизма и человеческие голоса. Вот и вся история…

О1: — Мне жаль, что заставили вас еще раз пережить этот кошмар… Вы можете не беспокоиться, мы позаботимся о вас. Вы в полной безопасности, вам будет оказана всесторонняя помощь. И мы попробуем восстановить ваше зрение…

У: — Это невозможно, увы…

О1: — Для нас возможно.

У: — Зачем?! Не тратьте на меня свои ресурсы… Оставьте для действительно достойных людей, а не для трусливой крысы… Детей спасите, тех, кого еще можно спасти… А мы не заслужили… Только пустую землю и радиоактивную пыль…

О2: — Скажите пожалуйста, вы упоминали про центральный бункер и про руководство. А руководство страны находилось там же?

У: — Нет, у них свои комплексы, где-то в центре страны… Какое-то количество партийных уполномоченных у нас находилось некоторое время, мы вроде как считались резервным объектом для первых лиц…, но они у нас так и не появлялись. Замминистра пропаганды у нас был, работала типография… Потом замминистра и партийные чины все уехали… По подземной железной дороге вроде метро. У них было свое …метро…

(Прим. — После этих слов допрашиваемый побледнел, попытался встать и упал, потеряв сознание. Была срочно вызвана бригада медиков, которая спустя двадцать минут констатировала смерть от внезапной остановки сердца. Реанимационные действия не принесли результата).

… Спустя два часа после беседы с несчастным слепым аборигеном советский подполковник, предствитель КГБ Павел Ковун, и американский подполковник, представитель ЦРУ, Донт Виллисон двигались на аэроплатформе по широкой крытой дороге в направлении к космопорту. Там находился корабль, доставивший советского чекиста на федеральную базу, и он же заберет его обратно. Интересно, что советские использовали небольшой космический корабль и для внутренних полетов в атмосфере, ну да кучеряво жить не запретишь! Виллисон решил проводить своего коллегу и родственника.

Жителям Индустриальной Эпохи было бы наверное дико даже представить, что основные конкурирующие спецслужбы "Холодной войны" не друг против друга. Однако после образования Федерации оба ведомства являлись по сути территориальными отделами Единой Федеральной Службы Безопасности. Ведомства давно уже не работали друг против друга, а только на внутреннюю безопасность и против внешних угроз. Хотя, некоторый дух соперничества со старых времен еще остался.

— Ну что ты думаешь обо всем этом? — спросил высокий темнокожий американец своего русского визави.

— Да ни хрена хорошего..., — ответил полный коренастый чекист. — Упадок цивилизации! Полное одичание. Это который за месяц?

— Да уже шестой. И третий умерший уже на базе. Многие уже попадают на базу больными или нежизнеспособными. Наши медики с ног сбиваются. Потом они же виноваты, — нахмурился американец. — Знаешь, какая у нас текучка? Нас проверками замучили.

— Да уж представляю, — согласился Ковун. — И новые кандидаты на замещение вакансий, понятно, в очереди не стоят!

— Разумеется… Черная дыра мироздания. Даже хорошими окладами не заманишь. Да и психологическая обстановка… Выдерживают немногие.

— Слушай, у вас тут курить можно? — Ковун, оглядываясь, достал сигарету. — Вроде, ветерок дует, вентиляция хорошая.

— Да ты что, сдурел?! Подожди до взлетки, там место для курения есть. Осквернитель воздуха!

— Окэ… — Ковун убрал сигарету по-дворовому, за ухо. — Знаешь, наверное про покойников нельзя так говорить… Но старичок этот — тот еще жук был, царствие ему небесное! Общество у него плохое… А сам отлично жил за счет этого общества, мыл мозги, доносил и сочинял сказочки по заказу родных фашистов. А потом жизнь другим боком повернулась! Стукачей и пропагандонов не любят нигде. Мальчонку-внука только жалко. Детей жалко, что они расплачиваются за дерьмо, учиненное взрослыми, взрослых-то не жаль ни хера!

— Ну ты сейчас неправ, Павел! — Темнокожий подполковник в темно-синем мундире был мрачен, как туча. — Не у каждого есть душевные силы бороться с системой, даже если она и несправедлива, не всем быть борцами. Это обычный человек, хотел жить, хотел помочь своим родным… Обычное дитя своего мира… Тут нельзя, как вы русские говорите, — мерить своим аршином. У нас тут и профессиональные оппозиционеры были, — тоже отнюдь не геройского типа. И таких большинство, — задним-то числом все смелые. Рассуждают про то, как обустроить страну, как и когда их мир скатился в пропасть. А сами же, — правду старик сказал, — исподтишка пишут друг на друга жалобы и доносы. Даже здесь!

— Те, кто жив еще, — процедил Ковун.

— Да, те кто еще жив… На нашей базе около пятисот интернированных аборигенов. И головной боли с ними не меньше, чем с вооруженными остатками местных армий. Даже больше.

Они некоторое время молчали, уставившись в быстро сменяющиеся под днищем платформы стальные сегменты дорожного полотна. Такого же серого стального цвета было перекрытие над головой. И широкие панорамные окна, в которых были видны здание и вышки федеральной международной базы землян в этом мире, купол космодрома и бурые фрагменты дикой пустыни с руинами зданий аборигенов. Недостатка в железе и углероде на планете не было, — одних только завалов техники и зданий погибшей цивилизации разгребать еще на десяток лет хватит.

— Знаешь, Паша! — сказал Донт после долгой паузы. — Я, наверное, поработаю здесь еще годик, ну, может, полтора…и к чертям рапорт напишу о переводе. Или об отставке вообще… Хочу по травке ходить под синим небом, с внуком играть, в баре пиво хлебать, ходить на бейсбол и писать мемуары. Надоело все…

— Понимаю, меня такие же мысли посещают… — улыбнулся Ковун. — Знаешь, как я по рыбалке соскучился? Мне уже во сне родная Кубань снится. Вода плещется во сне, я не шучу, и такенные вот сомы в плавнях ходят, как будто зовут: «Паша, иди к нааам!»

— Ты поаккуратнее с рыбами-то разговаривай! — усмехнулся Виллисон, — А то мозгоправы неправильно поймут. Не прикрыл там наш родной федеральный Верховный Совет рыбалку-то?! А то ведь по сути та же охота получается, только водная. Бессмысленное погубление живых существ!

— Да пошли они в болото! — возмутился русский чекист, — Последнюю мужскую радость забирают! Запретят, я на другие планеты летать буду!

Американец иронически успехнулся. На Земле XXIV века охота, промышленное животноводство и добыча рыбы давно канули в Лету. Охота допускалась лишь в экстремальных условиях, когда на кону жизнь человека, а других источников пищи нет. Но где на Земле найдешь такое дикое место? Спортивная и любительская рыбалка еще остались, как некий пережиток прошлого, но федеральные экологи уже давно хотели запретить и эти виды деятельности, т.к. причинение смерти любому живому существу, не несущему угрозы, для удовольствия — есть поступок аморальный и недопустимый для нормального человека. А вот что будут делать многочисленные рыбаки того же Юга России, это их, похоже, не волновало.

— Это хорошо, когда есть выбор. Ты, я смотрю, еще неплохо держишься. А я, честно говорю, уже выгорел. Шестьдесят уже, пора менять траекторию.

— Так давай в отпуск выберемся вместе! К нам на Кубань прилетай. Степь, звезды, водка, костерок, уха в казане…

— Ой, Паша, будь ты человеком, не искушай! — грустно улыбнулся американец. — Не в отдыхе дело! Смотришь на всех этих людей, на все эти руины, на кости в песках, и понимаешь, что ничем ты им ничем помочь не можешь! Такие же люди, такие же эмоции, такие же слезы… И ты прекрасно понимаешь, что этой цивилизации — конец! А Федерация, я так понял, особо этим углом заморачиваться не будет! Две базы на всю планету, из них одна, — ваша, — чисто производственная! Умирает целая цивилизация, и всем на это перпендикулярно!

— Донт, а кто же виноват-то в том, что эта цивилизация сама себя расхерачила? — сухо сказал Ковун. — Что они атомные и водородные бомбы делать научились, а мозгов не нажили?! Нет, я стараюсь не вникать во все это… Для меня есть карта, есть район действий, есть противник. Безликий. Потому что ты главную ошибку допустил в нашем деле. Ты в аборигенах людей рассмотрел. И стал думать, что они чьи-то дети, чьи-то родители, чьи-то сыновья… Ты их в сердце впустил. А этого делать нельзя. Ничем ты им все равно не поможешь, да и они тебе за это спасибо не скажут. Ты же старый кадр из разведки, тебе ли это объяснять!

— Все ты правильно говоришь. Я раньше также как и ты рассуждал, — ответил Виллисон. — Первые пару лет даже получалось. Правду говоришь, — старый. В отставку пора. Пусть молодежь тут чудеса проявляет, а нам переучиваться пора, открывать заведение для души и байки рассказывать собутыльникам! Или лекции читать студентам. И на бейсбол внуков водить! Ты знаешь, Паша, в моем родном городе делают очень дерьмовое пиво. Я его всегда ругал, говорил, что они воду из мисиссипских болот берут и с мочой аллигаторов смешивают, а сейчас благословил бы его, и кружки целовал бы!

— Есть у нас в штате одна инопланетянка, — сказал Ковун, — Так она как-то хорошо сказала: «После года на это планете и заклятый враг дома кажется родным братом».

— Инопланетянка, говоришь? — заинтересовался Виллисон, — Молодая, красивая?

— Во! — Ковун показал два кулака с поднятыми большими пальцами.

— Познакомь!

— Да вон она меня и привезла. Да только, кум, твои дела безнадежны, отошьет как мальчика!

— Что тебя уже отшила?!

— А мне не надо, — улыбнулся Ковун. — У нас с ней чисто производственные отношения. И потом, мы с тобой — глубоко и безнадежно женатые люди! Не повторяй моих ошибок.

— Значит, неприступная крепость?

— Еще бы! Целая графиня!

— Кто?

— Графиня! Я не прикалываюсь, реальная графиня, дворянка, подданная какого-то там величества. Вышивает, читает стихи, цитирует классиков. Культура, — девятнадцатый век!

— Вау! Где ты ее нашел? — Виллисон заметно оживился. — Слушай, чего я тебя на полдороге оставляю?! До корабля провожу!

— Пошли, старый развратник! Полюбуюсь твоим позором! Только имей в виду, твои перспективы не просто стремятся к нулю, а переходят в отрицательные величины.

— Что, тяжелый случай?

— Ага. Нет, баба она золотая, человек надежный. Но вот с такенными тараканами в голове! — Ковун типичным рыбацким жестом изобразил существо размером с неплохую щуку.

— Да, кто без тараканов в наше-то время?! — махнул рукой американец, — Моих тараканов, наверное, на Большом Ежегодном Техасском Родео выставлять можно! Так что это дело привычное.

Платформа остановилось возле шлюзового экрана, и офицеры оказались на территории космодрома. Огромное пространство простиралось на милю. На сером покрытии стояли на большом отдалении друг от друга пара кораблей, и несколько истребителей. Рядом с некоторыми находились летчики, техники, кто-то из гражданского персонала. А пооддаль застыл на высоких опорах-шасси бывалый десантный корабль класса «Нептун» из прошлого столетия, чем-то похожий на оквадраченный старинный тяжелый самолет с длинным, будто птичий клюв, носовым обтекателем. От корабля отделилась женская фигурка в длинном до земли платье и помахала рукой Ковуну. Тот махнул в ответ.

— У вас что, новую форму ввели? — спросил Виллисон, указывая на женскую фигурку.

— Ничего подобного, — сказал Ковун. — Корабль частный, а это не форма, а гражданская одежда. Платье до земли, как из музея, застегнуто до горлышка, я же говорю, культура — девятнадцатый век! Вот на столечко руку приоткрыть, — уже харам! Наша советская графиня этикет и приличия знает, как Устав гарнизонной и караульной службы!

— Вау! Никогда живых графинь близко не видел! Я нормально выгляжу? — засуетился американец, приглаживая короткие курчавые волосы.

— Мы с тобой в шестьдесят лет по определению не можем выглядеть нормально, — засмеялся русский чекист. — Окстись, Донни, тебе внуков нянчить надо, а не за барышнями ухлестывать!

— За себя говори! Внук у нас с тобой один, пока что… Наши балбесы нас пока одним ковбоем осчастливили, — У Виллисона глаза горели интересом, как сигнальные ракеты.

— А вот хрен тебе, кум, на весь фейс! Тебе твоя Джессика ничего не говорила?

— Чего не говорила?

— А мне мой Борян по секрету проболтался, — чекист сощурил глаза так, что были видны только узкие щелочки, — Второй они нам секретный проект, дедуля Донни, спланировали! И передали на сборку!

— Да ты гонишь?! — у Донта челюсть отвисла. — Нет, не говорила! И какой срок?

— Если верить источнику информации, а источник надежный, — второй месяц пошел! Наверное, ждут удобного момента. Потому что мы тоже вроде как не знаем ничего. Все под грифом секретности «001». Борька тоже просил матери пока не говорить, сюрприз будэ…

— Чтоб меня черти взяли! — выдохнул счастливый американский дед. — Ну, первого я упустил, а вот вторым-то ковбоем я точно займусь! Подрастет — на бейсбол подсажу самым наглым образом! За «Рапторов» играть будет, лучшим питчером команды станет, дай срок!

— А если дивчина родится?! — хитро ухмыльнулся Ковун. — Хрен тебе, товарищ ЦРУшник, будешь платьица вышивать и книжки читать про принцесс!

— А вот по губе вам! Бейсбол — это святое! У «Рапторов» и в женской лиге команда есть. Главное, чтоб нормально все было, без происшествий. Так что проявим выдержку и профессионализм!

— Это да… — согласился Ковун. — Тьфу-тьфу по башке за неимением деревяшки!

Сама база федералов находилась на обширном гранитном плато, которое, видимо, являлось остатком огромной древней горной системы, стесанной почти до корней силами эрозии. Тем не менее, космодром и база размещались на внушительной высоте — почти полмили над уровнем местного загаженного океана. База и космодром были отделены от внешнего мира прозрачным энергетическим куполом, за которым просматривался горизонт, серо-бурая долина, дальние горные отроги и каменные останцы в пустыне. Пейзаж за куполом чем-то напоминал марсианские виды до начала освоения Красной планеты человеком.

И вот в тот момент, пока старые спецслужбисты бойко трепались о внуках, ковыляя к кораблю, произошло то, что заставило всех людей, торчащих на взлетном поле, бросить все дела и обратить взгляды на горизонт.

А там, примерно в сотне миль к западу, вспыхнуло небо от сильной вспышки… Раздались крики удивления и тревоги, и люди на летном поле, увидели, как там, далеко за куполом медленно поднимается от земли в воздух маленький страшный огонь убийственной мощности, отращивая по ходу процесса пепельную ножку и грибовидную шляпку из огня и пепла.

— Оппа! — замер на месте Виллисон. — Он приложил палец к своим очкам-коммуникаторам, ловя вспышку в видиоскатель. — Опять началось?! Эпицентр взрыва примерно в сотне миль отсюда, может, чуть меньше… По моим прикидкам, килотонн триста а, может, и пятьсот!

Ковун, сгорбившись, смотрел на далекую и неопасную для землян адскую вспышку, и лицо его напряглось, стало злым и суровым. Губы его извергли ругательства:

— Откуда спустя пятнадцать лет у этих дикарей действующие ядерные боеприпасы?! Не наигрались еще, @@@@@@?!

Над ВПП повисла тишина. Виллисон, понимая, что сейчас его могут хватиться на базе, начал быстро прощаться с русским кумом:

— Мать их! Ты видишь, что творится?! Извини, Павел, я должен вернуться на базу! Сейчас тревогу могут объявить! Слушайте эфир, взлет вам сейчас могут и не дать из-за этих дебильных нуклеофилов-пироманов! Давай, Паша, потом познакомишь меня со своей Скарлетт О-Хара!

— Давай, брат, ни пуха, — сухо ответил Ковун, пожимая ладонь шоколадного цвета, — Про отпуск подумай и про фишинг! Там, заодно и отпразднуем!

— О-кей, Паша, до скорого! К черту!

Полковник Виллисон чуть ли не бегом помчался к воротам транспортного коридора, — несмотря на солидный возраст, американец был в неплохой форме, чего нельзя сказать о его советском коллеге. Ковун остался один. Не отводя взгляда от линии горизонта, он, не спеша, заковылял к кораблю.

Навстречу ему торопилась, тоже чуть ли не бегом, невысокая женщина в длинном, до земли, черном платье старинного покроя. Левой рукой она придерживала юбку, чтобы не запутаться и не упасть в собственном одеянии.

— Господин полковник, вы это видели?! — затараторила дама на русском языке с жутким акцентом, — Это и есть оно? То самое страшное оружие? Я боюсь, господин полковник!

— Не кипишуй, Стелла! — Ковун взял ее за руку. — Да, это оно, но, во-первых, взрыв далеко, во-вторых, ты под защитным колпаком. А он выдержит, даже если ЭТО взорвут прямо над базой. Правда, станет очень ярко и громко, но купол выдержит. Ты вот, что, успокойся, вдохни воздуху в грудь, и ступай, слушай эфир. Что диспетчеры скажут, а то взлет нам сейчас каак зарубят!

— Хорошо, как скажете, — Дама взяла себя в руки и направилась к кораблю.

А подполковник госбезопасности еще некоторое время стоял неподвижно, будто загипнотизированный этим ужасным и красивым зрелищем. Он даже позабыл, что хотел курить десять минут назад. Лишь тихо, едва слышно, цедил он проклятия в адрес местных жителей:

— Вот суки, п@@@@@@! Пятнадцать лет прошло! Всю планету пожгли, отравили, повзрывали, пять миллиардов человек в землю положили! Пять миллиардов! Не наигрались до сих пор, гаденыши?!

Потом он сплюнул с досады прямо на серое покрытие площадки, и поковылял к открытой рампе…