Глава шестая

Сон не шёл — хоть убейся, хоть тресни. Ещё полчаса назад слипались глаза, и думал — засну, едва коснувшись головой подушки, так что предложение Элоэтти оставить на всякий случай снотворное казалось в тот момент почти издевательским; а теперь я жалел, что так поспешно отверг его: «Эгрив, я пилот, у меня с нервами — полный порядок». Вот дурак.

Теперь только и остаётся, что крутиться с боку на бок, надеясь, что противные насекомые за окном когда-нибудь умолкнут, а влажная жара всё же сменится ночной прохладой.

В Академии было спокойней: только ветер шумел, да лепил в окна снег в буранные ночи, и шаги дежурного иногда тревожили тишину. Заснуть там, дрожа под тонким одеялом, было легче, чем здесь — в тропической влажной жаре. Да и не беспокоили тогда меня никакие посторонние мысли. Всё было простым и понятным: если есть способности — вкалывай, и станешь одним из лучших. Будешь лучшим — получишь достойный контракт, появятся деньги — будет всё. И уже неважно, какого цвета волосы у их владельца.

Сейчас же — тревога беззубо пережёвывает душу, а в голове по кругу одни и те же мысли, одни и те же сомнения.

Арвид не приказывал мне лететь на Ирдал. Арвид не приказывал — находясь в бессознательном состоянии, он и не мог этого сделать. Выходит, я взял его в заложники, угнал корабль. Память цеплялась за небрежно оброненные Алашаваром слова: «с Эль-Эмрана я расплатился», но успокоения это воспоминание не приносило.

Я сел на кровати, опустив ноги на пол. Поговорить бы с мадам! Откуда во мне была эта уверенность — что она расскажет, не станет мне лгать, я не знал. Просто — чувствовал. Но мадам в тяжёлом состоянии — ранение в печень, критическая кровопотеря, на Ирдал я привёз полутруп. Даже если бы она была в сознании, никто не позволил бы мне потревожить её.

И всё же я встал, оделся и вышел в слабо освещённый коридор. Вспомнилось, как утром меня встретили охранники. Но теперь караул убрали и предоставили мне свободу. Подумалось, что могу спокойно выйти из здания — никто не задержит. Могу бродить хоть до утра по острову — и никто не вернёт силком под замок. Размечтался. Стоило двинуться по коридору, как из-за дальней неприметной двери вышел человек в униформе медика и поспешил мне навстречу. Я мысленно выругался, узнав Эгрива.

— Что, не спится?

В его голосе звучала искренняя тревога, и желание ответить ему дерзостью сдулось.

— Жарко, — жалкое объяснение. Но уж лучше такое, чем признаваться, что смятение треплет хуже лихорадки.

— Жара и влажность вместо холода и сухости. Плюс к тому сутки Ирдала короче Лидарийских на полтора часа, иной спектр солнца, кислорода в атмосфере больше на три процента, а магнитное поле сильнее на восемь процентов, — одарив меня этой информацией, медик вздохнул и тихо продолжил: — Ну, и о нервах. Они у тебя не стальные, так же как яйца. Можешь мне не рассказывать, что полёт проходил в штатном режиме, два полудохлых пассажира на борту — норма, а плен и допрос у Алашавара — нисколько не стресс.

Элоэтти сунул мне в руку блистер с капсулами прежде, чем я успел что-то возразить.

— Две штуки под язык — и в койку. Хорош уже шарахаться. День у всех был нелёгким.

Повертев упаковку в руках, я убрал её в карман и упрямо посмотрел в глаза медику.

— Что-то ещё? Ужин был недостаточно плотным? Или наоборот, переел на ночь глядя? Так санблок прямо в палате, — проговорил он участливо, но с тщательно скрываемой насмешкой.

Ужин… ужин был нереально хорош. Большой кусок свежайшей настоящей (не эрзац и не синтетика) рыбы с гарниром из тушёных овощей (тоже настоящих, судя по виду), фрукты и сладости на выбор без счёта и ограничения…

Когда я ел, Элоэтти смотрел на меня, как сказочная бабушка на обретённого вечно голодного внука. И, кажется, на то, как я жадно поглощаю еду, пялился не только Эгрив. Да-а. У меня запылали уши.

— Я хотел спросить, — выпалил я внезапно. — Мы можем поговорить?

— Сейчас? — он взглянул на часы, зевнул, а потом решительно кивнул: — Можем. До утра, как я понимаю, оно не подождёт.

Он жестом пригласил меня следовать за собой, выйдя на улицу, поднялся чуть вверх по склону холма к беседке, увитой плющом и, усевшись на широкой скамье, проговорил:

— Итак, что тебя мучает?

От невозможной, недопустимой участливости его голоса у меня перехватило дыхание.

— Почему ты заботишься обо мне, Эгрив? — выпалил я совсем не то, что хотел. — Какой тебе в этом прок?

Тишина в ответ. Точнее — долгая пауза. Прислонившись к колонне, поддерживающей купол, я всматривался в едва виднеющееся в темноте лицо медика, понимая, что если он решит солгать, я этого не пойму. Просто не увижу — ближайший фонарь был далеко — у входа в корпус, да ещё и полускрыт за деревьями. Ветер раскачивал ветви, и тени метались сумасшедшим хороводом, надёжно скрывая настоящее выражение лица ирдалийца.

— По-твоему, нужна серьёзная причина, чтобы помочь мальчишке, попавшему в беду? — прервал он затянувшееся молчание.

— А у меня — беда? — спросил я с вызовом.

— А у тебя — беда. Только гордость мешает тебе попросить о помощи. — Он сказал это так, что спорить с ним расхотелось.

«Я еще не дошёл до такого отчаяния, просить помощи у врага…» — я был уверен, что всего лишь подумал это, но тихий смех Элоэтти разубедил меня.

— Тебя мучает вопрос, что с тебя потребует враг за свою помощь? Успокойся. Никто не предъявит тебе никаких счетов. Мы же не в Торговом Союзе.

— Но…

Он резко встал с места, подошёл вплотную:

— Что тебя мучает на самом деле?

— Мне нужно поговорить с мадам, — решившись, выговорил я. — С ней и Арвидом. И чем раньше — тем лучше. Я понимаю, почему пока не могу встретиться с Фориэ. Но почему вечером меня не пустили к Эль-Эмрана?

Элоэтти скривился и выругался — тихо, но весьма основательно, мешая привычные ругательства на языке Раст-эн-Хейм с незнакомыми, местными.

— Эль-Эмрана — большой капризный ребёнок, — буркнул в ответ, — пришлось дать ему снотворное, чтобы он перестал вредить себе и окружающим. Этот идиот сдирал повязки, в кровь расчёсывал подживающие струпы, материл персонал и требовал вина. Так что отменять благотворно влияющий на его состояние препарат я не стану, даже если тебе, убейся как, нужно с ним побеседовать. Показать — хоть сейчас. Спящего. Будить не позволю. Если увидишь его живым, тебе станет легче?

Я отрицательно покачал головой:

— Мне нужно с ним поговорить.

Где-то вдалеке сполохом в небе просияла молния, порыв ветра принёс отзвук громового раската — тихое ворчание, но не рык.

Мне нужно поговорить с Арвидом. Поговорить, посмотреть в глаза, понять — существовала ли договоренность меж ним и мадам Арима о бегстве на Ирдал. Если нет — никто и ничто не спасёт меня от каторги в Торговом Союзе. Но если бы гражданин первого класса сказал бы, что я действовал по приказу в особых обстоятельствах, то, возможно, наказание могли бы смягчить. Возможно… если я ему нужен.

— Мне бы хоть пять-десять минут, — проговорил я, опустив голову. — Эгрив, неужели нельзя? Утром ты обещал…

— Обещал. Утром. Извини, обстоятельства изменились. Я не ожидал, что взрослый мужчина может капризничать, как примадонна.

Я стиснул зубы, чтобы они не застучали от охватившей тело дрожи. Элоэтти положил руку мне на плечо, стиснул пальцы, заставляя очнуться.

— Эль-Эмрана ведь тебе не отец, не брат и вообще не родственник? И, насколько мне известно, мадам Арима — тоже. А такие, как Эль-Эмрана, предпочитают брать в дело только ближайших родственников. Семейный бизнес, — заметил медик. — Я угадал? Так кто ты ему? Приёмный сын?

— Я на него просто работаю по найму, — слова давались с трудом. Тяжелее, чем в кабинете Элейджа.

— Значит, никто, — выдохнул медик. — Тогда твои дела ещё хуже, чем я думал: гражданин привилегированного класса закрутил авантюру и втянул в неё… тебя. Какой класс гражданства? Четвёртый? Третий? Явно ведь не первый. Даже не второй. И твой работодатель по-любому выкрутится, а вот ты, как крайний — пойдёшь на дно.

Откуда он знает? Откуда? От проницательности медика было не по себе.

— Арвид не такой, — прошептал я. — Он — надёжный. Но мне нужно с ним поговорить. Просто поговорить. Понимаешь?

И снова молчание медика под аккомпанемент шуршания вздыбленной ветром листвы и ворчание далеких раскатов. Молчание, которое тем сильнее давило на нервы, чем дольше тянулось. Разреветься бы, как в детстве, когда получил от однокашников хорошую порцию тычков и ударов. Разозлиться бы, как в драке, когда один против пятерых… Но ни злости, ни слёз. Пустота…

Такая пустота бывает только в космосе.

— Мать, отца своих знаешь? — Элоэтти заговорил вновь, но лучше бы он молчал и дальше. Вопросы хлестали по душе, как плетью. — Или ты из уличных? Сколько ты должен этому, надёжному? Ведь он тебя у Академии выкупил?

Жаром обожгло лицо.

— Я — не должник. И не раб, если ты об этом! И диплом у меня настоящий!

Скинув руку медика с плеча, я отвернулся, пряча злые слёзы.

Элоэтти шумно выдохнул, сделал несколько шагов прочь от беседки, остановился. Обернулся ко мне.

— Иди спать, — проговорил устало. — Я попробую помочь. Но — завтра, и если ты не станешь вести себя под стать Арвиду. Две истерички на меня одного — капельку слишком. И ещё. Если первая доза снотворного не подействует через полчаса, прими ещё пару капсул. Не больше. Понял? И не сиди тут долго — скоро начнётся дождь, простудишься.

Я достал из кармана упаковку, пересчитал капсулы наощупь, поднял взгляд к небу, ожидая, пока медик уйдёт.

Звёзды сияли в разрывах облаков, подмигивая, неслись на вселенской карусели. Чужие звёзды, иные миры. Зная из учебников, что в условиях развитого промышленного производства невозможно сохранить в первозданном виде чистоту и прозрачность атмосферы, я удивлялся лишь одному: Ирдал считался одним из промышленных центров Лиги. Но звезды здесь сияли ярче, чем в выстуженном морозном небе Лидари.

«Звезды по возвращению в Раст-эн-Хейм будешь видеть только во сне», — мелькнула непрошеная мысль, и я поспешно отвернулся от неба, уставившись в спину удаляющегося медика. Накатило желание — догнать, остановить, сказать, что я хочу остаться на Ирдале...

Трус! Трус, убийца и предатель! Хорошо, что ночь. Хорошо, что никто не видит, как пылает лицо, и что Алашавара поблизости нет — некому влезть мне в голову и прочитать постыдные мысли.

Вздохнув, я достал пару капсул, бросил их в рот, загнав под язык. Сунув руки в карманы туники, пошёл вслед за медиком, стараясь шагать медленно, уверенно и твёрдо. Хотя — какая уверенность? Мир опять пытался выскользнуть из-под ног.

А в палате — словно по контрасту со свежестью ночи — душно и витает застоявшийся запах лекарств, напоминающий о человеческой немощи. И сна — ни в одном глазу, хоть убей. Я прошел в санблок, спрятанный за неприметной дверью в углу, плеснул в лицо холодной воды, пытаясь остудить горящие щеки, и недоумённо уставился на незнакомца в зеркальной поверхности.

Темноволосый парень растерянно смотрел из зазеркалья. Дали небесные, а я уже забыл, что перекрасился. Может, если смыть краску — не опознают, не поймут, кто бесчинствовал в порту, кто угнал яхту торговца? Глупая мысль. Госье видел контракт. Наверняка запомнил моё имя, да и Арвида знает. Я закусил губу…

Снотворное давно растаяло, но беспокойство таять не собиралось, наоборот — я был взвинчен до предела. Попадись я в подобном состоянии на глаза кому-то из преподов Академии — получил бы отстранение от практики на несколько суток. Или хуже того: долгую, нудную лекцию штатного психолога или самого Холеры о том, каким должен быть настоящий пилот.

Вдох. Долгий протяжный выдох…. И тишина. Отвернувшись, я вернулся в комнату, сел на кровать и достал упаковку со снотворным. Повертел в руках. Эгрив говорил — если не подействует, через полчаса повторить. Прошло от силы минут десять, но и так понятно — обычная доза на меня не подействовала. Я кинул в рот ещё пару капсул. Задумался, глядя на оставшиеся. Нет, глупости какие! Это — не выход! Кинул блистер в окно, вспомнил про защитное поле, отключил его и зашвырнул подальше клятую упаковку, не глядя. Из окна потянуло влажной свежестью. Обозвав себя идиотом, выставил защитное поле на минимум — пусть проветривается. Разделся, хотя умом понимал, что всё равно от волнения не усну — но хотя бы полежу, подышу глубоко.

Ветер ворвался в окно, одним порывом вынес затхлый лекарственный запах. Повеяло влагой, цветами, встревоженной зеленью. Пахнуло морем — водорослями и рыбой. Я лёг в постель, не сводя глаз с оконного проёма — молнии сверкали всё чаще. Всё громче становились раскаты грома, превращаясь в рык и лавинный грохот. Сон пришёл с первыми каплями дождя, ударившего по земле — словно ждал только их, и словно уронил меня в бездонный колодец без тревог и волнений.

Тишина…

Солнце высоко в небе — освещён только подоконник и мир за окном. Деревья качают ветвями. Шёпот листвы, стрёкот кузнечиков и далёкий смех тревожат тишину. Сон или явь?

Потянувшись, я зевнул и сел в кровати. Нет, не сон. Из коридора донёсся шум шагов, и я поморщился, узнавая походку Эгрива. Следит он, что ли, за мной? Стоило открыть глаза — и на тебе…

Дверь открылась, и точно — Эгрив, но не в привычной уже униформе медика, а в простой свободной одежде.

— Проснулся? — его лицо расплылось в улыбке. — Долго же спишь, пилот. Время уже заполдень. Поднимайся, приводи себя в порядок… четверть часа тебе на всё. Ждать буду в беседке.

— Зачем?

— Предпочитаешь провести день в постели? Я хотел показать тебе море…

Море?

Курсанты, которые жили до Академии на планетах потеплее, рассказывали о гигантском водяном просторе до самого горизонта; о вкусе соли на губах; о солнечных бликах и о том, как ныряли за добычей — монетами или вещицами, которые бросали в море туристы: они, может, и не верили в примету «чтобы вернуться ещё неоднократно», но ритуал соблюдали.

Море… я ведь мечтал увидеть его — не с высоты.

Меня подкинуло на кровати: старая, полузабытая мечта оказалась так близко — иди и бери. Я кинулся в санузел — на всё про всё у меня пятнадцать минут, даже меньше, а вдруг Эгрив передумает? Потом торопливо оделся — удобно, когда одежда без застёжек — и понёсся в беседку, на выходе из корпуса чуть не сбив с ног какого-то человека. Бормотнув что-то извиняющимся тоном, я побежал дальше, лишь вскользь отметив, что одет он был в форму и при полном параде. Наверное, сослуживец пришёл товарища навестить? А ещё он был чёрным и лоснящимся — будто его кожу покрыли очень тёмным лаком. От удивления я даже остановился и обернулся — но странный гость уже скрылся внутри.

Эгрив, к счастью, ещё не ушёл: сидел на скамье, щурился, глядя на солнце. Заметив меня, он поднялся, накинул на плечо небольшой рюкзак. Обронил:

— Шустро ты. Ну, пошагали.

А мне некстати вспомнился вчерашний разговор — и радости как не бывало. Вот она, мечта — иди и бери. Напоследок. Будет что вспомнить. Впрочем, почему бы и нет? Только воодушевления никакого.

Медик повёл меня по аллеям госпитального парка, потом по заросшему лугу, потом узкой тропой, огибавшей городок по дуге. С тропы уже стала заметна бескрайняя синь, где-то очень далеко сливавшаяся в единое целое с небом. Море.

Элоэтти шёл не торопясь, словно наслаждаясь каждым сделанным шагом, улыбался своим мыслям и, казалось, совсем забыл про наш вечерний разговор и своё обещание помочь.

— Ты обещал помочь мне увидеть Арвида, — выдавил я из себя.

Медик, продолжая улыбаться, кивнул.

— Помогу. Всему своё время. Кстати, мадам Арима ночью ненадолго приходила в сознание. Спрашивала о тебе.

Сердцу вдруг стало тесно в груди. И в горле — жарко. Мир вокруг потерял чёткость. Фори. Фориэ. Мадам Арима. Она справлялась обо мне, хотя, что ей я… мы ведь, по сути, почти незнакомы. «Цель — Ирдал».

А ведь лучше Ирдал, чем смерть и бездна.

— Ей лучше? — голос предательски дрогнул.

Элоэтти остановился, протянул было руку ко мне, но передумал: спрятал руки за спину. Внимательно посмотрел в лицо. Показалось — сочувственно.

— Благодаря тебе она жива. О выздоровлении говорить ещё рано, но всё могло быть намного хуже. Спасибо.

Что? Благодаря тому, что я не успел прийти вовремя ей на помощь, она теперь на грани между жизнью и смертью! Или медик намекает на то, что я не бросил её на летном поле? Или…

— Мне тут рассказали, что на своём корабле ты мог бы легко уйти от сторожевиков. Ну и как минимум попытаться протянуть время до ухода в прыжок даже с поднятыми по тревоге кораблями Разведки. Аналитики летяг разобрали твои манёвры, — медик наклонился, сорвал травинку, растёр в пальцах и вновь взглянул на меня. Перевёл взгляд на испачканные соком травы пальцы. Сунул руки в карманы. — Реакция у тебя, говорят, отменная. Почему ты не ушёл?

— Не мог, — я старался говорить спокойно, хотя внутри меня трясло: то ли от злости, то ли от страха хотя бы представить себе этот исход. — Не имел права. Чужие жизни...

— Вот этим ты их и зацепил. Хотят предложить тебе работать на Разведку. Вначале доучиться, конечно. И при таком раскладе гражданство Лиги, считай, у тебя в кармане. Если согласишься.

Почему же так дрожат руки и мёрзнут ладони? Ведь не ночь, не гроза — солнце жарит вовсю, а меня словно в жидкий азот макнули. Оторвать бы взгляд от травы, посмотреть в лицо медику, дерзко вздёрнуть подбородок, послать, но… так заманчиво — начать всё с чистого листа. И всё же я нашёл в себе капельку дерзости.

— Гражданство, — процедил медленно, — доучиться… И в будущем — работа на Стратегов, а это значит — против своих. За кого ты меня принимаешь, Эгрив?

Наконец нашлись силы посмотреть ему в лицо — серьёзное, без тени улыбки, слегка отстранённое. Он смотрел не на меня — в небо, словно и ему было тяжело встретиться взглядами.

— Я не сказал «прими предложение» — проговорил Элоэтти. — Знаю я, как вас пичкают… Я всего лишь хочу, чтобы ты выслушал их и обещал подумать. Выторгуй себе время. Отказаться ты успеешь всегда.

Он развернулся и вновь двинулся по тропе к морю, но уже быстрым шагом, словно давая мне возможность побыть одному. Отвернувшись, я посмотрел в сторону госпиталя. Тот темнокожий мужчина в лётной форме… — Не меня ли он пытался найти?

Сколь бы ни были неприятными мне слова медика, это всё же было предупреждение; и его совет, хоть и не нравился мне, всё же звучал разумно. «Отказаться ты успеешь всегда». Да уж, наверное.

Выдохнув, я поплёлся следом за Элоэтти, не пытаясь его нагнать. И пусть общество медика мне сейчас было неприятно, но тащиться обратно в госпиталь, где меня будут склонять к мерзкому выбору, я не хотел. Странное чувство завладело мной — мне вообще ничего не хотелось — ни выбирать, ни выбираться, ни даже увидеть море, о котором недавно грезил. Просто механически передвигал ноги, шагал, выдерживая дистанцию, пытаясь не думать о будущем и не вспоминать. Но память, назойливая, словно осенняя муха, подкидывала картинки из прошлого.

…Серые стены казармы. Группа старшекурсников столпилась вокруг певца — такого же, как и они, без пяти минут пилота. Парень пел, аккомпанируя себе на чудном инструменте. Мне даже показалось, что он не справится с ним, запутается в струнах, которых было куда больше, чем пальцев.

Курсант пел, остальные молчали, жадно ловя каждый звук. Да и я, застыв, не в состоянии отлепиться от дверного проёма, жадно вслушивался в слова, которые что-то разбудили во мне.

Допев, курсант отложил инструмент в сторону, поднял голову и тут заметил меня.

— Ну и рыжий, — удивлённо выдохнул он. — Мать моя женщина, рыжий! Опалёныш, ты, часом, не внук Ареттару?

Кто-то засмеялся, кто-то засвистел, чья-то рука ухватила за ворот форменной куртки, и меня втащили в компанию великовозрастных. Парень говорил что-то ещё, но я его не слышал — в ушах стучала кровь от стыда и злости на то, что меня, как куклу, как диковинный трофей передавали из рук в руки, рассматривали как чудную зверушку. Кое-как я вывернулся из чужих рук и побежал, а вослед мне неслись выкрики, хохот и улюлюканье…

За все долгие восемь лет я так и не стал своим — ни для сокурсников, ни для преподавателей. Рыжина — как клеймо, как несмываемая метка, сигнализирующая каждому: «это — чужак!» И сколько я помнил себя — всегда, для всех в Академии я был чужаком, за восемь лет обучения сумевшим добиться у однокашников уважения, но не приятия. Всегда между мной и ними — что бывшими беспризорниками, что сынками обеспеченных родителей — проходила полоса отчуждения. Подумал с тоской, рвущей душу на части: надо плюнуть на всё, отбросить прошлое, как мучительный сон. Что я потеряю, оставшись на Ирдале? Что мне терять? Разве не дрался я в стенах Академии один против пятерых-шестерых? Неприятие и вражда вечно шли рядом — разве мои однокашники сами не поставили меня на другую сторону?

Резкий, отрывистый крик чайки развеял морок. «Нет, — подумалось. — Никогда».

Я смахнул выступивший на лбу холодный пот, чуть не налетел на остановившегося медика и растерянно огляделся. Впереди, насколько хватало взгляда — море: бесконечная синь, полная солнечных бликов. Тропа, по которой мы шли, спускалась вниз по крутому склону и терялась в белом песке пляжа, пестрящем куполами тентов и словно игрушечными прямоугольниками лежаков. Почти у самой кромки прибоя группа людей играла в мяч, немногочисленные зрители подбадривали их криками, ещё несколько отдыхающих плескались в волнах.

У меня перехватило дыхание. И нас пустят на этот пляж? Изумительное местечко больше всего было похоже на курорт для избранных. Однако Эгрив спускался по тропе вниз уверенной пружинистой походкой. Я шёл за медиком, понимая, что, несмотря на все опасения, не смогу повернуть сейчас назад. Море манило. Манило так, что я готов был как есть, в одежде, разбежавшись, влететь в воду, и…

Сердце пропустило удар. А потом ещё. И это было похоже на наваждение — мне казалось, я уже плыл, всё ещё следуя по тропе за Эгривом. И чем ближе было море, тем сильнее хотелось окунуться в плотную солёную воду, позволив океану качать себя на волнах. Это желание было сильнее меня. Всё ушло, потеряло остроту и накал: тревога, сомнения, необходимость делать выбор, страх перед наказанием — отступили прочь. Я стремился к морю — и только.

Эгрив же, как специально, пошёл не к морю, а двинулся куда-то вдоль пляжа скорым шагом, совершенно не обращая внимания на мои неуклюжие попытки угнаться за ним: ноги с непривычки вязли, а в обувь сразу же набился обжигающе-горячий песок. Сбавил темп он лишь там, где пляж превратился в узкую полосу между морем и крутым склоном холма: там, за выступом, был ещё один маленький пляжик, никем не занятый, но с парой лежаков и тентом.

— Тут тебя никто не побеспокоит. Навязывать своё общество ищущему уединения у нас не принято, а случайно сюда вряд ли кто забредёт: от основного пляжа досюда полчаса топать, — заметил он, и, сняв с плеча рюкзак, поставил его на лежак. Раскрыв, продемонстрировал мне содержимое — пару бутылок с водой, несколько фруктов. Пояснил: — Это тебе, если решишь побыть у моря подольше.

— А ты?

— А я окунусь и назад.

Эгрив едва заметно вздохнул, словно сожалея о чём-то, одним движением стянул с себя тунику, бросив её на лежак рядом с сумкой. Тело у него было под стать лицу — худое и костлявое, но почти не загорелое. Мне бы отвернуться — неприлично глазеть на чужую наготу, но, увидев чёрную татуировку, я застыл, охваченный ужасом: на плече медика был изображён хорошо знакомый мне герб Иллнуанари. И тут же засвербила мысль — этот медик, кто же он на самом деле?

— Эта метка каторжника — память о пребывании в Торговом Союзе, — замерев, напряжённо произнес медик, смотря куда-то вдаль. — Поэтому я так хорошо знаю язык и обычаи Раст-эн-Хейм, было время выучить их: два года на каторге, ещё три — в поиске возможности вернуться в Лигу. И я бы давно свёл метку, но она помогает мне помнить, что люди есть везде.

Я почувствовал, как меня начинает трясти от облегчения, и плюхнулся на ближайший лежак — ноги не держали.

А медик, нервно передёрнув плечами, полностью обнажился, и, более не обращая на меня внимания, поспешил к воде, переходя с шага на бег.

Вот он достиг кромки прибоя, вот с ворохом брызг влетел в сияющую под солнцем воду, вот поплыл — уверенно, быстро, к самому горизонту, а я всё сидел, пытаясь взять себя в руки и успокоить сердце, глухо бьющееся в висках.

Эгрив — каторжник? Как он туда попал? Пленный военный медик? И как выбрался? Голова пухла от вопросов, мысли перескакивали с одного на другое, и ответов не предвиделось. А ещё — впервые кто-то так беззастенчиво и нахально полностью обнажался в моём присутствии. Одно это действие — словно пощёчина. Верно говорили про лигийцев, что они бесстыжие твари. Бесстыжие, наглые и бессовестные. Твари.

Я цеплялся за свой шок, за свой стыд, как утопающий — за соломинку, лишь бы не думать о клейме.

Я не заметил, как Элоэтти вернулся: погружённый в себя, я сидел и старался не думать. Наконец, он нарушил молчание:

— Пойдёшь купаться?

— Голышом? — вскинулся я, но осёкся, увидев безмятежный взгляд.

Эгрив так и не оделся, и, казалось, не испытывал никакого смущения от собственной наготы.

— У вас так не принято? Извини. Не подумал. Можешь и одетым. Но в просторной одежде это будет неудобно. Плавать-то ты умеешь, надеюсь?

Я промолчал. А что тут сказать? И «да», и «нет» — будут одинаково ложью. Ответить «не знаю» — и выставить себя совсем дураком? Провалиться бы сквозь землю! А медик словно и не ждал ответа. Достав из кармашка рюкзака металлическую ленту, нацепил её мне на руку, словно браслет кибердиагноста.

— Маячок для спасателей, — пояснил, словно несмышленышу. — Если что не так — примчатся, бакланы. Выловят, откачают, высушат. И в госпиталь вернут, не задавая лишних вопросов. Понял?

— Боитесь, что сбегу?

В ответ он расхохотался.

— Прости, но это выглядит как сцена из комедийного боевика — герой в одиночку проникает в космопорт, перебивает охрану, захватывает корабль и улетает восвояси!

Видимо, у меня что-то сделалось с лицом. Эгрив оборвал смех и стал очень серьёзным.

— Извини, я опять не подумал, — медик с силой потёр ладонями лицо. Посмотрел на меня странным взглядом и спросил «в лоб»:

— Скольких ты убил?

— Двоих. Минимум. Может больше, — меня вновь охватило странное чувство, как при допросе у Элейджа: я не хотел говорить, но молчать не мог.

— Как?

— Одного оглушил, второго… Второго, кажется, забил рукояткой парализатора.

— Но ведь паралич проходит, а второму ты скорее шишек да синяков наставил…

— Потом был старт на форсаже. И ещё какие-то люди бежали к кораблю. А я — не подумал.

— Чтобы сбежать с каторги, — негромко произнёс Эгрив, — я своими руками перерезал горло охраннику чуть постарше тебя, вся вина которого заключалась в том, что он стоял между мной и свободой. Я, врач, сознательно убил человека. Который лично мне не сделал ничего плохого.

— Второй зарезал Фори.

— Что?

— А я — ротозей! Я не успел его остановить! Не успел, ты понимаешь?!

Кажется, я кричал.

— Если бы ты мог опять вернуться в тот момент, и у тебя было бы достаточно времени, что бы ты изменил?

— Я бы успел спасти Фори. И их бы оттащил. И предупредил бы бегущих, — ответил я не раздумывая. — Но что толку мечтать о невозможном?

— Этим мы и отличаемся от убийц. Желанием никого не убивать и сожалением, что ничего нельзя исправить.

Эгрив молчал, внимательно разглядывая свои ладони. Что он видел на них? Кровь того охранника?

— Ты, конечно, можешь снять и выбросить этот браслет — и пойти купаться без него. И если ты утонешь — твоя смерть будет на моей совести. И я буду видеть тебя в своих снах вместе с тем парнем.

Медик поднялся, собрал одежду, перекинул её через плечо, подхватил свои шлёпки и как был, нагишом, пошёл с пляжа.