№10 "Чужая Земля"

Похищение неолита

Пятница 1966-го года в августе 26-го числа выдалась пасмурной и прохладной с моросящим дождем. Такая погода не выманит на улицу. Вечером в одной из квартир города Горького произошел праздничный ужин, поводом к которому послужили и наступление нового учебного года у дочки Сокольского Антона Андреевича и ее день рождения, однако виновница торжества не сидела за столом. Она присутствовала только в разговорах собравшихся, ибо до первого сентября оставалась почти неделя, а начало учебы уже перестало быть событием, так как случалось три раза. И вот близился четвертый раз. Юле исполнялось десять лет.

Сокольский говорил в шутку, что они с Юлькой одномесячники. Он родился пятнадцатого сентябрь.

Дочь отдыхала на летних каникулах у бабушки в деревне (или на деревне, кому как нравится), потому что в таком возрасте куда интереснее быть за городом, чем среди взрослых за столом, где ведутся скучные беседы.

Эхом в разговорах прокатывалось событие недавнего прошлого — процесс над Синявским и Даниэлем. Многие, кто причисляют себя к русской интеллигенции, посчитают его важной исторической засечкой на бесконечной оси времени, хотя это только красивый образ и метафора, где грифельный карандаш, зажатый в перстах мировой судьбы, коротким и нервным движением наносит на линию тонкую как волосок черточку. Так начался отсчет диссидентского движения в СССР.

Многих могло бы удивить, а, возможно, и нет, что для Вселенной упомянутый выше краткий всплеск истории, длящийся ничтожно мало, есть едва заметная флюктуация, которой следует пренебречь при расчетах траектории мирового колеса мироздания, след которого петляет в океане хаоса, ловя равновесие. Куда важнее иное: в этом году случился самый мощный всплеск рентгеновского излучения, обнаруженный астрономами Земли в июне в области созвездия Скорпиона. Ученые увязали вспышку со звездой, что являлась останками сверхновой. Смертоносный выдох погибшего космического тела не смог бы повредить ни в коем случае планете, но именно это событие говорило о временном нарушении хрупкого равновесия Вселенной, однако человечество об этом не знало.

Оно обыденно сосредотачивало луч внимания на частных проблемах и измышлениях, которые, возможно, с высоты иных точек зрения (не мирских и не человеческих) являлись второстепенными, если не последними по значимости для Вселенной. Вселенная всего лишь отмечала наличие этих частностей, как людской глаз отмечает движение легкого облачка по синему небу. Какую роль может сыграть клочок белого пара в вышине, если через несколько часов он растает?

Люди сидели за столом, уже не вспоминая дочь Сокольского. Они в беседе будто поменяли с легкостью несколько рек с разными направлениями и очутились здесь и сейчас в бездне непознанного. Так и говорили:

— Перед нами открылась великая бездна непознанного, бездна всевозможного.

— А кто-то подумает о вседозволенности.

— И что прикажешь делать?

— Наши действия разнообразны. Они блистают разнообразием, и каждый из нас потом, или сейчас выберет близкие себе сообразно совести, но можно ли в данном случае говорить о совести? Ведь мы стоим у бездны на краю и кидаем по-детски камешки в нее, кидаем слова в неизвестность, ожидая отклика, но отклика не происходит. Никаких сигналов оттуда из глубины жидкого сиреневого тумана неопределенности не доносится. Имеется, правда, желание сесть на краю, свесив босые ноги, чтобы голыми пятками почувствовать влажное прикосновение тайны. Противоречивое чувство, между прочим. Два полюса противоборствующих друг с другом; стремления, пытающиеся найти синтез, они: страх перед кромешной неизвестностью и желание посмотреть туда, в неведомое. А вдруг кто-то ответит? Не световым или звуковым сигналом, не движением, а соучастным взглядом. Порой мне кажется, что стоит только чуть дольше не отрывать внимания от туманности и зачарованности молчаливого величия бездны, и она обязательно ответит.

Сокольский, задумавшись, прекрасно понял, к чему клонил знакомый. Знакомый, не подозревая сам, пускался в долгий путь плетения слов о сути Вселенной. Он намекал на: то ли она пустой, с человеческой точки зрения, механизм, то ли она одушевленный и полнокровный объект-субъект, пытающийся принять участие в жизни каждого существа и предмета, обитающего внутри и около нее. Слабое место подобных рассуждений заключалось в следующем: они есть гадание на кофейной гуще и попытка написать нечто осмысленное пальцами на воде. Узор, оставляемый умом, либо случаен и хаотичен, либо исчезал для Вселенной мгновенно, как только обретал свою завершённость. Трагедия ума — быть частью мироздания и не понимать его корня, его истока — вот камень преткновения всех человеческих размышлений о сущности бытия.

Интересное и примечательное, так казалось Сокольскому, в подобном словоблудии и растекании по древу смыслов то, что имеется небольшая вероятность иллюзорности. Почему иллюзии, и почему вероятность мала, он себе вряд ли бы смог объяснить вразумительно, ибо сама идея об этом была подобно вербальному сквозняку, нечаянному порыву ветра, обнаружившему ментальный разлом в сознании. Чтобы определенней оформить измышления и закрепить их, Сокольский возразил знакомому:

— А ты не рассматриваешь такого простого и в тоже время страшного варианта, что твоя бездна непознанного, пропасть неизвестности, подернутая липким туманом забвения, не более чем самообман? Иллюзия. Тайна Вселенной со всеми своими сакральными слоями смыслов есть измышление человеческого ума. Другими словами: нереально, фальшиво и ложно. Не думал о том, что человечество — Дон Кихот, придумавший великанов на месте мельниц? Или странник, случайно поднявший взор на небо, где по синему океану плывут облака, они выглядят завершенными, я бы даже сказал, монолитными фигурами, а на деле оказываются клубами пара, которые непостоянны, и которые можно пролететь насквозь.

Знакомый, недолго думая, продолжил мысль:

— Но для этого нужно построить летательный аппарат, что приблизит нас к небу, но люди пока, иносказательно говоря, не построили самолета, дирижабля или воздушного шара. Я могу примирить тебя со страхом потери смыслов, сказав о бездне смыслов, как о неоспоримо существующей субстанции, ибо ты, если созерцаешь ее, то она, хотя бы для тебя реальна. И в этом может заключаться прелесть нашего бытия, но, конечно, речь идет о субъективном идеализме, ты бы поспорил со мной, ты бы возразил: так это и есть измышления ума, так это и есть иллюзия. Но, как думаешь, ум мой, твой и других людей реален?

Сокольский ничего не смог сказать, он терялся в нагромождении слов. Возражать, или поддержать собеседника не было никакой возможности, тем более он ощутил внутри, что какой-то неведомых механизм щелкнул и переправил поток внутренних рассуждений по иному руслу, в котором примирялось всё. Поток бурливо говорил с ним и настаивал на оправдании любого вида бытия, в том числе созданного изощренным умом. Любое проявление воли необходимо во Вселенной, всему должно быть; и это «должно», как кредо, имеет все права только потому, что ограниченному человеческому уму не понять, не постичь, а тем более не познать сути вещей, всего коловращения предметов, существ и сущностей. Человек видит лишь тени объектов, потому как сам является тенью.

Он слышал подобные разговоры не раз. Хорошие мысли, как светящиеся гирлянды на елке, не должны раз вспыхнуть и погаснуть, они должны мигать постоянно; то одна лампочка зажжется, то другая. Самоповтор и повтор чужих малых озарений не преступление и не признак дурного тона, озарения надо порой припоминать и говорить о них вслух.

— Вы вполне можете говорить на земные темы. Или не хотите? — спросила хозяйка квартиры.

— О чем, например? — Сокольский задумался.

Он обратился к гостю:

— Что ответишь, Юрка, на такое предложение? Земные темы, м?

— Порой кажется, что ты слишком отстранен от текущего момента…

— Не говори с трибуны.

— Не буду. Но жизнь проходит мимо, точнее ты мимо нее. Уж прости меня, старик, я не скажу, сторонишься, но стараешься меньше касаться настоящего, вроде, пытаешься меньше запачкаться.

— Например?

— Например, Синявский и Даниэль.

— Ты опять? Но продолжай.

— Ты не сказал ни слово о них. Трусом никогда не был, но…

— Пойми, Юрий, как мне кажется, не все так просто. Я не о самом процесс. Я о фундаментальной теме, которую затрагивает суд над ними: свобода слова, свобода личность. Возможно, не поверишь, но тема скользкая, ведь свобода стоит под большими знаками вопроса и восклицания. Свобода не то, что… Как тебе объяснить. Не верю я в существование свободной личности? Нет ее. Для меня пока это пустой звук. Термин из методички.

— Ты отрицаешь общечеловеческие ценности?

— Как это, общечеловеческие?

— Посуди. Ценность человеческой жизни, даже самой никчемной жизни, не умаляет ее значимости и является всемирной.

— Мне кажется, никаких общечеловеческих ценностей не существует. Это как с твоей бездной тайн, покрытой зыбким туманом. Она есть только для тебя.

— Теперь я не понял.

— Ты говоришь свобода, но для русского человека она не является первостепенной и важной, русский образ мыслей ставит на первое место справедливость в ущерб любой свободе. Свобода не связана со справедливостью, нам только так кажется. Неправый суд, как точно замечено, не потому неправый, что покушается на свободу личности, а потому что всего только и дел — несправедлив. И ощущение несправедливости заключается не в крахе свободы, это не лежит в рациональной плоскости, а заключается в подсознательных движениях души, на которые ты цепляешь по инерции ярлыки европейскости. Ведь понятие свободы пришло к нам с Запада. И да, мне интересна моя робота, чем те события.

— Кстати, о работе, — задумчиво проговорил Юрий, одновременно припоминая, что он хотел сказать в начале беседы, и обдумывая трудно перевариваемую мысль Сокольского. — Пойдем, покурим. На балкон.

Сокольский согласился. Он желал бы рассказать о собственных мыслях по поводу европейской свободы, равенства, либерализма и прочее. Не так он сильно на самом деле погрузился в работу, чтобы не замечать вокруг изменений, но твердо был уверен, что идеи о свободе личности вскормлены в лоне Европы и только для нее и подходят. Они не плохие и не хорошие, они таковы, каковы их сделал западный человек и история. Всего-то и надо осознать: либерализм не подходит для России. Это не универсальная ценность. Вообще не существует общечеловеческих ценностей, поэтому предметы социологии и права могут иметь одинаковые названия, но разный контекст. Однако Сокольский промолчал об этом, понимая, что Юрка назовет сие дремучей дикостью, он обязательно придумает какое-нибудь избыточное и гипертрофированное определение еще не до конца очерченным мыслям Сокольского.

— Я, конечно, думал о процессе, думал, — вдруг первым заговорил он, когда они курили на балконе. — Ты не поверишь, но я подумал и о ЦРУ.

— То есть? Оно-то здесь причем? — насторожился Юрий.

— Пытался представить, кто мог их сдать.

— Стукачи найдутся.

— Нет, это ЦРУ сдало. Они следили за Даниэлем и Синявским, они их выдали нашим органам и тут же обратили внимание американского народа на то, как в СССР плохо со свободой слова. Политическая игра. Нужно им было отвлечь простого обывателя на Североамериканском континенте от бессмысленной и непопулярной войны во Вьетнаме.

— Завиральная гипотеза. Слишком сложная, не находишь?

— Возможно, но самое смешное название для радио это радио «Свобода». СМИ не могут быть свободными — скорей это завиральная идея, — ответил Сокольский, делая ударение на слово «это».

— Ты просто не можешь поверить в очевидное…

— Вопрос не веры, а убеждений. Но ты хотел рассказать мне нечто касаемо моей работы, так что политику отодвинем в сторону.

— Твоя идея с ДНК видится настолько масштабной, настолько и неосуществимой. Создать единый паспорт человечества в современных условиях… Короче, старик я предлагаю тебе проветриться. Сгонять за город. Недалеко. Километров пятьдесят по трассе. В Борском районе обнаружили неолитическое семейное захоронение. Предлагаю съездить завтра туда.

Сокольский с сомнением глянул на Юрия.

— Ты прекрасно знаешь, я кабинетный ученый и выезды для меня не имеют смысла. Безусловно, собирая наследственный материал, порой необходимо выезжать на археологические раскопки, скажем так, ощутить время и место. Недостаточно поставить флажок на карту. Соглашусь и… Предположим… Предположим, ты прав. Надо проветриться. Но я в большей степени занимаюсь статистическими изысканиями и их анализом, нежели…

— Поехали. Не пожалеешь.

Юрий сосредоточенно посмотрел на Сокольского, и взгляд знакомого в свете огней ночного города казался черным и тягучим, словно крепкий кофе без молока. Сокольский невольно вспомнил будничные утра. Они начинались всегда с этого напитка. Чай не так сильно разносил ароматы по квартире, в отличие от кофе. Аромат дразнил ноздри и манил к столу; желание выпить просыпалось раньше желания тела двигаться. Ему нравилось подобное медленное пробуждение, будто волнами накатывало оно. Вначале кофейный запах — и он садился за стол и выпивал чашку. Затем пробуждалось желание работать.

Взгляд Юрия хотелось, как ни странно, выпить до дна, чтобы понять уловку, и Сокольский спросил напрямую:

— Здесь уловка, верно? Я ее чувствую, но не понимаю. Точнее я уже всё прекрасно понял. Ты не договорил. Продолжай.

— Лабораторные исследования неолитического захоронения не окончены. Говорить о результатах рано. Скажу, оно редкое для науки археологии, но самое главное там случилось похищение. Да, я бы назвал это похищением века. В едином могильнике была захоронена семья. Предположительно отец, мать и дочь. Вот дочь и похитили, ее останки исчезли.

Сокольский ничего не ответил, тяжело вдохнул воздух через нос и выдохнул через рот. История с похищением, а точнее хищением, понравилась. Было в ней нечто забавное и таинственное одновременно, но вслух он произнес:

— Старик, я занимаются кабинетной работой. Для меня ДНК — книга человека. Прочитав ее, можно прочитать и человека, но если природа, создавшая ДНК, является гениальным автором, то такую книгу можно листать до бесконечности и находить в ней всё новые и новые смыслы.

— Погоди, тебе не интересно?

— Ты заметил, что это странное похищение?

— Да.

— Не потому оно странное, что какой-то вандал украл кости, а оттого, что он украл только кости ребенка, и то, наверно, не совсем кости… Я не разбираюсь в археологии. Могут ли за время, прошедшее с неолита, останки человека минерализоваться?

— Не знаю. Я тоже не специалист. Кстати, а если могут? По костям можно восстановить древнее ДНК?

— Вряд ли, но я пытаюсь придумать метод ретроспективного восстановления ДНК. Обратная эволюция человеческого вида, основанная на знании закономерностей изменений в пространстве и времени большой молекулы, которая несет всю информацию о нас. Если можно было бы аналитически сконструировать все нюансы перемен в будущем, то и в прошлое нырнуть таким способом не представило бы проблемы.

Еще Сокольского интересовал один вопрос, кроме ДНК, и этот вопрос для себя он так обозначил: когда человек, как вид биологический, утратил онтологическую девственность, уйдя от природы и разрушив внутреннюю гармонию. Он понимал двойственность природы в целом и не верил пушкинскому стиху, где говорилось о ней равнодушной, которая красою вечною будет сиять. Природа не равнодушна. Природа двояка, а значит самосогласованность ей не свойственно, но человек не должен был удаляться от нее, он должен был преобразовать ее эволюционно, и та внутренняя гармония, что нарождалась в людях, стремилась развиться и передаться природе, но сего не произошло.

Когда человек свернул не туда?

Сокольский представлял себе древнейшую историю человечества как добровольное и в тоже время незаметное бегство из потенциального рая. Не существовало сурового ветхозаветного бога, что изгнал первенцев своих из кущ Эдема. Человек добровольно ушел из него, неуютно стало в благостном месте. Он бы так и жил родом и племен и каждое общественное образование людей не превышало численность в сто человек. В равенство в таком узком социуме Сокольский не верил, ибо природа проявилась бы рано, или поздно, и тогда иерархичность прочно вплелась бы в повседневность древнейших людей. Когда встречаются животные одного вида, они обнюхивают друг друга — знакомятся, узнают себя в другом и интуитивно определяют иерархию в возникшей паре. Древнейший человек делал тоже самое. Посмотрят в глаза, окинут взглядом, еще помогает речь определиться с чужаком из другого племени, но с изобретением дальнобойных орудий убийств (лук, например) не требуется подпускать незнакомца к себе. Пустил стрелу — и конец. Всё так оказывается просто. Чудовищное ядерное оружие — это модернизированный лук, усовершенствованное орудие дистанционного убийства. Когда США сбросило бомбы на Хиросиму и Нагасаки, никто не задумался изначально о визуальном контакте с лицами миллионов японцев, никто не собирался с ними разговаривать, чтобы узнать этих людей, узнать их характер, их мечты, их цели, их недостатки, их семьи. Лук древнего человека стал мостиком, по которому человечество добровольно сбежало из возможного рая.

Родоплеменное содружество люди променяли на безликое сожительство масс. Человек, живущий в городе, где рядом есть миллионы горожан, чувствует себя одиноким только потому, что ему природой не предначертано знать этих миллионов, ему достаточно иметь связь с сотней людей.

Так считал Сокольский. Он понимал надуманность и непоследовательность своих рассуждений, но только в частностях, а в целостности умозрительной конструкции был уверен. Да, направление мыслей выбрано верно, так оно и случилось в истории: человек сам сбежал из еще не построенного рая, когда придумал лук, когда родоплеменной строй начал уходить в прошлое. Конечно, признавался он сам себе, жить малыми группами тяжело, тяжело также не воевать с соседями и прогресс технический сильно замедлиться. Никто не спорит, это тяжкий путь к гармонии, но человек уже к тому времени совершил великую родоплеменную революцию — приручил огонь, научился термически обрабатывать пищу.

Сокольский не дал ясного ответа Юрию, лишь сказал:

— Я подумаю.

— Думай до утра, — ответил тот.

Но на самом деле Сокольский решил, что «сгоняет проветриться», ибо тянуло к тому место, хотелось увидеть зарю человечества, которое стояло на пороге рая, но одернуло ногу и повернуло в другую сторону. Он не идеализировал свободу доисторических людей, так как время было жестокое и беспросветное, без капли творчества, точнее оно только-только зарождалось, но приехать на археологические раскопки и увидеть своими глазами, значит, возможно, понять, отчего мы свернули не туда.