Часть первая «О крови насущной» главы 1-5

Часть первая «О крови насущной»

1

Доктор во время операции откровенно скучал. Он стоял у самого края ямы, постоянно смотрел на часы и курил, бросая окурки вниз. Только изредка он оживал и кричал.

– Куда копаете, бестолочи! В жир уйдёте! Правее, сволочи, правее!

Каждый раз после этого он вздыхал и бормотал под нос.

– Дал Бог работничков, так мы и до вечера к артерии не доберёмся.

И опять замирал. Потные мужики с огромными корзинами за спиной, с ещё тёплым, свежеевырубленным мясом проходили мимо. Из корзин шёл пар, маленькие бордовые капельки крови просачивались сквозь щели и падали вниз на шершавую серую кожу. Но лужи собираться не успевали, тут же подбегали крысы и, ничуть не смущаясь людей, слизывали кровь. Мужики, не останавливаясь, пытались придавить их тяжёлыми ботинками, но шустрые твари ловко уворачивались, только озлобленно пищали. Они и в яму бросились бы. Но по краям стояли четверо мужиков. Руки у них были свободны и они уже спуску крысам не давали: ловили особенно наглых за хвосты и разбивали головы о соленые камни или топили в каплях пота. Над ними возвышался Степан Колода, он держал в руках вилы, на которые нанизывал самых вёртких. После того как крыса прекращала визжать, Колода ловким взмахом вил отправлял трупик куда-то в сторону.

Внизу радостно загомонили. Доктор снова ожил, выплюнул очередную сигарету и крикнул:

– Ну, что там у вас?

– Кажись есть, тут она, вота мать итить, – вразнобой ответили мужики.

– Не дурите там? Точно дошли? – спросил доктор.

– Точно, Савелий Иванович, точно! – крикнул самоназначенный помощник доктора Мишуня. – Как есть артерия, как есть!

Доктор покачал головой. Достав из кармана карту, он внимательно изучил красные пунктирные линии вероятного прохождения артерий и черные точки старых ям. Рядом с каждой стояла цифра – глубина залегания. По расчётам копать ещё часа два. За спиной тяжело дышали мужики с пустыми корзинами. Они с надеждой смотрели то вниз, то на доктора.

– Что это так? А? – сам у себя тихо поинтересовался доктор.

В ответ только плечами пожал и вздохнул: делать нечего – надо спускаться. Идти пришлось по импровизированной лестнице, вырубленной прямо в мясе. Поблизости давно не осталось волос, поэтому доски пилить было не из чего, обходились без них, перестав их облагораживать. Поэтому спускаться было неудобно, скользко, ноги так и норовили уехать по мясу вперёд, но доктор упрямо шел. Только раз сдался отдышке и остановился передохнуть на небольшом выступе. Немного постояв, доктор достал из кармана пачку сигарет.

– Папа! Ты же обещал не курить! – услышал он сверху голос дочери.

Доктор задрал голову, посмотрел на дочку, улыбнулся её счастливым шестнадцати годам, голубому платью и шляпке, и аккуратно засунул сигарету в пачку.

– Да-да, Лизонька! Я помню, – произнёс доктор.

– Смотри папочка, не кури больше! Ты же знаешь, какая это дурная привычка!

– Да-да, Лизонька! Конечно, знаю, – согласился доктор. И спросил: – Что ты здесь?

В обрамлении мужиков и серого неба дочка показалась ему настоящим ангелом, чужеродным пятном в этом пейзаже. Заляпанные грязью и кровью мужики аккуратно стояли рядом, стараясь и не задеть. Казалось даже крысы обходили её стороной, боясь запачкать.

– Меня мамочка прислала! Позвать тебя к столу, на обед! – сообщила дочка.

– Нет, Лизонька, сейчас никак не могу, – покачал доктор головой. – Мы вроде к артерии вышли. Никак не могу.

Глаза у дочки загорелись.

– На артерию! – воскликнула она. – Папочка, ну можно, ну можно я посмотрю?

– Конечно, дочка, смотри, – легко разрешил доктор, – под ноги только смотри, мясо сильно сочится что-то. И осторожно, чтобы штопором не зацепили, когда нести будут.

Спускаться дальше было легче. Доктор думал о Лизе и почти не замечал скользких ступеней. Дочка у них с женой получилась красавица. Такую и жалко на кровезаготовках оставлять. Нет ей пары здесь. Мишуня – самый толковый из всей молодежи – обрубком безрук и ног на её фоне будет. Ни тонкости в нем, ни воспитания. Да и сообразительный он только условно, если с другими сравнивать, а так, как все, от мужиков недалеко ушёл. Экзамен за десятый класс так и не сдал. «Правильно жена говорит, – решил доктор, – надо её в столицу отправлять. Дорого конечно, но смотришь: артерия толстой будет, осилим. А если нет, кубышку потрясём, но отправим».

На дне ямы помощники смолили дешёвые сигареты и уже рубились в карты. Только Мишуня, изображая серьёзность, стоял над артерией с толстой черной папкой подмышкой, видимо рассчитывая на то, что доктор все же сделает его официальным ассистентом.

– Вот, Савелий Иванович, вот оно! – ткнул он пальцем в тёмную пульсирующую стену.

Доктор достал из правого кармана брюк фонендоскоп и подошёл к артерии. К своей работе он всегда подходил ответственно, поэтому вслушивался в кровь дольше положенного по инструкции времени. Все же чиновники кровь знали гораздо хуже, чем любой доктор, проживший в кровезаготовках хотя бы несколько лет. А Савелий Иванович тут уже почти четвертак лет из жизни вычел, о крови он такие подробности знал, о каких и столичный профессор понятия не имеет. Вот и слушал на совесть. А не по совести и нельзя было. Кровь не любит людей безответственных и торопливых. Чуть зазеваешься и пропустишь тревожный стук тромбоцитов, которые торопятся вниз по стоку, к крану, вбитому в артерию в другой яме. И будешь долго потом гадать, почему твой кран часто забивается и даёт мало крови. Наконец, доктор кивнул и спрятал фонендоскоп.

– Ну что, Савелий Иванович? Сверлим? – спросил Мишуня.

– Не торопись, – пробормотал доктор, внимательно осматривая яму. – Не торопись. Тут все понять сперва надо. Странная какая-то артерия.

– Да что странного-то? – спросил Мишуня и похлопал по пульсирующей стене. – Вон как кровушка бьётся! Надо сверлить. Чур, Лизе первый стакан!

Доктор посмотрел вверх, на дочку, которая стояла на краю ямы и с интересом наблюдала за происходящим.

– Первый стакан в лабораторию. Тут разговоров вообще никаких быть не должно. И смотри Мишуня, не дам никому пробовать, пока оттуда добро не дадут. А то будет как с зареченскими – животом измучаетесь, – строго произнёс доктор.

Но Мишуня и не думал спорить.

– Само собой, – закивал он. – Опосля лаборатории только, с пониманием я. Сам сгоняю к приёмнику, как метеор, одна нога там и уже вернусь. И стакан там всполосну, чтобы чистый, значит. И вытру.

Доктор поморщился. Мишунины обхаживания, в которых виделась ему гораздо еще более неприятная, чем возможно ассистентство, надежда очередного заготовского прыща сосватать себе судьбу лучшую, чем привычный уклад. А именно захомутать дочку местного босса. Но Лиза – не пара ему совершенно. Гнать надо таких женихов. Хотя куда его с заготовок? Куда он денется отсюда? Кому он нужен в цивилизации? «А вот Лизоньку надо обязательно отсюда отослать, с университет какой-то определить, – подумал доктор. – И нечего тянуть, девчачье сердце глупое: ещё и влюбится в этого оборванца».

– Другой пусть бегает. Ты мне тут нужен, – проворчал доктор.

Мишуня и тут не думал расстраиваться, заулыбался, оглянулся на играющих в карты остальных мужиков – вот, мол, отмечает меня доктор среди всех вас.

– Не время рассиживаться! – крикнул неожиданно доктор. – Быстро лопаты в руки, очищайте участок и живей. Раз вышли так быстро на артерию, то не будем на завтра оставлять, сегодня кран установим.

Потом достал из пачки сигарету и закурил. И только тут вспомнил о дочке. Посмотрел вверх, поймал осуждающий взгляд и закивал быстро, не выпуская сигарету из рта.

– Сейчас-сейчас, – пробормотал и быстро опустил глаза.

И увидел это, и задрожал. Аккуратно, чтобы никто не заметил его волнения, наступил носком сапога на белое пятнышко. Надавил, попытался по мясу размазать. Горит пятнышко. Выдохнул. Думать о плохом доктору не хотелось. Не хотелось думать об ужасном, о кошмарном. Но лезли мысли в голову, не отступая. Он даже сигаретой помахал, отгоняя, да только выпустил её из дрожащих пальцев. «Что ж делать-то, что ж делать?» – пронеслось в мыслях. Нет, инструкцию он помнил хорошо. Как и то, что может означать белое пятнышко и паутинка белых, исчезающих в мясе, прожилок. Только не нравилась ему процедура, подробно расписанная в красной толстой книжке. «Бедная Лизонька, – испугался доктор. – Всех закроют на карантин. Тут умрёт, среди этой мерзости людской. » Не за себя в этот момент испугался.

– Так что, Савелий Иванович? Дальше копаем? – услышал он голос Мишуни.

Показалось, что спросили издалека, почти из другой жизни.

– Что? – переспросил доктор.

– Так копаем? Равняем участок для штопора?

– Да-да, Мишуня, – с легкой хрипотцой произнес доктор. – Сейчас-сейчас, пойду и начинайте.

Достав из бокового кармана атласный платок подаренный женой, бережно спрятанный её заботливыми руками не столько от насморка, сколько как символ крепкой многолетней семейной жизни, и вытер вспотевший лоб. И как бы ненароком уронил его на мясо. Нагнулся и, поднимая, провел им по маленькому белому пятнышку. Потом бережно свернул платок, стараясь не коснуться пальцами жирного пятна. Постояв секунду задумавшись, пошёл к лестнице. В самом её начале замер, дела вид, что задумался о чем-то, вытащил свободной рукой пачку с сигаретами, и положил в неё платок. И только после этого оглянулся, проверяя, не поняли ли мужики его манипуляций. Но те уже дружно обкапывали вожделенную артерию.

– Да, Мишуня! – крикнул доктор. – Что-то меня знобит, пойду-ка домой. Кровь мне принесёшь потом.

– Конечно, Савелий Иванович!

2

В посёлок они возвращались привычным маршрутом, мимо обыкновенных пейзажей в этой местности, практически лишённой волосяного покроя. Сказывалась ещё близость кроведобычи. Бледно-розовые, от крови втоптанной в кожу дорожки, беспорядочно разбросанные терриконы из почерневшего высохшего мяса да общая заброшенность окружающего мира. Фермеров тут никогда не было, поэтому отсутствовали и аккуратные заборчики, и стада вшей, и поля разноцветных грибков и плесени. Да и кто будет заниматься сельским хозяйством, когда даже в самое голодное послевоенное время всем, включая зэков, кровь выдавали трёхлитровыми бутылями. И не по доброте советская власть так расщедрилась, вспомнив революционный лозунг: каждому по потребности, от каждого по возможности. Не дай она кровь, банально бы крали.

Около самого посёлка, в лопнувшем пузыре пота, сполоснули обувь. Лизонька подняла чуть юбку, сверкнув белыми ногами на фоне голубого платья и сиреневой нижней рубахи. «Хороша-то, хороша!» – воскликнул про себя доктор. И оглянулся испуганно по сторонам, чтобы не увидел никто эту её красоту. Сам доктор сапоги свои мыл тщательно: опустил в пот, поболтал там, вытащил и опять. Уже на солнце сверкают, но остановиться смог только тогда, когда дочка за собой потянула – ждут, мол.

Сам посёлок – беспорядочное нагромождение уродливых построек – располагался на огромном холме, насыпанном ещё во времена первых Романовых, до начала промышленного освоения этих земель. Целых сто лет тут качали кровь казаки, пока Петр Великий указом не закрыл частный промысел, превратив его исключительно в государственный. Разбросанные по всей округе поселения исчезли, и недалеко отсюда, по местным меркам, появился городок Усть-Сысольск. Там, из артерий в ямах вокруг реки Сысолы, тысячи людей каждый день сосали кровь, которую потом в огромных бочках везли в центральные области страны, чтобы затем отправить в Европу. Ямы по-прежнему появлялись то тут, то там. Но государственный люд к такому проявлению частной инициативы относился с предубеждением и пойманных предпринимателей нещадно избивали батогами. И только в тридцатых годах прошлого века люди вернулись сюда. Яма, та самая – первая, к тому времени зарубцевалась, а насыпанный старателями курган превратился в мозоль. Вот на ней-то и решено было обосноваться. Как было принято в те времена, завезли зэков и те в два месяца выстроили небольшой посёлок для гражданских специалистов и лагерь для прочих. Теперь, за каких-то двадцать лет без тяжёлого взгляда советской власти и пьяненького подмигивания пролетариата, лагерь полностью разрушился и о его существовании напоминают только остовы бараков да покосившиеся фонарные столбы.

Разбирать лагерь начали на следующий день после закрытия. Разборкой руководил бывший начальник лагеря, переквалифицировавшейся в генерального директора предприятия «КровьЗагЛаг №17». Местных, которым приглянулась редкая тут доска, отгоняли бывшие охранники. Первоначально предполагалось, что пойдёт этот ценный материал на укрепление ям, но с тех пор доктор ничего другого о досках, кроме ехидного — первоначальный капитал, и не слышал. Директор и в советские времена отличался вороватостью, поэтому никого это не удивило, и зарастающие сукровицей ямы приходилось очищать по старинке лопатами. Он бы и двухэтажное здание управления разобрал, если бы не жалел денег на постройку нового. С другой стороны, местным доски тоже непонятно зачем нужны были. На тот момент никто в посёлке из волос не строил. Вместо них использовали кирпичи из мяса, необожжённого, просто высушенного на солнце. Дома сложенные из них, обшитые кусками кожи, конечно не столь красивы, но жить в них вполне можно. Обживать посёлок начали ещё при Сталине. Зэки, выпущенные на поселение, выбирали для ссылки окрестности ставшего почти родным лагеря, основав невдалеке выселки. Блатные, конечно, тут не задерживались, перебирались намного южнее, а кто и в столицу. Оставались мужики, безропотные работяги, загремевшие на нары больше по глупости, чем по склонности к преступлениям. Помогать им никто сильно не помогал. Доктора, умевшего, но не любившего работать с опасным воровским контингентом, они более чем устраивали, и он любому желающему пробивал разрешение на работу кровезаготовителем, постройку дома и вызов семьи, если было кого вызывать. Материалов только не предоставлял, но тут мужики справлялись сами. Так, к началу перестройки здания управления, складов, бараков охраны и продмага, окружили одноэтажные черные домики, изначально построенные кривыми и косыми. Постепенно и вольнонаемные переселились из общежития в мясные избушки, перемешавшись и переженившись.

Так что шли они по хоть и пострадавшим от развала империи, но, благодаря коммерческой потенции, вполне обжитым местам. В бывшем музее лагеря открыли продмаг, из лагерной лавки сделали бар, совмещённый с аптекой, раз в неделю из города приезжала машина со всяческими мелочами. А Мишунина мать, перебравшаяся несколько лет назад с сыном к мужу, открыла кулинарию и маленькую пекарню. Жизнь текла размеренно и медленно, как тёмная и горькая венозная кровь. Из телевизора долетали отголоски Большой Жизни, но поселян они волновали мало, гораздо меньше крови.

– Здравствуйте, Савелий Иванович, – у самого дома поприветствовал его местный лекарь, Александр Чехов, полноватый мужчина, бледный, словно злодей из американских мультфильмов.

– Здравствуйте, Александр, здравствуйте, – пробормотал доктор.

– Как кровушка? Будет уже? А то я слышал: падает добыча. Директор серчает, ругается.

– Будет, как не быть, – не останавливаясь, ответил доктор, который не любил лекаря по множеству причин, прежде всего за доносительство. – Докопались уже. Кран ставить можно.

Лекарь часто закивал и поспешил вслед за ним.

– Здорово-то как! – обрадовался лекарь, как показалось доктору немного наиграно. – И богатая артерия? Полнокровная?

– Не ясно пока, анализы надо сделать, напор протестировать – начал отнекиваться доктор.

– Не может быть, чтобы вы, Савелий Иванович, с вашим-то опытом сразу не поняли. Вам-то одного взгляда достаточно! У вас же глаз острый!

– Острый-то острый, но анализы – это анализы, это факты, уважаемый Александр, – строго произнёс доктор, — а глаз к отчёту не приложишь.

Лекарь снова часто закивал и отлип.

– Папа, почему он такой липкий и неприятный? – спросила тихо дочка, когда они подошли к дому.

Доктор пожал плечами.

– Что тебе сказать, Лизонька… – он покопался в себе, стараясь правильно подобрать слова, чтобы и не солгать, и не окунуть её в самую жижу жизни. – Горечь в нем, внутри в нем горечь. Она в каждом человеке, дочка, но в некоторых чрезмерно. А так он человек неплохой. Должно быть…

– Не знаю, папенька, он мне кажется ужасно плохим человеком. Словно Саурон местный. Такой же злой, двуличный, мерзкий. Он меня пугает. А в последнее время стал ещё ужасно раздражать. Во все щели лезет.

Доктор не знал кто такой Саурон, он вообще путался в молодёжной мифологии и не вникал особо в дочкины фантазии. Поэтому не стал отвечать, просто покивал. Лекарь его не пугал. Обыкновенный мелкий пакостник и проныра. Блатные, убивавшие за медь, и злей и опасней, несчастного лекаря. Но вспоминать их совершенно не хотелось. Тем более что у дверей дома, на скамеечке, его ждала жена.

3

Расцеловавшись, они вошли в дом. Жена, Зинаида Павловна, привычно суетилась вокруг, создавая домашний уют, в который хотелось окунуться с головой, да забыться. Доктор любил жену. Всегда. Любил легкую, маленькую, худенькую девочку, привезенную по расстрельной статье. Любил погрузневшую после беременности женщину с мешками под глазами. И сейчас, несмотря на каждодневные живительные кровяные маски, постаревшую и как-то неожиданно поглупевшую и растратившую свою былую проницательность. Он любил каждую её ипостась, каждый жест, каждый излом её мыслей. Доктор никогда не пытался понять, почему же он любит. Будучи по воспитанию закоренелым атеистом, где-то в глубине подсознания он держался за тонкую ниточку, на конце которой, словно воздушный шарик, рвалась ввысь вера. Не настоящая вера в Бога, черта, правительство. Нет – простая и резиновая, вера в собственные чувства.

Они прошли в столовую. Сияла белая скатерть, в ней тонула белая посуда, блестели, словно экзотические рыбки, серебряные приборы, а наверху, над всем этим великолепным аквариумом, парила огромной синей пчелой лампа. Расселись. В соседней комнате гундосила радиоточка, где-то чавкала грязь под ногами прохожих за окном, а совсем далеко задорным матерком переругивались мужики, которым вторили их зычные бабы.

– Супчик кровавый, Савушка, и котлетки из кровавой гущи, и кашка из плесени в крови сваренная, – огласила меню, Зинаида Павловна.

– Ты просто волшебница, дорогая. Я всего по чуть-чуть, – проговорил доктор.

– Лизонька, у тебя опять нет аппетита?

–Нет, маменька. Почему-то нет, я только котлетку одну возьму, – улыбнулась дочка. – Уж очень они у тебя вкусные получаются.

Жена на простую лесть дочки не купилась, но уговаривать не стала, только головой покачала. Поначалу кушали молча, доктор с женой увлечённо ловили в мутной бордовой жидкости разноцветные кусочки грибков, Лизонька же медленно разламывала кровяной котлетку, мяла её вилкой и мечтала о чем-то своём. Молчание за столом раздражало доктора, казалось чем-то неестественным и обидным, будто за столом собрались люди не близкие, а совершенно чужие друг другу. Или хуже того: люди, поражённые какой-то ужасной обидой. В его представлении над обеденным столом должна литься неспешная беседа. А сейчас, кода его жёг изнутри страх, молчать было вообще нестерпимо.

– В столицу хотел бы наведаться… – произнёс он осторожно. – Давно не был, и не то чтобы скучаю, но хочется заглянуть в гости юности. Может и к Михаилу зайду. Брат, все ж таки.

Жена сразу нахмурилась. Родня доктора её совершенно не воспринимала, считая их брак мезальянсом, глупостью и ужасной пошлостью. А как их раздражало, когда Савелий Иванович заводил разговор о любви, единении душ, полной психологической совместимости и, тогда ещё звонким голосом, громко декламировал Блока. Счастливое лицо стоявшей рядом бывшей осуждённой, женщины без роду и племени, с огромными белыми пятнами в темной биографии, просто бесило добропорядочных столичных жителей. Зинаида Павловна не любила обострять, предпочитала молча сносить косые взгляды и шипение родни в спину, потому спросила осторожно и намёком:

– Ты вместе с Лизонькой поедешь? Справитесь без меня?

– Маменька! – воскликнула дочка. – Ну что ты! Это же столица! Там должно быть интересно. В кино сходим.

– В театр! – поддержал Лизу доктор. – Я попрошу купить контрамарочку на что-то приличное.

– В театр я не хочу, – надула губки дочка.

– Почему? – удивился доктор.

– Это же скучно, – произнесла, пожав плечами, Лиза, произнесла с таким видом, будто в который раз повторяет своим родителя азбучную истину, а те опять и опять отказываются её разуметь.

– Что же там скучного? – ещё больше поразился доктор.

– Ну, что может интересного в театре? Так же никакого действия! Заспиртованная сцена, актёры, как бактерии, носятся по ней, пока окончательно не увязнут в мёртвых декорациях. И вообще театр – это сплошная говорильня. Никакой реалистичности…

– Э… кхм… интересный взгляд, – пробормотал доктор. – Чем же театр отличается от кинематографа в таком случае?

На самом деле доктор и сам не очень любил театр. Но настолько он слился в его памяти со столичной жизнью, яркими фонарями и широкими проспектами, с первой, почти детской, любовью, что и самому себе не смог бы признаться, что театр всегда был всего лишь какой-то странной абстракцией. О, безусловно, он был театралом. Выписывал журналы, читал газеты, следил за премьерами. Как только прогресс шагнул вперёд навстречу человеку и видеомагнитофоны стали доступны коллеги стали привозить ему кассеты с постановками. А со времён появления в этом мире интернета, доктор даже научился скачивать их самостоятельно. Но театралом он был искусственно созданным. И, согласитесь, не так уж важно, что создал он себя таким самостоятельно. Быть может только в память о своей прошлой, столичной жизни, с широкими проспектами и английскими догами, которые прогуливают девушек на тонких каблучках.

– Папенька! Ну что ты! Как можно их сравнивать? Ты же смотрел со мной «Властелин колец»? Как можно такое сделать в театре?

– Это все сказки, больная фантазия, не более того, – раздражённо произнёс доктор. – Театр это реальность. А ты вновь с головой уходишь в выдуманные миры, не замечая окружающего, а в этом мире не место иллюзиям…

– Папенька, ну что такого плохого в других мирах? Что такого страшного? Даже если их нет?

В голосе Лизы звякнула обида. Тоненько, почти и не слышно для постороннего. Но доктор тут же уловил её отголосок и кротко посмотрел на неё. «Глупенькая! – подумал он. – Это для твоей же пользы! Нельзя в этом мире оставаться романтиком, нельзя погружаться в мечты так глубоко. Погружение закончится омутом, или вынырнешь в каком-то кошмаре». Он почувствовал взгляд жены, посмотрел на неё и уже совершенно спокойно произнёс:

– Ничего такого уж страшного в фантазиях нет, – да-да, доктор, не раздумывая покривил душой, только бы не обидеть дочь. – Это всего лишь бесполезно. Ну, Лизонька, ты же взрослая девочка. Ну, что такого удивительного будет в том, что в каком-то другом мире на небесном теле волосы будут расти не черные, а рыжие? Что изменится для людей, живущих на нем? Для других букашек? Это не более чем декорация.

Дочка только плечами пожала. Молча, и не возразила, но почувствовал доктор, что сдержалась только из упрямства.

– Милая, отец только добра тебе желает. Ты же дитё дитём ещё, – неожиданно поддержала доктора молчавшая до сих пор жена.

– Я понимаю, маменька, что папенька только от сердца своего доброго словами воспитывает, другой бы уже на колена положил…

– Мы же не мужичьё какое-то, – воскликнул недовольно доктор. – Это совершенно неприемлемые методы!

– Папенька, я понимаю все, понимаю, – произнесла Лиза и по левой щеке медленно заскользила слезинка. – Но и вы поймите меня! Мне ведь и не другие миры нужны. Я бы сама туда ни ногой. Наверное. Не в эльфах и не в орках дело, и не в волосах этих дурацких, пусть их хоть в фиолетовый выкрасят. Мне хочется знать, что существуют в этой вселенной места не столь параллельные нам, а совершенно перпендикулярные. Должно же быть что-то в этой вселенной удивительным и необычным.

По щеке её заскользила вторая слеза.

– Не плачь, Лизонька, не надо, – забеспокоилась Зинаида Павловна, она встала, подошла к дочери и прижала к себе.

– А хочешь, милая, я расскажу тебе свою сказку? – неожиданно спросил доктор. Он уже и сам был не рад, что вспомнил театр, столицу, фантазии. А ведь хотел только подготовить семью к поездке в столицу. Поездке с совершенно утилитарной целью – пристроить дочку в университет.

– Как в детстве? – спросила дочь

– Намного скучнее. Когда я был совсем ещё зеленным студентом, ни разу не выезжал на операции, на несколько курсов старше учился парень – Андрей Скляров. Парнем он был умным, любознательным, а ещё и болезненно жадным до всего нового и необычного. Как ты. Так вот, он представил на суд своему преподавателю реферат… Да какой там реферат! Целый научный труд. Вкратце суть его сводилась к выяснению, что произошло бы на нашем земном теле, будь кровь у нас под ногами синяя… Не удивляйся. Попутно он доказал теоретическую возможность такой крови. И знаешь что, милая?

– Что?

– В теле, описанном Андреем, ничего от нашего ни убыло, ни прибыло. Как жили люди, так и жили бы себе, блох и вшей пасли да грибки выращивали, только кровь добывали бы синюю, а не красную…

– Мораль ясна… – начала дочь. – Сиди и не…

В этот момент в столовую буквально ввалился Мишуня. В руке он держал трёхлитровую банку с какой-то синей жидкостью. Прибежал он прямо с кровезаготовок, с немытыми сапогами, оставляя за собой бордовые следы.

– Куда по чистому полу в сапогах! – закричала моментально Зинаида Павловна.

Но Мишуня даже внимания не обратил, он важно поставил банку на стол, прямо на белую скатерть, по которой тут же расползлось синее пятно.

– Вот, Савелий Иванович, – произнёс он. Дышал он тяжело и громко, словно проделал весь путь бегом.

– Что вот?

–Кровь… На анализы… Я побольше набрал. Как только поняли, что пошло, сразу в банку налили, чтобы для анализов, для опытов, для науки…

4

Доктор был атеистом, оттого и не удивлялся, почему этот огромный мир отказывался помещаться в узкие рамки научных монографий и противился малейшим попыткам понимания. И пусть искусственные спутники кружатся вокруг тела, а альпинисты уже практически поселились на всех его макушках, наука до сих пор продолжает биться над загадками тела. Даже воцарившаяся теория антропоморфности вселенной пасовала перед простым вопросом: где у телесной тверди кости. А чем дышит и питается огромный организм? Как происходит испражнение, в конце концов! Оставшись без ответа, вопросы эти повисли в воздухе перед ошарашенной физиономией человечества. Повисли, раздражая и лишая покоя настолько сильно, что некоторые учёные мужи сами погружались в маразм и наравне с малообразованным быдлом возносили молитвы огромному эрегированному члену и гигантской вагине, с которых будто бы и зародилась вселенная. Но, ни это пошлое язычество, ни наполненное мистикой христианство, не мешали доктору смотреть на мир здраво.

В дверь постучали. Доктор промолчал. Тихонько скрипнули петли, и в щель просунулась голова Мишуни.

– Это плохо, Савелий Иванович? – спросил он.

За спиной доктора на автоматическом режиме ровно жужжало новенькое японское оборудование и подмигивало людям зелёными лампочками.

– Почему плохо? – переспросил доктор.

– Синяя кровь – это же плохо? Тут мужики сказки рассказывали страшные.

– Что ещё за сказки? – поинтересовался доктор раздражённо.

– Я войду? – спросил Мишуня, но ответа не дождался, вошёл. Правда, дальше наглеть не стал, остановился скромно у стены.

– Ну, что там мужики?

– Сказки понятное дело! – продолжи Мишуня. – Вроде кровь синяя за грехи людские прольётся, когда пробьёт час зверя и четыре коня: мор, брань, глад и смерть принесут этому миру…

– Кто это такой умный? – не выдержал доктор.

– Так Александр, лекарь наш…

– И какой же он мужик? – возмутился доктор. – Ты, Мишуня, пойди и передай этой прослойке, что если будет мутить, то вылетит с кровезаготовок, как пуля. И никакие заслуги ему не помогут. Спишу на большую землю с первым же составом. Одно понять не могу. И с каких пор лекарь наш, верующим стал?

– Так может вы сами… передадите? – залепетал Мишуня. – Да и не верующий он, это мужики его о конце света спросили.

– Сопля, ты братец, бесхребетная. Иди, иди… Скажи, что осерчал я. Сильно, скажи осерчал. – Впрочем, доктор смилостивился и добавил: — Донёс кто-то, скажи, ты и не заметил кто, а я в крик. Понял?

– Понял, Савелий Иванович, понял! Как не понять! – заулыбался тот.

– А мужики что? Только доктора слушают? Сами ещё не начали версии рожать?

– Нет, какой там, только лекарские пересказывают…

– Ну, ступай-ступай.

Когда дверь закрылась, доктор вернулся к своим мыслям. В лаборатории ему всегда думалось удивительно легко. И без модного и дорогостоящего оборудования. С простым микроскопом, ящиком реактивов, поломанной центрифугой и горластым холодильником — мыслям уютно. Главное, чтобы на душе не скребли блохи, и страх не сжимал голову тисками головной боли. А уж с этим доктор разделался в первую очередь и теперь мог спокойно размышлять о загадках вселенной, к которым, вот как получилось-то, довелось и ему прикоснуться. Вот и кровь синяя тоже загадка… Только без привкуса безнадёжности. Синяя и синяя… А вот… Да, давно доказано, что саркома могла появиться на теле и в естественных условиях, а не только в тишине кабинетов. Доказано экспериментально, десять раз перепроверено на крысах, Нобелевская премия давно получена. Но, слава богу, доказательство так и не вышло дальше лабораторий. Тех, которые с тремя системами контроля, охраной и огромными подземными сейфами. А представить, что спит она, саркома, не внутри ракеты, стоящей где-то на боевом дежурстве в Мурманске, а вполне свободно, ничем не ограниченная на глубине несколько десятков метров и ждёт своего часа. Вот тогда действительно становится страшно. Куда там всадникам апокалипсиса. Но пронесло. Гистология оказалась совершенно нормальной. Никаких подозрений на онкологию. Обыкновенное белое мясо. За исключением, конечно, того, что мясо должно быть красным. И никак иначе. Даже высыхая или попадая в огонь, оно чернело, но никак не светлело. В общем-то, аномалия. Но аномалия удивительно безобидная.

Синяя кровь, белое мясо… В целом, ничего неприятного доктор не видел. Странно, удивительно, необычно, но не смертельно. А потому вдвойне притягательно. Если человек не трясется о своей жизни, удержать его любопытство невозможно. Так уж устроен его разум. Тоже своего рода аномалия.

Аппаратура звякнула, из принтера полезла распечатка. Доктор глянул на монитор. Закончился анализ крови. Как и предполагалось, Скляров оказался провидцем. Доктору захотелось позвонить на кафедру родного университета и разыскать его, чтобы порадовать. Но желание быстро прошло. Дорого. Да и где теперь он? Натыкался он в сети на какого-то Склярова с каким-то безумием идеями, но где гарантия, что тот? Гораздо важнее позвонить в столичный офис. По уму, сообщить стоило сразу генеральному, но тот делами кровезаготовок давно не интересовался. Теперь бывший начальник лагеря, бог и дьявол для нескольких тысяч зэков, примерял на себя вериги спасителя отечества от наползающей диктатуры, мелькая на телеэкранах с бывшими своими подопечными. Курировал все, что касалось крови его первый зам – Фетисов. Этому звонить просто не хотелось. Три ходки. Четыре доказанных убийства, несколько недоказанных. С десяток безнаказанных показательных казней уже в самом лагере. Одного он прямо на глазах доктора закопал в мясо. Общаться с ним Савелий Иванович избегал. Оставался только старинный… Нет, не приятель, больше. Друг — Cёма Шац.

– Да, дорогой! – ответил он сразу. – Сава, сколько лет и зим?

Сёма отвечал за технологическую часть. Не только кровезаготовок. Всего производственного крыла. Главный инженер без инженерного образования. Но науку действительно любил. С тех самых пор, как работал заведующим склада при Научно-исследовательском Институте Крови.

– Сёма, у нас тут небольшая проблема.

– Что, неужели закончились лопаты? Ты не переживай. Мы сейчас с японцами активно сотрудничаем, они нам лопаты должны поставить — чудеса просто! Сервоприводом усиленные, хромированная, с навигацией…

– Да лопат у нас на несколько поколений осталось. Уж чего в союзе недостатка не знали, так это в лопатах, – произнёс доктор, на другом конце только хмыкнули. – Нет, у нас серьёзнее, пожалуй. И неоднозначно. Вышли на новую, совершенно не разработанную, артерию…

– О! Поздравляю. В районе Усть-Сысольска это первая за несколько лет, – обрадовался Сёма.

– Вот тут-то и проблема. Кровь в артерии синяя.

– Какая-какая? – переспросил Сёма.

– Синяя, – ответил доктор. – А в непосредственной близости от крови обнаружилось белое пятно, позднее оказавшееся белым мясом.

Сёма надолго замолчал.

– Если бы я не знал тебя, Сава, – наконец, услышал доктор. – Решил бы, что ты повредился рассудком. Да я и сейчас сомневаюсь, насколько ты в себе. Точно никаких шуток, ошибки…

– Сема, я уже сделал анализы и послал результаты в столицу. Сколько там файлу идти? Пару минут? Цвет, конечно, они не передадут, но ты и по составу все увидишь. А так могу бутыль в лаборатории сфотографировать.

Опять помолчали.

– Что предлагаешь? – спросил Сёма.

Доктор пожал плечами, но сразу сообразил, что собеседник-то не увидит его растерянное выражение лица.

– Не знаю, – произнёс он. – Вам там самим решать, что делать.

Тут дверь резко распахнулась и в лабораторию вбежал Мишуня.

– Савелий Иванович, Савелий Иванович, я лекаря нашёл…

– Прости, Сёма, я сейчас… – сказал доктор и приложил трубку к груди. – Что орёшь, как резанный, ну нашёл и нашёл.

– Так я не просто. Покойник он, Савелий Иванович. Кто-то ему пол черепушки снёс. И крови много выпил. И руку съел… И ногу… Только её немного совсем, а вот руку съел…

– Вы там, Сёма, чтобы не решили, сыщика толкового сюда пришлите. Чертовщина тут какая-то, – спокойно произнёс в трубку доктор.

– Понял Савва, – сказал собеседник и отключился.

Доктор аккуратно положил трубку и уж затем стукнул со всей силы кулаком по столу.

– Да что сегодня за день такой! – крикнул он.

– А ещё убийца ногу лекарскую покусал. Бедро, пятку чуть-чуть, – продолжил Мишуня. – Или я уже говорил?

Доктор даже не посмотрел в его сторону.

5

К трупам привыкают. Каким бы брезгливым и пугливым человек не был. Если изо дня в день приходится ему сталкиваться с мёртвыми, то и страх, и брезгливость постепенно проходят. Доктор когда-то сам брезговал соприкасаться с мертвецами. Работая с кровью и земной плотью, даже в лагере не строгого, но все-таки режима, он редко сталкивался с трупами. За единичные несчастные случаи на производстве, которые его касались непосредственно, он получал индульгенцию за пару строк в отчётах об охране труда заключённых. Естественно, в рамках допустимого процента на сто тонн выработки. С места происшествия же сбегал сразу. Об убийствах в бараках он догадывался только по беготне в следственном отделе и угрюмому мату вохры. Потом лагерь закрыли, приватизировали. Бывший начальник стал директором, быстро заматерел и уехал в столицу вместе со всем своим ближним кругом. Как-то само собой получилось, что доктор остался за главного. И вот тогда-то мертвецов он повидал множества. Вспоминая девяностые, он только качал головой. Благо блатные быстро просекли, что на кровезаготовках ловить им нечего, и разборки, тёрки и стрелки прошли стороной. Но хватило и банальной бытовухи с размозжёнными черепами, поножовщиной, беспричинной агрессией. Благо хоть в суррогатной водке народ разобрался быстро и начал массово гнать из местной крови с помощью самодельных центрифуг и змеевиков вполне нормальный продукт.

– Сильно погрызен? – спросил доктор у собравшихся.

Труп лекаря обступили плотно. Толпа, по масштабам посёлка, получилась большая. Никто не шумел, поэтому доктора услышали сразу, расступились.

– Сильно погрызен? – повторил он вопрос, когда добрался непосредственно к трупу.

– Так муха была, сок выпустила, – произнёс Захарий, который сидел на корточках около трупа.

Захарий, как единственный охотник в посёлке, авторитет имел неоспоримый. Мужики вокруг только закивали согласно.

– Что? – удивился доктор, который Захарию доверял.

– Дык, – пробормотал тот и ткнул толстой палкой ногу несчастного лекаря. Та будто потекла, как наполовину подтаявшее желе. – Муха сок свой выпустила. Ест она так. Разжижает и уж потом ест. Это не крысы, не блохи. Не грызут мухи. Растворяют.

Мужики вокруг снова закивали. Доктор мысленно хлопнул себя по лбу. И заметил негромко:

– Это ж какой мух получается…

Дружный мужицкий вздох за спиной заставил доктора вздрогнуть. Он оглянулся. Лица у всех были хмурые и настороженные. «Трупа они, что ли никогда не видели» – раздражённо подумал он.

– Разойтись! – крикнул он и оглянулся вокруг.

Мужики, помощники, рябые бабы стояли вокруг и шептались.

– Разойтись! – крикнул доктор еще громче.

Послушались. На пяточке с доктором остались только Мишуня и Захарий.

– Где Петров? – спросил доктор устало, доставая из кармана сигареты.

– Знамо где, – ответил Захарий. – Дома, – и добавил после маленькой паузы. – Пьёт.

«Пьёт! Как же! – подумал доктор. – Набрался уже, теперь спит, не добудишься».

– Уберите тут все, – распорядился он.

– Не переживайте, Савелий Иванович, – закивал Мишуня. – В лучшем виде…

Доктор затянулся. Курил он «Приму». Местные, усть-сысольские, неправильные, тяжёлые, с невкусным запахом крови, который пропитал всю округу. Но ничего другого он курить уже не мог. Привычка. Табак без вкуса крови лёгкие принимать отказывались, заходились в нездоровом кашле. Доктор втянул воздух, приправленный солоноватым дымом, и посмотрел на медленно падающее за горизонт солнце. Тонкой струйкой, словно чайник, выпустил из себя дым.

– А муха небольшой уж так была… – пробормотал Захарий, бережно складывая наполовину переваренные руки лекаря на носилки. – Так себе. Средней мощности мух. Вот, под Магаданом, помню, мухи вообще страшные были. Человека всасывали на раз. И следов не оставили бы. А вообще-то, добаловался наш лекарь. Баловство к добру не приводит. Говорили ему.

– Куда его? – спросил деловой и счастливый от своей причастности к делу Мишуня. – В холодную?

Доктор кивнул. Особо не задумываясь, впрочем. Вопрос был лишним. Процедура обычная. Завтра протрезвеет Петров, напишет что-то в бумажках, труп подождет пять дней, и не дождавшись родственников, которые в принципе не могли бы успеть на похороны, отправится в плоть. «Исход все одно один» – подумал без злости доктор. Хотя не любил он Александра. Да и вообще лекарей. Покойного за мерзкий и подлый характер, пошлое доносительство и другие грехи. Лекарей… За торопливость и шарлатанство. «Ведь вдуматься если», – подумал он, выбрасывая недокуренную сигарету. – «Вдуматься если, не проследит никто: снимут кожу, а дальше, до мяса, докапываться не будут, так и положат. И долго его будет плоть земная живать, пока не растворится в клетках её, а кости так и останутся прижатыми к эпидермису, на радость будущим археологам». Кости и железо плоть не принимала. Доктор сковырнул отслоившийся кусочек кожи и зафутболил его куда-то в сторону бараков. Надо бы плюнуть на странности сегодняшнего дня и отправиться домой, спать. Завтра будет новый день, прибудет кто-то из столицы, или хотя бы из Усть-Сысольска. Должен же кого-то Сема прислать. А время можно заполнить Петровым, сходить проверить новую артерию, разработки запустить, насосы поставить сосать. Отправлять по трубопроводу без разрешения с самого верха никто не будет, но заполнить баки не помешает. Что ещё? С дочкой поговорить? Лучше сегодня же с вечера, без экивоков, напрямую. Вроде все. А за мёртвым лекарем пусть приезжает служба безопасности и вместе с единственным на всю округу милиционером, Петровым, пусть расследуют. Благо общий язык найдут. Бывший следователь, как-никак. Да надо было идти домой. Даже не домой. В лабораторию… Мишуня с Захарием, дружно хекнув, подняли носилки и молча понесли. Доктор оглянулся. Из всех возможных щелей выглядывали мужики и бабы. Дети и те выглядывали. Доктор достал ещё одну сигарету. «Надеюсь, хоть Лизонька дома сидит. С неё станется», – подумал он и пошёл в сторону дома.

Но домой не пошёл. Доктор лукавить перед собой не стал, кружить вокруг да около, заходить в магазин, заглядывать в холодную. «Пустое», – сказал он сам себе и пошёл прямо к Чехову.