2

Когда ему принесли пакет (из старых, с замком-линией), он удивился. Что, других понятийных за столами не сидит? У него и так работы много. Вон же, через ряд, скучают.

Ответили, что другие сломались на названии книги. Казалось бы — в названии всего два коротких слова, каждое из них ясное, но вместе слова не складываются в означение уже у четверых.

Ну, взялся. Любая работа хороша, когда она есть.

Обещали не торопить. Подозрительно. Новичок бы порадовался — доверяют работать столько, сколько сам хочешь. Но он, опытный, понимал: раз время не назначили, значит, дело сложное. Значит, не четверо до него пытались понять название книги, а больше…

Сначала он хотел обойтись только своей памятью. Память ничего толком не сказала о словах в названии. Потом он вставал к полкам, где в разноцветных папках хранились знания о старом мире, означе́ния древних слов, перекрестья смыслов. А потом просто сидел над так и не открытой книгой.

Название не давалось.

Первое слово вроде простое, четыре буквы. Означений же его он нашел без малого десяток. В который раз удивился — старые люди как-то сами разбирались в своих словах? Почему они не называли одну вещь одним словом, без путаницы? Но давно нет старых людей, не спросишь, что сказал бы старый человек вот про эту книгу.

Итак, название. Два крупных слова — главные! Еще два, мельче и ниже, но тоже на обложке; значит, не главные, но важные.

Сначала главные.

Понятийный вздохнул и покрутил затекшей шеей. Соседи по столам уже не раз сменились, многие столы пустовали. А ему так и не случилось понять название этой книги.

Надо перестать топтаться на месте, надо просто взять любое означение из почти десятка. Иначе он тут думкой закончится!

А еще лучше оставить название как есть. Его работа — означить книгу, а не убиться об ее обложку.

Он открыл книгу и пролистал страницы, придерживая края пальцами в новых перчатках: дали новые, очень уж хорошо сохранилась книга. Ее еще никто не открывал. Говорили, что эту книгу принес из мертвого города искат, нашел ее по очень важному заказу, и потому означение ее — дело тоже очень важное. Принес, как нашел, даже замок-линию не открывал.

Сначала в книге шли таблицы: много листов, где пустым оставалось много места. Старые люди были ужасно расточительны. Воду лили — не жалели. Курили — не считали. И вот, книги делали — мест не замечали.

В конце таблиц был длинный текст. Понятийный вздохнул. Удастся ли ему создать простое означение этого большого текста? Да еще таблицы!

Но он вспомнил: говорили, что заказ на эту книгу пришел от общины, похожей на сборище одиноких! Так что же он мучается? Такие ничего не поймут, кроме прямого, даже иногда длинного, но написанного короткими словами.

Вот, например, «деятельность». Он вывел на сером листе вместо одного этого сложного слова три простых «как надо делать».

«Единые подходы» поначалу оставил без изменений, но засомневался, вернулся и приписал сбоку «едино ходить».

Посмотрел на строку целиком, написал крупно «Здесь как надо делать есть одно для всех» и подчеркнул.

Спустился ниже…

И как прорвало! «Здесь как надо делать: обязывать, ценить, собирать и ставить правила, признавать». «До́лжно вести и учитывать». «Выдавать, списывать».

Вдруг он споткнулся о незнакомое слово. Длинное, полтора десятка букв. Такие длинные давно не были нужны, и потому понятийные, если с ними сталкивались, выдавали им означения только вместе. Но сейчас вместе было никак нельзя — наработок за означение этой книги он не мог ни с кем поделить, иначе бы не хватило на ку́рки. Дорогая привычка. И еще у него не зачтено за мытьевую воду.

Продираясь по книге дальше, подхлестывая себя надеждой на расчет за воду, он часто вздыхал: «Если бы у меня был друг, он не оставил бы меня одного, был бы рядом, помог делом или советом. Были бы вдвоем. Все не один. Он не потребовал бы делиться… Просто был бы рядом и помог…»

Что-то он вычеркивал. Что-то выводил длинными цепочками коротких слов.

«Порядок ставится по указанному здесь как надо делать», написал понятийный и понял, что закончил с большим текстом. Дальше — наверх, к листам с таблицами.

Хотел было потереть лицо руками, но удержался: руки были в очередных новых перчатках, а лицо не мытое три выключения ламп.

Листы с таблицами казались невозможными к пониманию. Работа шла тяжело. Когда он тревожно спал под своим столом, перед глазами стояли числа, буквы, слова. Он выдавал им означения. Некоторые оставлял как есть. Слова «Раздел» не трогал, красивые слова.

Потом понял — устал. Все. До пятого выключения он тут сидеть не будет. Пусть хоть ничего не зачитывают за сделанное. Просто не будет — и все!

И принялся записывать те означения, которые первыми приходили в голову. Без проверок.

Наконец на первом листе означения обвел кругом «Ноль Один. Основы. Неизменно».

Закрыл книгу, но работа не была закончена. К книге прилагался листик бумаги, узкий, в три пальца шириной. Сверху, первой строкой, угадывались буквы, но спечаток был блеклым. Он мог оказаться узором, а вовсе не словом. Листик именно в этом месте был надорван, словно кто-то хотел показать, тут — неважное, на это не смотри.

Понятийный решил не смотреть.

Ниже шли одни только цифры, а с цифрами всегда сложно. После блеклой строки спечаталась линия крупных цифр — двенадцать в ряд.

Сложил цифры. Записал «123».

И вспомнил, что недавно видел такое число! Снова взял книгу, погладил бережно, словно извиняясь, что после того, как он вытащил из нее означение, еще что-то требует.

На последнем листе книги стояло «123». Число страниц.

Понятийный улыбнулся. Переписал все подряд цифры с листика в свою стопку серых листов — каждую поставил внизу листа.

…Некоторое время он сидел с опущенной головой, собираясь с силами. Нужно было встать и расстаться с работой, которая измучила его, как никакая другая. Если бы он сейчас был не один, если бы рядом был друг, он поддержал бы его гордость собой, его радость. Друг поддержал бы во всем — в усталости, в неуверенности, в радости, в удаче, в тоске. Был бы кто рядом, не было бы душного одиночества.

Можно ли так сделать, чтобы при каждом человеке был такой необходимый ему второй? Такой, при котором усталость и тоска разделялась бы на двоих, а радость и гордость вдвойне бы усиливалась?

Понятийный встал из-за стола и добрел до железного ящика у стены. Положил в него книгу, стопку серых листов с означением. Замок щелкнул.

Хорошая работа. Можно зачесть мытьевую воду, останется на курки…

Позже ему передали, что общинные, принесшие книгу, остались довольны его означением. А когда спустя годы эти же общинные вернулись к нему, к первому человеку, познавшему Ноль-Первую Основную Истину, понявшему ее Неменяющиеся Основы, чтобы выдать ему величие, оказалось, что он уже умер.