Глава 9

В начале весны, пришедшей в Новгород с запозданием — последний снег выпал в цветень, апреле, — в городе начались волнения, едва не приведшие к бунту. Началось с вроде ничем примечательного конфликта — мытари на торгу забрали у двух купцов только что привезенный ими из Готланда товар. Предлог — за неуплату пошлины, явно был спорным. Купцы клялись и божились, что уплатили сполна, показывали расписки, которыми обычно обходились. Мытари же, ухмыляясь им в лицо, заявляли, что по новому порядку должна быть запись в поденной книге, а ее нет. Так что следует внести в казну означенную сумму, да еще пеню вдвое большую. На то сроку три дня, потом им не видать изъятого добра, как своих ушей — пустят на продажу за бесценок, с выручки заберут недоимку.

Купцы не стали вносить явно надуманную плату, в тот же день пошли к старшине торга, назначенному наместником вместо прежнего — Видогоста. Тот вызвал мытарей, выслушал, посмотрел книгу и встал на их сторону — признал долг и пеню правильными. Расписки же об уплате пошлины, которыми купцы пытались оправдаться, назвал подложными, никакой силы теперь не имеющими. Не помогло обращение к самому наместнику — тот пригрозил еще большими штрафами, если вовремя не уплатят. Так что бедолагам пришлось внести в княжескую казну немалую неустойку, съевшую весь навар с товара. Да и получили его после долгой проволочки, к тому же во вскрытых кулях, с заметной недостачей. Не стали молчать, подняли бузу на весь торг.

Купленный торгаш передал с посыльным мальчишкой весточку Варяжко о начавшемся ералаше. Незамедлительно поднял дружину и все бегом помчались на торжище. Там уже народ бурлил — к мятущимся купцам присоединились покупатели, да и просто любопытные, заглянувшие сюда на шум. Обида, причиненная торговым людям, наслоилась на недовольство остальных введенными наместником порядками. Уже пошли крики поднять новгородский люд против княжеской власти, посчитаться с посадником и его служилыми, творящими произвол. Варяжко, а за ним его вои с отроками, с ходу вломились в собравшуюся толпы и добрались к помосту, с которого бузотеры подстрекали народ к мятежу.

По его команде вои окружили лобное место, сам он взобрался наверх и, взяв на болевой прием очередного оратора, заставил его замолчать. После сам крикнул во весь голос: — Люди новгородские, вас хотят погнать на убой! Пойдете на посадника и его дружину с топором — весь город умоется кровью. Вашу обиду понимаю, но силой с ней не решить. Хотите добиться своего без душегубства — думайте головой. А не другим местом, чем детей делаете!

Люди затихли, стоящий от их ропота шум унялся. И тут кто-то из толпы крикнул: — Что вы слушаете княжеского прихвостня! Его люди шастают по городу и забирают честной народ, что голос поднимает. Бейте гаденыша, не давайте ему спуску!

По знаку Варяжко одно звено бросилось к крикуну. Люди расступились, пропуская воев — те скоро схватили провокатора и повели, заломив тому руку, в свой круг. Сам же их командир продолжил речь, когда поднятый шум утих:

— Моя дружина следит за порядком в городе, унимает горлопанов, как сейчас, лиходеев. Мирным людям мы обид не чиним. Теперь же слушайте, народ новгородский, обращаюсь к вашему разуму. Надо послать ходоков от вас к князю Ярославу Святославичу, коль посадник не справляется с вашей нуждой. Но прежде пошлите людей известных по городам и весям словенским и кривичским, поведайте им о своих бедах и чаяниях. Созовите вече со всех земель ваших, заручитесь их помощью и согласием — но не на войну, а стоять друг за друга стеной. Тронешь одного — другие заступятся. Тогда ваше слово будет весомым перед князем — не только города, а всех северных земель. Подумайте и решайте, люди, но не допускайте бунта — иначе вас сомнут, когда придет войско.

Говорил Варяжко по наитию, слова сами рвались из души. То решение, которое искал недели, в эту трудную минуту родилось спонтанно, болевшее за новгородцев сердце подсказало ему. Наверное, речь юного гридня передала эту боль, люди слушали молча, не перебивая больше, а потом разошлись без шума, тихо переговариваясь между собой. Варяжко не уходил с помоста, смотрел на задумавшихся людей с надеждой, что, может быть, та сложная ситуация, создавшаяся за эти месяцы в городе, все же обойдется без крови. Когда торг опустел, сошел вниз и, оставив на всякий случай дежурить здесь одно звено, вернулся с дружиной на базу.

В тот же день побывал у наместника. Тому, по-видимому, сообщили о произошедшем на торгу происшествии и участии в нем Варяжко — не успел перешагнуть порог, как услышал от пышущего злостью боярина отповедь: — Ты что творишь, сосунок, какие речи ведешь! Против князя за этих подлых людишек встал?

— Я остановил бунт, боярин, как велел Ярополк Святославич.

— Что ты мелешь, о чем тебе велел князь? Вести против него речи?

— Следить за порядком в городе, боярин, не допустить смуты. Полагаю, что тяжбы, коль они случились, надо решать миром, а не силой, от кого бы она не исходила — от нас или новгородцев.

— Поучаешь — как мне вести дело? — и без того багровое лицо наместника потемнело, глаза налились кровью. Давясь от бешенства, произнес: — Захочу — залью кровью продажный город, но не будет так, как он хочет! А тебя, пса поганого, велю посадить в холодную, без воды и куска хлеба, будешь сидеть там, пока не подохнешь.

Варяжко видел, что боярин в исступлении, никакие доводы уже не образумят его. В тот момент, когда он широко открыл рот — по-видимому, хотел вызвать дежурящих в сенях гридней, — мгновенно, скользящим шагом, приблизился к нему и ударил ребром ладони в грудину. Рассчитал силу удара так, чтобы не убить Гремислава, но нарушить работу сердца, причем надолго — на лечение травмы желудочка даже при квалифицированной помощи уходят недели. Боярин замер, так и не успев крикнуть, а потом рухнул на пол.

Наклонился, проверил пульс — он бился, но неровно, после вышел из палаты и позвал гридней: — Боярину худо — надо лекаря.

Те вбежали, увидели лежащего на спине наместника. Один, постарше, принялся возиться с Гремиславом, второй побежал за помощью. Поднявшаяся суматоха много времени не заняла — гридни под присмотром лекаря перенесли на руках не пришедшего в чувство боярина в покои, остальные, набежавшиеся на шум, разошлись по своим делам, судача о нежданной хвори посадника. Варяжко тоже не стал задерживаться, только рассказал старшему из гридней, что же случилось: — Спрашивал у меня о бузе на торгу, а потом побагровел и упал, я и позвал вас.

Больше у него не выпытывали, так и уехал из княжеских хором, никем не удерживаемый. Никто не заподозрил неладное, только заметил косые взгляды — наверное, посчитали, что довел боярина до кондрашки. Дальше служба шла, как прежде, только время от времени отчитывался старшему гридню. Тот принял на себя дела княжеские в Новгороде, пока из Киева не прислали нового наместника вместо все еще лежавшего в беспамятстве Гремислава. Смута в городе стихла — люди обсуждали то, что высказал на торгу Варяжко, а потом на вече решали, позвать ли племя на помощь или самим справиться. О том говорили доносчики, да и видно было по озадаченным лицам новгородцев, не привыкшим кланяться без особой нужды кому-то ни было, даже своим соплеменникам.

Дальше произошло так, как предлагал Варяжко — новгородцы решили не вставать силой против княжеской власти, а направить посольство в Киев с жалобой на чинимые обиды. Так же послали важных людей в Смоленск, Псков, Ладогу, Изборск, другие крупные поселения с просьбой о помощи и созыве старейшин кривичей и словен на вече. Сложившееся противостояние в городе могло разрешиться мирно, пойди Ярополк навстречу разумной просьбе новгородцев. Ответил же он посольству отказом, да еще пригрозил прийти с войском, если они надумают противиться воле его нового посадника, боярина Здебора. Тот же, прибыв в Новгород с дополнительной дружиной вскоре за посольством, повел с вольным народом, как с побитым ворогом, творя произвол пуще прежнего наместника.

Конец весны и начало лета между этими событиями Варяжко с нанятым мастером-ладейшиком Морозом строил новое судно. Сам до того побывал в его мастерской-верфи, наблюдал за всем процессом создания прежних ладей — от долбления колоды — дубового ствола в два обхвата, до шпаклевания и смоления. После тщательно продумывал конструкцию своего судна — от килевого бруса до шпангоутов и обшивки, привязывал уже применяемую технологию к новому устройству. Потом еще не раз переделывал по замечаниям мастера, пока они вместе не посчитали, что должно получиться неплохо. Мороз сам загорелся новой ладьей, вникал во все мелочи, дотошно расспрашивал о введенных новинках.

Варяжко с ним заключил уговор, что после испытания первого ушкуя — оставил такое название судна, а мастер согласился, — если покажет себя лучше прежних ладей, то начнут его строительство уже на продажу на долевых началах. Сладили корабль быстро — за две недели, на скорую руку для пробы. Выглядел он невзрачно — края обшивки выступали за обводы, скругления вышли не совсем ровными, но собрали его надежно, с усиленным днищем и широкими бортами, длиной в десяток метров, высотой один с небольшим. Первый спуск по каткам на воду прошел без напастей — судно сидело устойчиво, нигде не протекало. За весла сели вои Варяжко вместе с ним и мастером, сделали круг по речному затону.

Шел ушкуй ходко, только рыскал в сторону, пока гребцы не наловчились грести дружно. Вышли в основное русло Волхова, поднялись наверх до Рюрикова городища, там развернулись и вернулись к причалу мастерской. Вынесли на руках на берег — весил ушкуй немного, двое дюжин молодцев подняли его без особого труда, поставили на опоры стапеля. Мастер со своими помощниками осмотрел и прощупал судно от носа до кормы, что-то стал подправлять, но в общем остался довольным, даже высказался:

— Да, Варяжко, не верил прежде, что выйдет путное из твоей затеи, но рискнул, поддался на уговоры. Да и самому захотелось спробовать новое. И вышло у нас совсем не плохо. Надо, конечно, еще много пытать, но то дело обычное, главное же — ладья удалась на славу!

Еще две недели испытывали ушкуй на Волхове, поднимались в Ильмень-озеро. Ходили на веслах и под парусом, по спокойной воде и на ветру. Пришлось не раз выносить его на берег, менять опруги и балки, заново связывать кницами и нагелями. После переделки слабых мест Мороз посчитал судно годным и взялся за изготовление следующего, уже на продажу. Материал для него — доски, балки, опруги, — поставлял Варяжко. Устроил в бывшем лабазе столярную мастерскую, нанял мастеров и работных людей на лесопилку. Заказал еще одну пилораму, так что успевал за ладейшиками, строившими ладьи-ушкуи одну за другой — спрос на них среди купцов рос как на дрожжах.

В самый разгар такого предпринимательства Варяжко узнал о вернувшемся из Киева посольстве. Сказал о том Мороз, поведал об отказе князя помочь Новгороду и обуздать произвол своих людей: — Он еще велел передать — ежели народ новгородский вздумает поднять смуту, то придет с войском и усмирит без пощады. Что же нам делать, как же терпеть бесчинство?!

В сердце похолодело от мысли: Ярополк открыто проявил враждебность Новгороду, теперь ни у кого не оставалось сомнений — он хочет извести вольный город.

О мире между ним и новгородцами теперь не могло идти и речи — рано или поздно война все равно начнется. Для самого Варяжко вновь встал вопрос — с кем ему быть? Последняя надежда, что с Ярополком удастся избежать большой крови, рухнула, но и идти за Владимиром не мог. Вызывало обиду, даже злость на себя, что все его потуги избежать лишних жертв ни к чему доброму не привели. Напротив, во многом именно из-за него Новгород сейчас накануне войны с Великим князем, предотвратить ее практически невозможно. Единственное, что оставалось городу по его мнению — собирать все свои возможности против Ярополка, противопоставить не меньшую силу, способную остановить того.

Для себя решил — с Ярополком не по пути, нужно самому прервать службу ему. Выход из дружины был достаточно свободным — в мирное время недовольный князем воин мог от него уйти. Правда, подобные уходы были редки, Варяжко не припомнил такого за многие годы своего отрочества. Гораздо чаще изгоняли из дружины, как его самого, за серьезные провинности. Посчитал, что ему придется так поступить, да и ничего хорошего от князя не ожидал — тот наверняка знал, кто надоумил новгородцев искать помощи у племени.

В тот же день собрал своих воев и отроков и объявил: — Я ухожу из дружины и службы князю. Не хочу воевать против Новгорода, а к тому все идет — Ярополк отказал посольству города и пригрозил, что придет сюда с войском. Не зову вас с собой, служить ли князю или нет — дело ваше. Надеюсь, что не расстанемся врагами и не доведется ими стать, если князь придет сюда с войной.

Отряд выслушал его в полном молчании, никто не сказал ни слова, даже Тихомир, верный друг, прежде во всем поддерживавший своего вожака. После Варяжко распрощался и отправился в княжеский двор. Здесь сказал о своей воле старшему дружиннику, тот, хмуро кивнув, вызвал одного из гридней. Уже при нем заявил: — Передам твои слова новому посаднику — он скоро должен прибыть сюда. Сам я уволить не вправе, но и держать не могу. Поступай, как хочешь, пока же передашь малую дружину Мониславу, также и все хозяйство. Все, идите оба, решайте вместе.

Занимались передачей два дня, Варяжко пришлось оставить все, что наработал за этот год — лесопилку, столярную мастерскую, первый ушкуй. Взял с собой только личное имущество, так и убыл из базы практически с пустыми руками. Сейчас он оказался не у дел, даже налаженное производство лесоматериалов и долевое участие в строительстве ушкуев отдал преемнику, как выполняемые на служебной территории и за счет казны. Но оттого не особо расстраивался — есть голова на плечах, да и руки растут откуда надо. Денег на начало нового дела, как и планов, хватало, так что по этому поводу не беспокоился. Больше тревожило ожидание скорой развязки в противостоянии Новгорода и князя, чувствовал, что все решится в ближайшее время.

События, определившие судьбу города и его жителей, не задержались. Через две недели после возвращения посольства прибыл новый наместник с сотней дружинников. На следующий день на торгу объявили его указ о новом налоге в княжескую казну — подымном сборе. Прежде он собирался на местные нужды в селах, слободах и посадах, Новгород же откупался ежегодной данью, далеко не малой — две тысячи гривен. Теперь в дополнение к ней с каждого дома надо было уплатить ногату за печь, считая и ту, что в бане. Казалось бы, сумма не очень большая, но по городу набегала почти в тысячу гривен.

В тот же день народ собрался на вече. После бурного разбора, с самыми крайними предложениями, вплоть до прямого бунта, новгородцы все же решили пока обойтись миром — известить посадника об отказе платить незаконный налог. Также постановили призвать свое ополчение и держать его наготове — на случай, если боярин решится силой начать поборы. Указали, что самим первым оружие не применять, но если княжеское войско пойдет на брань, то ответить тем же, не допуская при том резни. Уже следующим утром по городу ходили отряды местных воев, ожидая выступления дружины из владений наместника.

Варяжко не знал о приезде боярина Здебора — в последние дни не выходил из дома, занимался одним из новых проектов. И когда вернувшаяся с торга Милава взахлеб рассказала об указе княжеского посадника, опешил от услышанной новости. Нисколько не сомневался, что новгородцы не примут его, только гадал, чем же они ответят на этот провокационный шаг. Ярополк явно перешел Рубикон, фактически начал войну. Вполне возможно, что он уже собирает войско для похода в Новгород, будет здесь через месяц или чуть больше. А от новгородцев сейчас можно ожидать любой реакции, даже бунта — такой вариант казался наиболее вероятным.

В тот день обошлось без народных волнений — на улицах все было спокойно, люди вели себя, как обычно, только разве чаще собирались группами, что-то обсуждали между собой. Утром Варяжко увидел из окна отряд вооруженных боевыми топорами, палицами и мечами горожан, идущий в сторону княжеского двора. Не стал отсиживаться дома — быстро надел поддоспешник, кольчугу и щлем, нацепил на пояс ножны с мечом и ножами, обмолвился Милаве, что пойдет в город и заторопился вслед ополчению. Уже издали увидел внушительную толпу воев, собравшихся перед хоромами наместника — она заняла всю площадь перед воротами.

Варяжко поискал знакомых, заметил среди группы стоящих чуть в стороне важных людей — по-видимому, старших над ополчением, купца Горана. С тех пор, как юношу назначили командиром особой дружины, они почти не общались между собой. Недовольство горожан княжеской властью передалось и на него и его воев, так что дружба между ними разладилась. Последнее, с чем имели общее дело — продажа Варяжко весной своей доли в аттракционе, он полностью перешел в ведение Горана. Не сказать, что купец чурался его — встречи не избегал, вел разговоры, но без прежней душевности, как по обязанности за прошлое добро.

Подошел к купцу и негромко сказал: — Горан, есть дело к тебе. Выслушаешь меня?

Тот не стал отходить от других вожаков, обративших взор на бывшего гридня, ответил не очень приветливо: — Что надо, Варяжко? Говори прямо, при всех.

— Хочу попроситься к вам в вои. Коль складывается так, что идет к брани с княжеским войском, то решил встать за вас.

— Как, ты пойдешь против князя? Воевать со своей дружиной? — Горан от изумления даже взмахнул руками, глаза его округлились, после замер в ожидании ответа.

— Да, Горан, пойду, если понадобится. Вышел я из дружины — не хочу служить князю в том неправедном деле, что учинил он против вас. Оставаться в стороне, когда городу грозит беда, не стану. Возьми, пригожусь — увидишь сам.

— Удивительные слова молвишь, Варяжко. Ты ведь как верный пес служил ему до сих пор, хватал тех, кто поднимал голос против князя и его указов. А сейчас вдруг переметнулся к нам. Не обессудь, но не верю я тебе.

— Что же, настаивать не смею. Но, знай, Горан, когда Ярополк подступит к городу с войском — а он обязательно придет, причем скоро, — я выйду на стену, не прося чьего-либо согласия, и приму бой. Отсиживаться за чужими спинами не буду.

У Варяжко от обиды даже задрожал голос, хотя понимал, что неверие купца имеет все основания. Переубеждать того не пытался — словами ничего не добьешься, только делом. Уже собрался уйти, когда его остановил другой вожак, тоже из купцов, только гораздо старше Горана:

— Погоди, парень, не горячись. И, ты, Горан, тоже. Понятно, что веры княжьему прислужнику, пусть и бывшему, нет, но и отвергать помощь, если она без злого умысла, не следует. Вот что, Варяжко, пойдешь в мою сотню. Поставлю тебя десятником — все же ты воин обученный, не чета воям из торгового люда. Согласен?

Велимудр, так звали купца, принявшего Варяжко в свой отряд, представил его воям, познакомил с десятком. Кто-то из них узнал бывшего княжеского гридня, посмотрел озадаченно на своего вожака, но ни слова против не проронил — по-видимому, тот пользовался несомненным влиянием среди своих людей. Разве что юноша видел обращенные на него косые взгляды, но особой вражды от новых соратников не заметил. Стоял со всеми час-другой, томился в доспехах под жарким июньским солнцем, когда из раскрывшихся ворот вышло войско наместника — впереди дружинники, чуть позади пришедшие с ними вои. Новгородское ополчение дрогнуло, стоящие впереди отступили, после, упершись в плотный строй, замерли, держа оружие в руках.

Развернувшись по ширине площади, дружина встала. Между нею и ополчением оставалось два десятка метров, противники приготовились к бою. Казалось, что хватило бы малейшей искры, чтобы началась жаркая сеча. Хотя новгородцев оказалось вдвое больше княжеского войска, но три сотни обученных воинов — едва ли не половина всей дружины Ярополка, стоили многого и исход сражения был далеко неясен. Сквозь расступившийся строй выехал на вороном коне наместник и крикнул на всю площадь:

— Бунтовать вздумали, пойти против княжеской воли! А ну ка прочь, если жизнь дорога!

От новгородцев вышел вперед крепкий седобородый муж, также громко крикнул в ответ:

— Боярин, не воевать мы хотим и не бунтовать. Отмени указ о подымной подати, тогда и уйдем с миром. Не было у нас с князем уговора, чтобы вводить новые поборы. Еще Святославом Игоревичем установлена дань, мы платим ее исправно.

— Никакого уговора теперь не будет. Ярополк Святославич велел наложить подать, тому и быть! Пойдете против — кровью зальем город, пострадают и малые и старые. Сейчас велю дружине перебить всех, если не уйдете сами!

Старейшина города — Варяжко узнал того в выступившем муже, — вздел руки к небу и прокричал:

— Взываю к богам — пусть судят нас. В честной схватке воинов — от тебя, боярин, и от народа новгородского. Кто возьмет верх — того правда. Пойдешь ли ты на суд божий?

По выражению самоуверенности на лице наместника, сменившей на время прежнюю злость после этих слов новгородского старейшины, было понятно — он не сомневался в победе своего воина. Да и, наверное, решил потешить себя и свое войско избиением новгородского неумехи — принял вызов:

— Да будет так, кто победит — того правда. Если твой воин — будет по вашему, мой — тогда уходите вы. Клянусь в том Перуном!

Много времени на выбор своего бойца наместник не терял — через минуту из строя дружины вперед вышел богатырь, вооруженный палицей и мечом. У новгородцев же произошла заминка — шло время, а добровольца на зов старейшины не было. Он не выдержал, сам назвал кого-то, после вперед как-то нерешительно вышел дюжий мужик, похоже из молотобойцев. От всего его мощного тела веяло огромной силой, сквозь рукава рубахи проступали буграми мышцы, а в руках внушительная палица смотрелась перышком. По-видимому, среди новгородцев он слыл первым силачом — среди воев раздались дружные крики: — Градислав, не подведи, побей ворога!

По растерянному виду, натянутой на лице жалкой улыбке новгородского бойца Варяжко понял — тот вовсе не уверен в своей победе, а умирать для потехи других не хотел. Только послушание старейшине, да и стыд от позора, если бы надумал отказаться, заставили его выйти на безнадежную схватку. В какой-то момент в душе у юноши поднялась волна сочувствия к нему и возникшего воинского азарта, как в том бою с разбойниками на Ловати. Он отдался ей и крикнул во весь голос: — Люди новгородские, позвольте мне сразиться за вас!

Застыла тишина — как среди новгородцев, так и в стане противника. Люди озирались, ища глазами отчаянного храбреца, решившегося на безрассудный подвиг. Варяжко поднял руку, привлекая внимание старейшины к себе. Тот подошел ближе, какое-то время всматривался, как будто оценивая его. В глазах старого мужа юноша видел удивление и искру надежды, после тень разочарования. Понимал, от чего — его довольно крепкое, но еще по-юношески стройное тело все же не впечатляло, особенно в сравнении с могучими богатырями, стоящими на ристалище. После некоторого сомнения старейшина обратился к Велимудру, стоящему чуть впереди своей сотни: — Твой этот удалец?

Тот отозвался: — Мой, Росслав. Зовут Варяжко. Прежде служил в княжеской дружине, ушел из нее, сегодня примкнул ко мне.

— От чего же ты ушел из дружины? — повернувшись к юноше, продолжил расспрос старейшина.

— Не хочу воевать с Новгородом, старейший. Неправда за князем, против моего разума и чести.

— Ты готов сразиться до смерти с теми, с кем хлеб-соль делил? — в голосе Росслава недоумение перемежалось с осуждением.

— Да, старейший. Зла у меня нет, но если они пойдут за кривду, встану против.

— А как ты, Велимудр, полагаешь, достоин ли этот юноша защищать правду Новгорода? — вновь заговорил с командиром ополчения старейшина: — Будем его выставлять на суд божий?

— Против не скажу, Росслав. В брани его не видел, сможет одолеть ворога — не знаю. Но коль сам просится, то можно и пойти на то. Да и иного нам не остается — Градислав не шибко гож. В кулачной схватке он первый, а с оружием против лучшего воина дружины вряд ли.

— Быть посему, может быть — это боги направили к нам воя, пусть из чужих, — переборов оставшиеся сомнения, принял нелегкое решение старейшина и сказал Варяжко: — Иди, да не оставит тебя Перун без своей милости.

Наместник, сошедший с коня и с нетерпением ожидавший начала схватки, узнал во вставшем перед строем новгородцев бойце бывшего княжеского отрока. Спросил о чем-то старшего гридня, после громко — на всю площадь, бросил с презрением старейшине: — Что, не нашли лучшего воина, чем этого выкормыша? — После добавил, также во всеуслышание: — Раз выгнали его с дружины, теперь сам сбежал, переметнулся к вам. Что же, достойный для такого никчемного народа выбор.

После дал команду своему поединщику: — Приступай, Мстивой, покончи с этим сучьим вымеском. И не тяни долго — нет тут чести для лучшего воина.

То, что произошло после — никто и не мог помыслить о таком. Сомнений в том, что победит могучий воин, ни у кого не было, даже среди новгородцев. Видя вставших напротив громадного, как скала, богатыря и неказистого юнца, иное и не приходило на ум. Княжеский ратник не стал тянуть время — как велел боярин, сблизился неожиданно быстрым для столь крупной комплекции движением и нанес стремительный, рассекающий надвое, удар. Варяжко не стал принимать меч противника на свой — такое и не под силу ему бы оказалось, отклонился мгновенным шагом в сторону, а когда тот невольно чуть провалился вперед — ударил плашмя по шлему.

Убивать гридня не хотел — знал его прежде еще отроком, как-то раз тот даже подсказал юноше с уроком. Впрочем, как любого из прежних сотоварищей по дружине. Оставив меч, захватил за пояс двумя руками оглушенного противника и перебросил в падении через себя, помогая ногами. Варяжко пришлось приложить все свои силы, чтобы отправить многопудовое тело по высокой амплитуде, но зато результат стоил того — гридень упал спиной на окаменевшую землю с далеко слышным грохотом и остался лежать неподвижно, потеряв сознание. Схватка заняла считанные секунды, стоящие с обеих сторон воины даже не поняли — что же произошло, как все закончилось.