Глава 8

В январе, сечень, 6487 года от Сотворения мира или, по христианскому летосчислению, 979 от Рождества Христова, в Новгород прибыл князь Ярополк Святославич с дружиной. В это время у Варяжко шел в самом разгаре творческий процесс — просчитал и начертил в черновом виде ножовку, пилу двуручную и для пилорамы, сделал наброски распиловочного механизма. С пилой обстояло проще, уж за свою прежнюю жизнь изучил ее досконально — сам не раз затачивал и разводил. С циркуляркой тоже приходилось работать, но дисковая пила для нынешних условий не подходила — не те обороты, как от электродвигателя, да и конструкция привода усложнялась намного.

Так что принял для пилорамы обычные пилы из полотна, только не одну, а три — распиливать бревно за один проход на четыре доски. Две из них будут деловыми — для столярных работ, а две, крайние — для прочих нужд. Пилы при том соединил пакетом в общей рамке, с вертикальным перемещением — из условия, что бревно подается горизонтально по желобу. В приводе пакета пил использовал шатунный механизм, а для вращение его вала предусмотрел разные варианты движителя — водяного колеса, конного ворота, ветряных крыльев. Для первого станка выбрал самый доступный вариант — конный, от него спроектировал все узлы и детали.

Конный ворот

Варяжко в основном закончил с проработкой конструкции пилорамы и готовил чертежи для заказа мастерам, когда за ним приехал гонец — знакомый ему отрок из княжеской дружины. Тот не стал входить в дом, даже не сошел с коня — передал вышедшему за ворота юному хозяину наказ князя: — Не медля ни часу прибыть в хоромы, — с тем и умчался обратно.

Юноша оставил в сторону заботы и думы, занявшие его последний месяц, запряг гнедого и, с долей волнения и тревоги, отправился в княжеские хоромы. Он уже привык к вольной жизни, не зависящей от чьих-либо указаний. Пришлось даже перебарывать невольное раздражение, настраиваться на возможную службу у князя. Меньше чем через час неспешной езды въехал в знакомые ворота, увидел во дворе густое брожение народа — воинов, челяди, пришедших гостей. Оно заметно отличалось от сонного затишья при прежнем наместнике — люди куда-то бежали, едва не сталкиваясь между собой, стоял шум-гам, раздавались крики и приказы. Варяжко привязал Тарана к коновязи сразу за воротами и прошел к хоромам.

Долго в сенях не пришлось ждать — вернувшийся от князя гридень, доложивший тому о приезде Варяжко, велел заходить в палату. Здесь, кроме Ярополка, сидели на лавке воевода и еще один боярин — они переговаривались о чем-то между собой. При виде вошедшего замолчали и уставились на него, как будто оценивая — годен ли он им. Легким кивком ответили на поклон юноши, после Ярополк завел речь:

— Тебе, Варяжко, предстоит важная служба. Будешь помогать боярину Гремиславу следить за городом. Дадим в помощь отроков — кого посчитаешь нужным, наберешь еще людей из воев, с ними устроишь сыск смутьянов. Для большей важности принимаю тебя обратно в дружину и не отроком, а гриднем, хотя годами ты не вышел. Но коль у тебя под началом станет немало служилых, то по чину им быть. О том объявлено дружине, только такому юнцу, как ты, нужно еще заслужить у матерых воинов уважение. Понятна моя воля? — после ответного: — Да, княже, — завершил указанием: — Подожди в сенях боярина, вместе оговорите — что нужно для дела.

Тут же добавил: — Были у меня старейшины новгородские, условился с ними, что завтра в детинце дадут они клятву прилюдно перед ликами божьими. Тебе тоже следует там быть.

Варяжко, пока сидел в сенях, ожидая нового наместника, передумал разное. Не сказать, что поручение князя обрадовало его — работа грязная, вряд ли кому придется по нраву следить за кем-то. Но ясно понимал — без нее не обойтись, надо на корню пресекать новую смуту и бунты. Хотя многое зависело от нынешней власти — насколько разумно и решительно поведет себя с далеко не покорным народом Новгорода. Нужно держать его в послушании твердой рукой, но не загонять без нужды, провоцировать недовольство и озлобление. В противном случае никакой карательный аппарат не удержит в повиновение вольный город, рано или поздно он восстанет. Сомнений в способности Ярополка и его наместника справиться с новгородским народом хватало, но все же надеялся на лучшее — князю дан редкий шанс, если упустит его, то грош ему цена.

Будущую свою работу представлял в общих чертах — нужно набрать толковых людей в свою службу, завести агентуру среди купцов и ремесленников — самых влиятельных в городе сословий. Еще научиться самому и учить подчиненных азам розыскного дела. В таком плане предложение князя взять отроков, а не взрослых гридней, к себе в помощь представлялось резонным — у них еще не пропала тяга учиться новому, легче и быстрее усвоят нужную науку. Хуже обстояло с набором воев для силовых акций — искать их в городе среди словен или кривичей, по-видимому, не имело смысла, вряд ли пойдут против своих сородичей. О том Варяжко хотел особо оговорить с наместником — следовало найти у полян, северян или дреговичей. С радимичами и вятичами не стал связываться — у них княжеская власть не пользовалась влиянием, не раз восставали против нее.

С боярином Гремиславом разговор вышел трудным — тот слушал своего дознатчика с заметным недоверием. Потребовалась вся выдержка и немалые доводы, пока он принял предложенную Варяжко структуру и состав службы, и то по самому минимуму — пятерых отроков и особую дружину в два десятка воев, расходы на их содержание. Наместник счел большее только лишней тратой казны — мол, при нужде справится своими силами, без помощи малообученного войска новоиспеченного гридня. А то, что надо выслеживать и выпалывать смутьянов — то прихоть князя, с которой ему приходится мириться и исполнять, пусть и без особого рвения. Для Варяжко такое отношение боярина к порученному ему делу стало понятно с первых слов, которые тот обронил, оставшись наедине:

— Что ты надумал с каким-то сыском, юнак? Ярополк Святославич, да и воевода, наговорили мне всякого, сослались еще, что ты их надоумил. Это что — будешь ходить и слухи собирать?

Сам пренебрежительный тон, с которым высказался наместник, ясно подсказывал о непонимании им значимости предупреждения смуты, ее пресечения в зародыше, пока она не переросла в открытый бунт. Ответил, сдерживая раздражение на высокомерие служаки:

— И это тоже, боярин. Последний бунт, в котором погубили прежнего посадника и дружину, начался именно со слухов. Новгородский люд взбудоражился ими и пошел с топорами и дрекольем в княжеский двор. Нам теперь надо не допустить такого, поймать тех, кто смущает народ, пока они не сотворили лихо.

После недолгого молчания, дав время наместнику понять сказанное, продолжил:

— Но не только в том. Не меньшее, может быть, даже большее зло от тех, кто подзуживает людей тайно. А такие обязательно будут — не каждый согласится с княжеской властью, по доброй воле отказаться от прежней вольницы. Это сейчас они смирились, возможно, только на словах, когда выбора у них нет — иначе только прямая война с княжеским войском, в которой им резона нет, одни лишь убытки и жертвы. При удобном же случае захотят повернуть вспять, ударят исподтишка в спину. Стоит тому же Владимиру прийти сюда со своим войском — взбунтуют народ против нас, тем более, что тот и без того соблазняет Новгород немалыми поблажками.

Наместник с явным недовольством прервал Варяжко: — Не каркай, как черный ворон! Что будет, то никому не ведомо. Или ты вещун? Ладно, говори, что тебе надобно — мне Ярополк Святославич дал прямой указ потворствовать тебе, но без излишества.

Дальше разговор пошел более предметно, причем напоминал больше торг, чем заботу государевого мужа о важном для князя деле. Варяжко боролся за каждого воя или отрока, за каждую гривну, пока не пришел хоть к какому-то приемлемому согласию с прижимистым боярином. Когда же оговорил, что воев надо из других земель, тот едва не взбеленился: — Это, что, из-за двух десятков людишек мне сноситься с другими посадниками или докучать князю?! Ищи где хочешь — дело то твое! Со снаряжением и довольствием для них помогу, как уговаривались, дам еще лесу и денег на постройку барака, на этом все. С остальным справляйся сам, без особой нужды ко мне не обращайся.

Ушел от наместника недовольный, скрывая от того свое чувство показным усердием: — Исполню, боярин, как велите — не жалея живота своего и трудов.

Варяжко понимал отчетливо — с новым своим начальством ладить будет трудно. Вспомнил добрым словом прежнего, боярина Истислава — тот, во всяком случае, не мешал ему выполнять свою работу на торгу. Гремислав же отличался большей властностью и жесткостью, с мнением своего нового подручного не считался. Только прямое указание князя заставило его пойти на какие-то меры, предложенные юным гриднем. Возникло серьезное сомнение в большем, не только по его службе — сможет ли такой упертый на своем посадник справиться со своенравным народом Новгорода? С ним ведь надо вести очень взвешенную и гибкую политику, а не идти напролом, давя грубой силой. Что-то советовать, подсказывать наместнику Варяжко не хотел, да и знал, что тот не прислушается.

Вызвало вопрос назначение Гремислава новгородским посадником. Варяжко не сомневался, что и Ярополк и его воевода прекрасно знали, что собой представляет боярин. Коль поставили того на город, то должны ясно осознать — к чему может привести жесткая рука ставленника. Если их цель — вызвать недовольство в городе, спровоцировать новый бунт, а затем подавить его, не щадя никого, то что они от того выиграют? И зачем тогда он со своей службой, ведь задача у него обратная — не допустить смуты? Какого либо вразумительного ответа на этот вопрос так и не нашел, уехал с княжеского двора со смятением в душе, не понимая — что ожидать от Ярополка, на что рассчитывать.

Следующим днем в детинце в присутствии множества новгородцев старейшины города — от сословий и племен, один за другим принесли покаяние за погибель наместника и княжеской дружины, после дали клятву: —… перед ликом Перуна-громовержца, Рода-создателя мира, Сварога-Отца Богов народ Новгорода дает роту Великому князю Ярополку Святославичу верой-правдой служить ему, без ропота и ослушания. Нарушившему слово последует кара богов и отмщение от суда княжеского.

Варяжко стоял неподалеку от Ярополка и видел на лице того нескрываемое торжество и надменность — как у победителя над поверженным врагом. Ожидал все же более участливого отношения — ведь это его народ, ему править им и защищать от напастей и ворогов. Похоже, что князь все еще считает новгородцев чуждыми себе, нет и тени приязни к принимающему его власть люду. В ответной речи он дал свою клятву заботиться о городе и его народе, но было заметно, что произносил ее как-то формально, бездушно:

— Я, Великий князь земель Русских Ярополк Святославич, принимаю роту народа новгородского и именем Перуна, покровителя воинов, даю свою: — Беречь город от разора и невзгод, а народ от войны и напастей людских. Буду отцом родным каждому, холить, но и спрос устроить строгий за непослушание. Да будет так во веки веков.

После объявил новгородцам о своем наместнике — боярине Гремиславе, велел слушаться, как его самого. Еще сказал о переменах во власти города: — Управлять всеми делами будут назначенные боярином люди, вам же надлежит исполнять их волю. Если же они учинят обиду, то следует жаловаться на них посаднику. Жалобу на самого посадника принимайте на вече и передайте мне, а я решу — кто прав. Но смуты и лиходейства не допущу, покараю строго.

На площади, где проходило вече, застыла тишина — людям явно не по нраву пришлись слова князя. Но открыто высказать недовольство не могли — только что дали слово о послушании. На мрачных лицах горожан Варяжко видел растерянность, пока еще не перешедшую в решимость встать против воли княжеской. Понимал, что так будет до поры до времени, после сменится на мирное принятие новых порядков — если посадник докажет их пользу, или бунт, стоит тому перестараться с насильным насаждением и произволом.

Князь пробыл в городе недолго, через день после вече, взяв обычную дань — две тысячи гривен, отправился дальше в полюдье. Оставил с наместником немалую часть дружины — почти сотню гридней, да еще две сотни призванных ополченцев-воев из полян. Похоже, прислушался к совету держать в Новгороде большее войско. Еще столько же отправил в Ладогу — ставить там гарнизон крепости. Варяжко больше к себе не призывал — видно, все еще не простил тому норов, хотя и принял его подсказки. Юный гридень особо не расстроился опалой Ярополка — лебезить перед кем бы то ни было не собирался. Лучшим доводом будет верная служба и честное исполнение своего долга — с такой мыслью приступил к своей новой работе.

Первым делом отобрал пятерых самых смышленых из двух десятков отроков — он их всех знал еще по своей службе в Киеве. Среди них, кроме своего прежнего дружка — Тихомира, взял еще двоих из тех, с кем ходил в засаду на татей. Уже с ними взялся за переустройство старого лабаза у пристани — его наместник выкупил с участком земли у одного из купцов, и строительство по соседству барака — казармы для своего будущего отряда. Нанял еще мастеров-плотников, все вместе начали готовить сруб и забор. Боярин не подвел с деньгами, выдал нужную сумму. На них Варяжко накупил достаточно леса в бревнах — часть из них пошла на стены и балки, другую собрался распустить на доски. Тратить не такие уж большие деньги на дорогой материал не стал — рассчитывал распилить на собственной пилораме.

Чертежи на нее и пилы отдал разным мастерам по металлу — каждому по отдельному механизму. Те уже приступили к работе, пообещали за две-три седмицы закончить с ней. На их расспросы о заказе — что это, зачем, как им пользоваться, — не стал откровенничать, разъяснять какие-либо подробности. Отговорился: — Пока еще рано толковать, вот испробую — тогда станет ясно, что из всего этого выйдет.

Пока отроки с мастерами занимались строительством казармы, Варяжко объездил окружающие Новгород земли — набирал воев в свою дружину. Помогла отчасти грамота наместника — в ней подтверждалось право гридня на наем служилых мужей с условием их оплаты и довольствия. Хотя власть новгородского посадника до этих мест еще не дошла, но сам факт призыва на государеву службу подействовал на здешних волостелей и старост благотворно. Обошли вместе с Варяжко избы, где жили семьи со взрослыми сыновьями — он сразу оговорил, что ему нужны неженатые крепкие парни, знающие хоть самую малость о воинской службе.

Не так часто приход местного начальства с заезжим гриднем вызывал как у родичей, так и у самых призывников радушие — служить год, пусть и за плату, не каждому хотелось. Понятно, когда собирали в поход или на войну — тогда никто и не спрашивал согласия ратников, община решала за них — кому идти в войско. А тут сам слуга князев уговаривает каждого, соблазняет посулами, при том служба не на лето, как обычно, а на целый год. Вот и чесали мужи затылки — отдавать ли сына или дома пригодится?

Худо-бедно, но меньше, чем за месяц, Варяжно набрал три десятка кандидатов в дружину — с запасом, резонно посчитав, что часть придется отсеять, оставить лучших. Состав подобрался из разных племен, как славянских — словенов и кривичей, так и угорских — чуди, меря. Пошел на это, несмотря на языковые и родовые различия, правда, не настолько серьезные, что могли помешать сведению в один отряд. Зато мог не опасаться, что дружина встанет против его воли на сторону какого-либо племени, если вдруг произойдет столкновение. Теперь от него зависело, что она станет одной семьей для всех ее воинов, боевое братство перевесит племенную рознь.

На первое время, пока не достроили казарму, Варяжко поселил дружину в приспособленном лабазе. Распределил их по звеньям, старшими над каждым поставил отроков. Работали на строительстве под присмотром мастеров, звено под командой Тихомира занялось распиловкой бревен на доски. Первый опыт, как и ожидал, вышел не очень удачным — доски получились не ровными, а волной, да и станок вышел из строя на втором бревне. Пришлось изобретателю разбирать свое детише, вновь заказать пилы и вал вместо дефектных, да и переделать желоб — добавить к ней тележку с упорами для ровной подачи бревна. После двухнедельного простоя станок вновь заработал, уже гораздо лучше, пока не вылезла очередная напасть — при распиле особо толстого бревна разрушился ворот, не выдержал нагрузки.

После его переделки дальше особых хлопот не доставлял, только время от времени приходилось делать перерывы для отдыха лошадей, смазки подвижных деталей, замену и заточку пил — они быстро тупились. Пришлось еще закрыться от лишних глаз — окрестный люд прознал об удивительном механизме, разделывающим за малый срок бревно сразу на четыре доски. Пусть две из них еще нужно обтесывать, но то мизер, если сравнивать с прежней работой. А две вообще на загляденье — такие не каждый мастер спроворит, да еще после тяжкого и долгого труда, а тут юнцы выдают каждые полчаса без особой устали. Приходили смотреть в одиночку и группами, пока не обнесли участок забором с охраной на воротах, но и тогда все старались выглядеть — что за хитрая механика в этом чуде-юде.

Вскоре прознал о лесопильном станке наместник — не поленился приехать сам, посмотреть своими глазами его работу. Любопытствовал недолго, подступил к Варяжко с допросом:

— Откуда такое диво, юнак, где взял?

— То мое, боярин, сам придумал.

— Вот как, не ожидал! — наместник даже прищурился, разглядывая юношу особым, оценивающим взглядом. После продолжил: — И много ты им наделал?

— Все, что здесь нужно, смастерили на нем.

— А для нужды города можешь?

— Могу, боярин но много не получится — за день от силы десяток бревен. Если надо больше, то придется вложиться в начальное дело. Но зато потом можно будет наделать достаточно для города и даже на торговлю.

— Это как же? — по загоревшимся глазам Гремислава видно было, какие мысли захватили его. Наверное, уже прикидывал барыши, что мог выручить, если дело сладится.

— Поставить на притоке Волхова, к примеру, Малом Волховце или Вишере, запруду, на нем особое колесо. Вода будет падать на него и крутить, от колеса же сработает лесопилка — как эта, только больше пил, досок тоже выйдет больше. И тогда не нужно коней, которым часто приходится давать отдых.

— Ты посчитай, что для того нужно и во что обойдется, а потом вместе обмозгуем, как взяться за такое дело. Ладно, работай дальше. Вижу, что у тебя здесь налажено, только пора уже браться за сыск — мне уже поведали, что есть недовольные новой властью. Когда приступишь?

— Вои сейчас проходят с отроками выучку, думаю, в этом месяце можно выйти с ними в город, следить за порядком.

— Хорошо, но не медли больше.

За прошедшие два месяца отношения между наместником и Варяжко понемногу стали налаживаться. Хотя боярин по-прежнему не считался с мнением юного гридня, но в какой-то мере сменил заносчивость на большее уважение — тот своими трудами и старанием добился немалого в порученном деле. Во всяком случае, нареканий от того его служба не вызвала. Впрочем, также, как и добрых слов, если не считать сегодняшнюю обмолвку — строгий боярин оказался скуп на похвалу не только с Варяжко, но и с другими своими помощниками.

Появились первые доверенные люди среди купцов и ремесленников. Варяжко не стал обращаться к прежним знакомым и компаньонам, да и вряд ли уважаемые купцы согласились бы доносить на кого-либо из своего круга. Агентов выбрал из тех, кто каким-то образом оказался обиженным на удачливых конкурентов — из-за лучшего места, переманивания выгодных покупателей, тяжб. Их недовольство перевесило сословную поруку, откликнулись на осторожные намеки Варяжко и посулы. Примерно также нашел доносчиков среди ремесленников — кожевников, плотников, кузнецов, — прельстил деньгами, хоть и не большими, какими-то заказами и послаблениями.

Встречался с ними не на виду, а как бы невзначай— уговорился о самой простейшей конспирации. Вызнал от них имена заядлых бузотеров, идущих по городу слухах, настроении среди черни и зажиточного населения. Так у него появилась информация об отношении новгородцев к введенным наместником порядкам. Как и предполагал, они не встретили у людей понимания, вызвали первые ростки недовольства — пока еще терпимого, но грозящего в будущем перерасти в серьезную смуту. Больше всего возмутили новые сборы и подати на их промысел, заметно выросшие, да и право мытарей наместника принимать суровые меры за какие-либо, даже небольшие, прегрешения — вплоть до конфискации товара или имущества.

Варяжко не замедлил сообщить боярину о зреющем недовольстве новгородцев, обиняком даже предложил свои меры унять его. Тот же нисколько не встревожился вестью, принял как должное, а на намеки гридня высказался:

— Потакать этому подлому городу не намерен. А вздумают бунтовать — напою их своей кровью. Ты же следи, а смутьянов веди на мой суд — я им дам окорот, будут знать, как народ баламутить.

Варяжко промолчал, не стал открыто высказывать осуждение наместнику. И услышал попрек с прямой угрозой: — Вижу — в тебе жалость к этим никчемным людишкам. То делу помеха — терпеть ее я не намерен. Станешь перечить, покрывать бунтовщиков от кары — выгоню со службы, не посмотрю, что князь взял тебя обратно в дружину. Все понял, жалельщик, или слов тебе мало?

Ответил, стараясь сохранять спокойствие, давя рвущееся из души раздражение и возмущение: — Понял, боярин. Служу честно, спуску смутьянам не дам.

Уже потом, выйдя от наместника, ушел в глубокие раздумья. Осознавал, что вряд ли ставленник князя чинил самоуправство, против воли своего повелителя. Почти не сомневался, что Ярополк — сам ли или по наущению воеводы, дал прямое указание боярину давить новгородцев всеми средствами. Что стало тому поводом — не знал, как и выгоды князя, только одно объяснение приходило в голову. Подспудный страх перед Владимиром — чувствовал от того прямую угрозу своему правлению. А то, что Новгород переметнется к тому, невзирая на принесенные клятвы — знал наверняка, вот и решил максимально обескровить непокорный город.

В какой-то мере Варяжко разделял подобное убеждение Ярополка — даже при лучшем его отношении город все равно встанет на сторону беглого князя, стоит тому объявиться здесь с сильным войском. Но самому провоцировать город на бунт, а затем залить его кровью — такая политика нынешнего князя вызвала бурю противоречивых чувств. Досада от обманутых ожиданий, гнев на Ярополка, оказавшимся далеко не милостивым и кротким, смятение от порушенной веры в принятый на себя долг. Встал со всей очевидностью вопрос, даже два, которые он прежде старался замять, чтобы не смущать свою душу — за кого он и что же ему делать?

Хоть какое-то приемлемое решение далось не сразу, думал о нем не один день — на службе, дома. Милава заметила озабоченность мужа, невнимание к ней и дочке, к которой привязался до сей поры. Поняла по-своему, спросила однажды вечером: — Варяжко, у тебя есть зазноба? Или опять к Любаве похаживаешь? Я же вижу, как она норовит к тебе прижаться своими телесами, даже средь бела дня. Мало ей одного дитя, поди, опять захотела!

Варяжко не сразу отошел от дум, сначала не понял вопрос жены. После засмеялся, обнял ее и проговорил успокаивающе: — Нет у меня никакой зазнобы, кроме тебя. А к Любаве я не хожу — ведь обещал тебе.

— Почему же тогда на меня не смотришь, не приласкаешь? Лану тоже лишний раз на руки не берешь, только когда заплачет.

— То по службе у меня заботы, Милава. Извини, буду больше с вами водиться, вот прямо сейчас, — с этими словами поднял жену на руки и понес наверх в спальню, а та, довольная, засмеялась и прижалась к мужу, крепко обхватив его за шею.

Только через неделю после приема у наместника созрела мысль о возможном компромиссе — все же остаться на стороне Ярополка, но помешать тому устроить бунт и резню в Новгороде. Строил планы, как того добиться — более-менее реальные или вовсе фантастичные. Первым пришло намерение убрать боярина — как-то вывести из строя или вовсе погубить, после отказался от него. Такой шаг ничего не давал, кроме лишних сложностей — не будет Гремислава, придет другой ставленник Ярополка и все пойдет по-прежнему, если не хуже. Реальных путей повлиять напрямую на князя также не оказалось, да и вряд ли уговоры поменяли бы тому убеждение. Рассматривал вариант предупредить новгородцев о грозящей опасности, но и его отбросил — ситуацию к лучшему он не менял, а себя подставлял.

Задача казалась невыполнимой, Варяжко пока оставил все, как есть — жизнь сама подскажет, как ему поступить. Да и новая затея заняла его, она пришла к нему во время разговора с Тихомиром. Как-то поделился с ним своими думами, тот высказался в ответ:

— Варяжко, вот ты толкуешь, что будет буча, весь город поднимет бунт. А что нам делать, биться с ним? Так сомнет же — нас всего ничего. Тут даже дружина у посадника может не справиться — целое войско нужно!

— Гибели воев допустить нельзя — уйдем к дружине или прорвемся из города, — ответил хмуро юный гридень. А потом, почти без перехода, высказал только что родившуюся мысль: — Надо нам ладью свою построить — будем ходить на ней через Волхов на ту сторону, да и по реке можно уйти, если нужда заставит. Только соберем ее не на колоде, а всю из досок — с ними у нас теперь заботы нет.

— Как же без колоды — на нее же набиваются доски? — переспросил отрок, уставившись в друга широко раскрытыми от удивления глазами, — Или навроде драккара варяжского?

— Нет, не драккар. То будет наша ладья, только вместо колоды будет цельный брус, к нему крепится по бокам остов из гнутых веток, а уже на них навешиваются доски. Не железными гвоздями и скобами, как на драккаре, а нагелями, да и дно будет плоским, без выступа — так легче пройдет по отмелям.

Варяжко вел речь об ушкуе. Он появится в недалеком будущем именно здесь, в Новгороде и станет на протяжении нескольких веков самым востребованным судном на Руси. Строился гораздо легче прежних ладей — без долгого выдалбливания колоды, сам весил меньше, а возил намного больше груза, да и плавал быстрей — превосходил в скорости даже драккары. Варяжко не представлял всю конструкцию судна — только основные идеи, но рассчитывал с кем-нибудь из знающих мастеров построить его или что-то близкое к нему. Загорелся этой задумкой, взялся немедленно за нее, оставив на время в сторону прежние заботы.

Ушкуй на волоке