Париж, свобода и любовь

ЧАСТЬ 1

Выйдя из метро на площади Сен Мишель, и первый раз ступив ногой на землю чужого ей, но манящего своей славой города, Анжелина вдруг, буквально захлебнулась счастьем! Оно попало в её лёгкие с первым же глотком парижского весеннего воздуха и искристым пламенем побежало по крови. Девушка застыла на тротуаре, перед выходом из подземки, как зачарованная, и сердце стучало часто и громко, а со всех сторон на неё лились звуки, запахи, и разноязыкая речь. Её тётки и бабка, ни чего этого не замечая, уже ушли вперед, озираясь и переговариваясь, а она все стояла, будто на пороге новой жизни, не решаясь сделать тот шаг, что изменит её судьбу. И только глаза её, и без того большие, были восторженно и бесстрашно распахнуты навстречу красоте этого мира.

Анжелине было пятнадцать лет, и большую часть своей жизни она прожила за окраиной Бухареста, в маленьком посёлке цыганской диаспоры. Там был у них ветхий домишко, был свой сад, хоть запущенный, но ещё обильно плодоносящий, и небольшой огородик, который мать засаживала каждый год картошкой и кукурузой. Бабка Анжелины, Мариула, крестьянские увлечения снохи не одобряла. Сама она была настоящая, матёрая цыганка, одна на семью добытчица. Из рождённых ею пяти детей, гордилась Мариула только дочерьми, — сыновья не удались оба, а со снохами и вовсе не повезло! Один из братьев сразу отбился от цыганской жизни, — женившись на вдовой селянке. Второй же, — Сандро, отец Анжелины, был по характеру хмур и немногословен. Потому, наверно, в жены взял себе девушку такую же тихую, робкую, мечтательную, как будто не от мира сего, и вовсе неподходящую для хорошей, цыганской жены. Аурика, долго оставалась бездетной, за что была клята свекровью, но это обстоятельство, нисколько не влияло на отношение к ней Сандро. Жену он любил с тихой нежностью, и как мог, оберегал от материнского нрава. Анжелина родилась, когда им обоим перевалило за тридцать, а еще через три года подоспела двойня мальчишек, Янко и Лойко. Мариула, наконец, оставила сноху в покое, хоть и продолжала считать её негодящей, — «ну, хоть детей сумела родить!» С той поры Аурика вела нехитрое домашнее хозяйство, а Мариула, носилась вместе с о своими дочерьми, такими же хваткими как она сама, по окрестным базарам и сёлам. Здесь покупала, там продавала, гадала, а то и просто дурачила простаков, и ни когда без барыша не оставалась. Сандро любил и умел понимать машины. Если у кого-то, что-то ломалось из техники, все в посёлке шли к нему. Так они и жили бы, по сей день, если бы три года назад, диаспора вдруг не решила сняться с обжитого места и двигаться в соседние богатые страны. С энтузиазмом эту новость приняли в их семье только двое. Бабка Мариула, которой уже нечем было удивить румынских селян, — деньги поменялись, жизнь воздорожала, подавали мало и неохотно, из Бухареста гоняла полиция. И Анжелина, что росла сорванцом, мечтала о дальних странствиях и приключениях, надоедая бабке расспросами о былом, «настоящем», цыганском кочевье. Вот уже три года их семья с соплеменниками, поменяв свои румынские хибары на старенькие тряские трейлеры, колесила по Европе. «Настоящее» кочевье было мало похоже на увлекательное путешествие. Двигались они медленно, долго стояли табором около крупных городов. Хоть кочевая жизнь и разочаровывала Анжелину, но, несомненно, сильно её развивала. Её пытливый ум с жадностью впитывал в себя всё, словно губка, стараясь угодить ненасытному детскому любопытству. А природный артистизм натуры, и извечная женская страсть к подражанию и перевоплощению быстро адаптировали талантливого подростка любой стране. Она на удивление легко овладевала основами языка и разговорной речью, и потому, скоро стала для Мариулы незаменимой помошницей. Уже почти год они кочевали по богатым провинциям Франции, и вот он, — самый знаменитый город на Земле, встречает Анжелину этой юной весной! А та заброшенная промышленная зона за городом, где они остановились позавчера, Парижем называться не могла даже территориально, и ни чего общего с ним не имела!

Тем временем, старая цыганка вернулась, взяла стоящую столбом внучку за руку, и молча поволокла за собой. Идя за бабкой, Анжелина отчаянно крутила головой, стараясь все рассмотреть: — дома и витрины, пестрые кафе и многочисленную рекламу, как будто боясь пропустить что-то новое и очень важное. На одном из перекрестков, Мариула, спеша за более шустрыми дочерьми, совершила оплошность, и отпустила руку любопытной девчонки. Какое-то время Анжелина всё также шла за бабкой, потом, здесь погляделась на себя в витрину, там удивилась причудливому, фигурному узору решеток у старых ворот, потом спешно и стыдливо отвела глаза, — (пара влюбленных целовалась там, совсем не стесняясь прохожих!) Поглазела на компанию чернокожих, полминуты вслушивалась в незнакомую речь экскурсовода, что собирал свою группу туристов, потом протиснулась сквозь их толпу, и вдруг оказалась прямо перед уличными музыкантами, что здесь же, за углом у фонтана играли втроём джаз. Ей сразу же понравился саксофонист, самый молодой из трех парней. Он был, пожалуй, красив, как истинный француз;— строен и изящен, хоть и одет с небрежной простотой. В его волосах цвета осеннего каштана, блестело, отражаясь, солнце, и они сияющей волной падали парню на плечи, когда он запрокидывал голову. Вообще, в нем было что то, что отделяло его от сотоварищей музыкантов — признак породы, или просто благополучия. Но не это стало заметно девчонке цыганке. — Саксофонист существовал отдельно от остальных, играя отрешённо и самозабвенно. Он и инструмент, как будто бы, пели вместе. Люди проходили мимо, кто— то останавливался, бросал деньги в открытый футляр, но паренька солирующего на саксе это не заботило вовсе. И вдруг, опять, на Анжелину опустился невидимый полог из ощущений и чувств, что она уже испытала, выйдя из метро, только теперь они были многократно усилены колдовской истомой блюза. Она подошла к солисту ближе, уже чувствуя, что действительность уплывает, и её сознание полностью растворяется в звуке. Неожиданно для всех, к инструментам присоединился голос, вторящий мелодию, совсем не в свойственной джазовым импровизациям манере, он всё ж удивительно органично вплетался в лиричную вязь блюза. Музыканты переглянулись. Саксофонист очнулся, и увидел Анжелину. Анжелина увидела яркие синие глаза саксофониста совсем рядом, и вдруг поняла, что это она сейчас поёт, и, испугавшись, замолкла. Но парень кивнул ей ободряюще, и, прикрыв свои васильковые глаза, снова увёл её за собой в музыку.

Необычный дует голоса и саксофона не остался не замеченным, тромбонист уже собирал деньги, обходя публику, благодарит горожан, кивая, улыбался иностранцам, а сам сделал знак коллегам — держать девчонку. Но та и так стояла, как прикованная, под взглядом Николя. С тех пор, как с его губ сорвался последний звук, и он опустил саксофон, они молча стояли, и смотрели друг другу в глаза. Такое обыкновенное чудо, как первая любовь, случается повсеместно, а что уж говорить о весеннем Париже! — Ты кто?! — Первым заговорил музыкант. — Откуда ты взялась, и как тебя зовут?!!! Ты меня вообще понимаешь? — Встряхивает он за плечи потрясённую, и от того, до сих пор молчащую девчушку. Та, наконец, освободившись от чар блюза, норовисто ведёт плечами, и, набрав полные легкие воздуха, открывает рот, — но её намеренья объясниться с музыкантами прерывает резкий женский окрик. Бабка, наконец, отыскавшая Анжелину, налетает на ту чёрным коршуном, и, громко её отчитывая на цыганском, хватает внучку за рукав куртки, грубо тащит за собой, не переставая при этом ругаться. Растерявшийся парень несколько секунд смотрит им вслед, а затем, всё происходит очень быстро: Анжелина беспомощно оглядывается на него, и он, не выдержав, бросается к тромбонисту, вырывает у того деньги, и бежит догонять цыганок. А догнав, суёт деньги Анжелине, но та, качает головой, не берёт. Мариула с большим подозрением обсматривает юношу, пока тот пытается объяснить ей, что девушка эти деньги заработала. Уточнив что то у внучки, старуха кивает с благодарностью, наконец, забирает у него из рук деньги, и опять, схватив девчонку за руку, скрывается с ней в близлежащей улочке. Музыкант кричит им вдогонку, — « Мы здесь каждый день, кроме выходных!» — Не зная, услышит ли она, и поймёт ли. Товарищи встречают его смешками. — Что, влюбился?! Вон, как помчался догонять свою Эсмеральду! — Подмигивает ему понимающе тромбонист, а клавишник хмуро утвердил:— Конечно, влюбился! Она молоденькая, хорошенькая, только одета плохо. Деньги то, зачем все отдал? Сегодня и так не густо. — Да, брось ты ныть! — Перебивает его тромбонист. — Деньги ещё наработаем, а вот девчонку жаль! Старая карга увела, а девчонка золото! Чтобы так сходу импровизировать! Она идеальная слухачка, и голосок от природы поставлен, а ведь наверняка и нот не знает! Нам бы эту Эсмеральду… — Почему Эсмеральда? — Невпопад, словно только что проснулся, переспрашивает саксофонист. — Да потому что цыганка! Ты что не заметил?! — Хохочут над ним парни. — Нет, — простодушно признается тот, — я и не разглядел её толком! Знаю только, — что пела, как ангел и красива, как ангел… — Темноват твой ангел! — Усмехается в ответ ему клавишник, бережно перехватывая старенький аккордеон. — Прямо, бедствие какое — то, эти цыгане! Мало их по провинциям болтается, ещё и до столицы добрались! — А откуда столько цыган? — Удивляется рассеянно музыкант, он и в правду слышит об этом в первый раз. — С Балкан эмигрируют, — просвещает того товарищ, и его тромбон лихо выдает какую-то гуцульскую трель. — А ты, Жак, случайно, не националист? Что это тебя так вдруг перекосило? — провокационно обращается он в свою очередь он к клавишнику, заговорщицки подмигивая саксофонисту. — Я не националист, — резко отвечает Жак, — но, большой радости от того, что в городе увеличится количество попрошаек, и других сомнительных личностей, я не испытываю! Тем более, что кормимся мы, считай, из одного кошелька, только я, в отличии от них, свой хлеб отрабатываю честно! — Не хочешь, значит делиться?! — Ещё пробует шутить тромбонист. — Не-а, — процедил ему в ответ Жак, сквозь зубы, вставая с тротуара. — Самому жрать нечего! Ну, давайте, маменькины сынки, за работу, а то я без ужина сегодня останусь. У меня ведь нет мама и папа, что накормят и денег дадут! Уязвлённый саксофонист мгновенно вспыхивает. — Жак, самый старший из них, дитя парижских улиц, часто кичится перед товарищами тем, что с двенадцати лет он аккордеоном зарабатывает себе на жизнь. С «маленьким саксофонистом» Жак вообще не церемонился, считая, что мальчик «из хорошей семьи» просто беситься с жиру. — Ты же знаешь, что я с родителями не живу, и денег у них не беру! А на счёт ужина, не беспокойся! Я не возьму сегодня свою долю! — В запале, кричит ему в спину он, а Жак, в свою очередь, не оборачиваясь, иронично пробурчал что-то вроде, — « как просто быть благородным, когда в кармане кредитка!». Впрочем, на этом всё и закончилось, и остаток дня прошел без ссор и происшествий.

Она появилась вновь на площади через несколько дней. — Смотри, — ткнул в бок саксофониста Жак, — вон и наша Эсмеральда объявилась! Не заметить Анжелину, даже в густой толпе европейцев, предсказуемо одетых в неброские серо-бежевые тона, было невозможно, как невозможно не увидеть на грядке бледного салата пунцовый мак. Сегодня, она была явно принаряжена, на свой девичий, цыганский манер. Мешковатую черную куртку сменила яркая кофточка, может, ещё излишне легкая для этого времени года. Всяческая бижутерия была представлена на ней в великом множестве. Гребни и заколки в волосах искрили стразами, крупные серьги, раскачиваясь, пускали вокруг маленьких солнечных зайчиков. Даже крепкие ладошки с тонкими пальчиками были закованы каждая в браслеты и колечки. Весь этот экзотический образ, завершала черная шёлковая юбка, отделанная гипюром, видно тоже, — парадно— выходная. — Умереть не встать, — со свойственным ему желчным скепсисом прокомментировал всю эту красоту Жак, оторвавшись от своего аккордеона. — Да брось ты! Она всё равно, такая хорошенькая, что ей даже идёт всё это! — искренне залюбовался Анжелиной весёлый и добродушный тромбонист. — Иди сюда, красавица! — Громко позвал он девушку, и на всякий случай подкрепил свои слова приглашающим жестом. Она неспешно преодолела то оставшееся расстояние между ней и музыкантами, и вспорхнула к ним на тротуар, опять оказавшись лицом к лицу с симпатичным французом. — Бонжур, со ва? — Смутившись вдруг, произнёс он автоматически приветствие, и услышал в ответ растерянное, но, довольно внятное:— «Тре бьен!» — О! Мадмуазель всё же, говорит по французски! — Обрадовался тромбонист. — Давайте познакомимся! Я — Гийом! — И он ткнул себя в грудь пальцем. С аккордеоном — Жак, а это — Николя! И выжидающе перевел взгляд на цыганочку. — Анжелина! — С вызовом назвала она своё имя. И повторила фразу полностью, на французском: — Меня зовут Анжелина! Довольный Гийом стал ещё довольней. — Значит, изъясняешься ты свободно, проблем с языком нет! Есть правда акцент, но, как правило, когда поешь, он не слышен. Ты не хочешь поработать с нами, Анж? У тебя хороший голос, абсолютный слух, ты очень способная девушка! Анжелина присела на бортик парапета, — она, конечно, была польщена похвалами и предложением, и вниманием молодых людей, которые обступив её, ждали её решения. Но, тем не менее, только грустно помотала головой в ответ. — Почему?! Чуть ли не хором удивились музыканты. — Меня не отпустят! — И она бросила быстрый взгляд в сторону Николя. — Но, ты же эмигрантка, тебе нужны деньги, значит— работа! — Вразумлял её Гийом. — Петь на улице это намного лучше, чем мыть полы и посуду, в какой нибудь забегаловке на окраине! И такому таланту нельзя пропадать! Девушка посмотрела на Гийома, как на больного: — Ну, мыть полы я точно не собираюсь! У цыган свои занятия! — С вызовом выговорила она тромбонисту. — Знаем мы ваши занятия! — Бесцеремонно вступил в разговор грубоватый Жак. До первого ажана! Вместо того что бы мошенничать и попрошайничать, тебе предлагают заняться музыкой, стать певицей! Веками цыгане пели и плясали для горожан, и этим кормились! И это тоже, самое цыганское занятие! А ты нос воротишь, глупая! Другая радовалась бы такому шансу! — Вот и берите другую! — Огрызнулась на него Анжелина. Гийом, не заметно для других, дает легковесный тумак Николя, чтобы тот не молчал, и тот вынужден продолжать переговоры. — Пойми, это очень редкий дар, тонкое и сложное искусство, не всякая другая сможет! — Николя приседает перед Анжелиной, что бы заглянуть ей в глаза, и берет её руку в свою, вкладывая в это прикосновение всю нежность и силу их зарождающейся любви. — Пожалуйста, не отказывайся, ты будешь хорошо зарабатывать, мы тебя не дадим в обиду, и если нужно, то все пойдем просить за тебя у твоих родителей. Анжелина пристально смотрит в глаза парню, а потом всё таки освобождает свою руку из его ладони, и, потупившись, повторяет уже с сожалением. — Меня не отпустят, я знаю, мне не разрешат! — Сколько тебе лет, — спохватывается Гийом, — ты совершеннолетняя?! Анжелина смотрит на него удивлённо, последнее слово ей непонятно, но отвечает: — Скоро будет шестнадцать! — Тот разочарованно и безнадёжно машет рукой, готовый отступить, но тут опять взрывается Жак. — Ты что профсоюз?! — Язвит он Гийому, — какая вообще разница, как зарабатывать деньги, если они необходимы?!!! — Подожди, — снова пытается понять девчонку более терпеливый и тактичный Гийом, — может это всё как — то связано их с национальными обычаями? — Ему уже искренне жаль цыганку, он видит, с какой радостью она приняла бы их предложение. Сейчас она чуть не плачет, от того что не сможет объяснить им традиционный уклад жизни цыганской общины. — Вы все гаджо, — чужие! Вы не понимаете! Наши женщины обычно держаться вместе, так не страшно, свои всегда выручат, прикроют! Я одна умею хоть как то говорить по— французски, и если я не буду помогать бабке и тёткам, нам нечего будет есть! А потом, девушке это неприлично! Если бы вы были хоть чужими, но цыганами… Договорить ей не дает хохот Жака — Дожили! — Обращается он к приятелям, — мы, оказывается, хуже цыган! — Нет ничего неприличного в том, что разные люди вынуждены вместе работать! — Убеждает Николя Анжелину, он очень хочет, чтобы она согласилась. Но, она уже закрылась и от грубого непониманья Жака, и от этого чужого мира вообще. — Да что ты с ней разговариваешь, это же дикие люди! — Надоело Жаку уговаривать девчонку. — Давайте парни, за инструменты, бестолково время проводим! Так вовсе ничего не заработаешь, сегодня народу маловато! Музыканты уныло берутся за инструменты, а Анжелина тоже встаёт с парапета, и хочет уйти, понимая, что разговор окончен, но, Николя ловит её за руку: — Подожди, не уходи! Давай попробуем ещё раз, вместе, как тогда! — И умоляюще смотрит ей в глаза. — У меня больше не получиться, — пугается она, — тогда как то само собой вышло, не специально! — И в этот раз, поверь, будет так же! Это своего рода транс, понимаешь?! Ты просто слушай музыку и всё! Пожалуйста, просто слушай! — Анжелина послушно кивает, она, почему то, ему абсолютно верила, просто не могла не верить, и тёплые пальцы Николя отпустили её руку. Ей вовсе не хотелось уходить, хоть её больно задели слова Жака. Но если она сейчас уйдёт, то они уже никогда не встретятся с этим французом, а он так нравился ей, что она тайком убежала от своих, и пришла сюда, лишь для того, чтобы вновь его увидеть! Глаза саксофониста обещали ей, что нибудь обязательно придумать, но высокие, дрожащие звуки его саксофона были полны грусти, отчаянья и сожаленья. Прекрасные девичьи глаза затуманились слезами, ком подкатил к горлу. Сейчас она уйдёт, и никогда больше здесь не появиться, и не о чем ему с ней, цыганкой, даже разговаривать, ведь все они, для избалованных гаджо, просто — дикие люди… Но, её ладони ещё хранили тепло его рук, а неравнодушные глаза не пропускали даже лёгкого трепета его длинных ресниц, и ещё, Анжелина впервые ощутила необыкновенную, непередаваемую нежность, который были полны каждый его взгляд и слово, и прикосновение. Так нежен с ней никто и никогда не был, а она сейчас уйдет, уйдет от него навсегда … Она вторила саксофону высоко, пронзительно и нежно, как свирель. Её тонкий, девичий голосок трепетал на весеннем ветру, метался по площади, предупреждая всех о том, как легко в большом городе пройти мимо своей любви, своей мечты и даже не узнать её. Люди собирались вокруг них, влюбленные и пары постарше, все одинаково поддались единому импульсу, и вдруг взялись за руки. Так велик был звучащий в музыке страх потерять друг друга! — Ну и нагнали тоски эти Ромео и Джульетта! — Подойдя вплотную к Гийому, шепнул ему Жак, лихо подмигнул публике, и вдруг резко ударил по клавишам аккордеона. Пятый венгерский танец Брамса легко перекрыл тихий плач саксофона. Анжелина стряхнула с себя тоску, как пыль дорожную, — музыка по-прежнему вела её за собой! Видно, такие мгновенные перепады от тоски к бурному веселью были у неё в крови. Зазвенела и засверкала на ней в лучах полуденного солнца бижутерия, ходуном ходили плечи, переплетались руки, ещё по-детски пухлые губы то строптиво сжимались, то открывались озорной улыбкой, горели темным огнем глаза, устремленные на саксофониста: — Анжелину вихрем закружил огневой танец. А в голове у неё кружилась лишь одна мысль « Никогда, никогда, никогда, его больше не увижу!». С последним звуком аккордеона она упала измождённая пляской и выплеснутыми эмоциями на колени, на мостовую. В секундной тишине упрямо торжествовала — « Пусть запомнит меня вот такую вот, как из позапрошлого века!» А потом, успела только вздохнуть, и, откинув с лица волосы, вдруг обнаружила себя внутри круга людей. Тут же хлынули на неё их аплодисменты, слова ей понятные и незнакомые, — «тре бьен», «тре жюли» и «се манифик», — раздавались со всех сторон, Кто-то просто показывал ей жестом — «здорово!», кто-то восхищённо цокал языком, кто— то посылал воздушный поцелуи. Девушка сидела на мостовой, оглушённая собственным успехом, разгорячённая танцем, с разметавшимися волосами и одеждой, и от этого ещё более живописная. Пока парижане и туристы щедро осыпали юную артистку комплиментами, музыканты стояли молча, глядя, как на черный подол юбки падают разноцветные бумажки евро. Парни переглянулись, и старший, Жак, озвучил очевидное: — Мы за хороший день не всегда так зарабатываем, девчонку упускать нельзя! Я сам на колени готов встать перед её таборным начальством! Денег попросят — заплачу, я её даже украсть готов, потому что это экономически целесообразно! Решено! — Идём просить её у цыган! Они втроём шагнули к Анжелине в круг. Николя подал ей руку и помог подняться, и теперь она приникла к нему, ещё не понимая, что происходит. Жак стал собирать деньги с мостовой, а Гийом занялся рекламой, объясняя всем, что теперь с ним работает настоящая цыганка. Специально, для иностранцев, указывая рукой в сторону собора и часто повторяя «Гюго», «Нотр Дам», « Эсмеральда»! Все ещё возбужденная и недоумевающая цыганка стояла, опираясь на руку Николя, смысл речей тромбониста мало доходил до неё. Она переживала свой первый триумф. Её глаза, щёки, сердце, — всё пылало. Анжелина видела восхищение и восторг во взглядах этих незнакомых ей людей и страстное обожание Николя. Их почти объятья разрушил Жак, протянувший ей собранные в пачку купюры разного достоинства. — Пересчитывать будешь? Или так понятно, что побираясь на базарах столько тебе не заработать?! Цыганка отпустила руку юноши, поневоле вернувшись в реальность. — Все эти деньги мои? — Она недоверчиво смотрела на парней. — Да! — Поспешно ответил ей Николя, боясь, что жадноватый Жак может передумать. — Мы готовы все втроём идти просить твоих родителей, чтобы они позволили тебе работать с нами. И эти деньги будут для них, думаю, самым сильным аргументом! — Эту фразу он сказал, уже глядя в упор на Жака. Подошел довольный Гийом, и приобняв музыкантов за плечи, как о чём то уже давно и абсолютно решённом, спросил:— А, что ребята, не перебраться ли нам в Ситэ, поближе к соборной площади? — Ты ещё козу нашей Эсмеральде для достоверности найди! — хохотнул Жак. Тут Анжелина окончательно пришла в себя, и опять продемонстрировала свой нрав. — Почему вы все называете меня какой то, Эсмеральдой?! — Возмутилась она. — Говорите, что хотите со мной работать, а сами даже имя моё не запомнили! — Гийом придумал тебе псевдоним, имя для публики, — бросился разъяснять ей саксофонист. — Оно должно быть красивым и запоминающимся. Многие артисты и писатели берут себе вымышленные имена. — Да она просто не знает, кто такая Эмеральда, ведь цыгане своих детей не учат! — Махнул рукой Жак. — А вот и нет! — Разъярилась на аккордеониста Анжелина. Я пять лет в школу ходила, пока мы жили в Румынии, все учителя говорили, что я умная и способная! И про Эсмеральду я знаю, я мультик смотрела! Последняя её фраза вызывает дружный смех у парней, улыбается даже Николя. — Это, понимаешь ли, не совсем одно и тоже! — Добродушно и терпеливо объясняет ей Гийом. — Есть великий французский писатель Гюго, и его роман Нотр Дам де Пари. И главная героиня в нём, действительно, уличная танцовщица, цыганка Эсмеральда. Действие происходило много лет тому назад, вон там, — видишь башни? — Тромбонист разворачивает девушку в сторону Маленького моста. Анжелина доверчиво распахивает глаза: — Что, это всё на самом деле было, прямо здесь?! — Может быть, — берёт её опять за руку Николя, — только кончилось всё гораздо хуже! И обращается к музыкантам. — Давайте и в правду, без обобщений! Это для туристов, каждая пляшущая цыганка в Париже непременно Эсмеральда! А мы, я думаю, можем обойтись и без этой пошлости! Жак, упаковывая аккордеон в футляр, привычно поддевает маленького саксофониста: — А я и не знал, что ты у нас суеверный! — А что там случилось? — спрашивает в это время девушка с подростковым азартным любопытством у всегда добродушного Гийома. — Я потом тебе книгу дам почитать, а сейчас пойдем, пообедаем — отвечает Николя машинально и видит как Гийом, за спиной у Анжелины крутит ему пальцем у виска. — У меня, по французски, даже названия улиц правильно читать и то, не всегда получается! — признается тут же цыганка, — да и вообще, если книжка толстая, быстрее фильм посмотреть! — Да, фильм конечно быстрее, — соглашается Николя, вспоминая, что перед ним почти безграмотная иностранка, которой не по плечу Гюго, с его грамматикой и литературным стилем позапрошлого века. — На самом деле, главное, чтобы ты однажды захотела это сделать, — говорит он девочке нежно и покровительственно, и убирает прядку волос с её лица. Тромбонист и клавишник переглядываются во время этой сентиментальной сцены, вдруг, вспоминают про одно «неотложное дельце» и обещают через часок быть. Николя за такой подарок, проникся благодарностью даже к неотесанному и циничному Жаку, но тот, украдкой показывает ему кулак, и шепчет, уходя, что он ему голову оторвёт, «если девчонка сорвётся». И, он с горечью понимает, что их старший ловит цыганку на «живца», учуяв меж ними симпатию, и наедине их оставляет вовсе не из деликатности, а чтобы рыбка золотая успела заглотить крючок. Оставшись вдвоем с Николя, Анжелина опять застеснялась, замолчала и опустила глаза. — Пойдём! — Взял её за руку парень, — пообедаем пока! — Мне домой надо! — Мотает головой в ответ девчонка, — Я ведь убежала от своих, они теперь меня ищут! — Ты что! Мне Жак с Гийомом никогда не простят, если ты уйдешь одна! Они вернуться сейчас, и мы все вместе, как договаривались, идём к твоим. Пойдём, не бойся, они легко нас найдут, здесь, в Латинском квартале, все близко! Хочешь, просто посидим в ближайшем кафе. — Он тянет её в сторону приветливо выставленных на тротуар столов и стульев. Анжелина было покорно идет за ним, но оказавшись перед столиками, смотрит на говорящий по телефону, жующий, смеющийся, читающий, и погруженный в ноутбуки, разночинный народ, вдруг отказывается. — Нет, я не хочу сюда! Николя видит в её глазах страх, и, недоумевая, уступает. Они оставляют столик, удивив уже добравшегося к ним пожилого официанта, — не так-то легко в этот час найти в демократичном кафе свободное место! Тот с укоризной смотрит несколько секунд им вслед, а молодые люди направляются бродить по бульвару Сен Мишель, что в любое время суток полон гуляющими.

— Ты чего испугалась то?! — спрашивает у девушки Николя, хоть поели бы нормально! — С чего ты взял?! Просто я передумала! — С привычным вызовом отвечает та, — да и дорого там, наверно! На самом деле, там, в кафе среди людей, она вдруг остро почувствовала себя как будто нищенкой и изгоем, ей даже казалось, что её должны непременно выгнать оттуда, или, заставили показать есть ли у неё деньги, что бы заплатить за обед. — Да ладно, — миролюбиво и понимающе протянул Николя, — я же видел! — А ты хотел, чтобы на меня всё пялились, как на обезьянку! — Огрызнулась на него Анжелина — Да нет же! — Сколько ты в Париже?! Неужели ты еще не поняла?!!! — Париж это Республика, нейтральная зона посреди Европы, где более всего люди ценят свободу, чужую и свою! — Обиделся за родной город Николя. — Здесь даже воздух другой! — он раскинул руки и с наслаждением вдохнул весенний воздух Сен Мишель. — Здесь не важно, кто ты, здесь не важно, во что ты одет, не важно, сколько денег у тебя в кармане, важно только одно быть самим собой! Он обнимает девушку за плечи, но та, стесняясь, тихонько отстраняется. Её до сих пор шокирует обилие целующихся и гуляющих в обнимку у всех на виду молодых людей. Тогда её гид берет за руку, и они вливаются в людской поток бульвара. Ничем не отличимые от других пар влюбленных, пожалуй, кроме необычного наряда цыганки. Там же на улице, Николя покупает им креп — французские блины с начинкой, кофе из автомата в бумажном стаканчике, так жуя, смеясь и болтая, они оказываются перед ажурной оградой Люксембургского сада. Парк и дворец поражают ее воображение. — Пойдем, — тянет её за руку в сад юноша. — А что там? Эти люди, неужели, они все там живут? — Наивно спрашивает она у Николя об отдыхающих. Тот вкратце, рассказывает ей историю бывшей резиденции вдовой королевы, и что там теперь расположился Сенат, а гуляющие люди, просто горожане и туристы. — И меня туда пустят?! — Недоверчиво и настороженно переспрашивает она у парня. Вид беспечных гуляющих людей, играющих детей, и уютно расположившихся стариков в аллеях под платанами. Фонтаны, скульптуры и роскошные цветники городского парка, заставляет Анжелину, как и в кафе, вновь испытывать противоречивые чувства. Влюбившаяся в этот город с первого взгляда, первого вздоха, она, остро и болезненно в который раз, ощутила, то, что она сама, увы, не принадлежит этому волшебному миру. «Дикие люди!» — опять обидно кольнула сердце брошенная Жаком фраза. — Ну, что ты, пойдем, — торопит Николя, — я тебе хочу показать место, где уже много поколений парижан назначают свидания! И ведет её прямиком к фонтану Медичи. — Ты тоже назначаешь здесь девушкам свидания? — Заинтересованно и ревностно вдруг спрашивает его Анжелина, ловя в ладони воду, и стараясь не смотреть на француза. Они присаживаются тут же, невдалеке, прямо на лужайку, и Николя рассказывает о том, как лет в тринадцать, он свое первое свидание девочке назначил именно здесь, и она даже ему разрешила тогда себя поцеловать. — Посмотри, сколько здесь, вокруг, влюблённых! Улыбаясь, обводит он глазами обозримые окрестности сада. — И здесь так всегда! — Тоже мне, достопримечательность! Да у вас здесь все и везде целуются! — Фыркает ему в ответ цыганка, наконец, озвучив то, что поражает её в Париже больше всего. Несметное количество пар, совсем молодых и не очень, которые только и делали, что целовались и обнимались, прилюдно и повсеместно, их никто не одергивал, а они ни кого не замечали, полностью поглощенные друг другом. — Я, и то привыкнуть не могу, а бабка моя, та только и говорит, что о французах, как о развратниках! Молодой парижанин, конечно, имел иные представления о морали и нравственности, нежели старая цыганка — парень долго смеялся, Анжелина даже стушевалась, понимая, что повторяя рассуждения Мариулы, она и сама, теперь в его глазах выглядит нецивилизованной и несовременной. Но Николя вдруг пододвигается к ней ближе, и шепчет, указывая глазами на расположившуюся невдалеке от них парочку: — Посмотри, внимательно, они влюблены, и им так хорошо вдвоём, что им больше ни чего не надо! Париж это город влюблённых! Сюда едут со всего мира, что бы провести здесь медовый месяц! В этом городе везде живет любовь! Смотреть на влюблённых было и стыдно и притягательно, девочка поняла, что она завидует. Одна мысль о том, что они с Николя вот также могут бесконечно смотреть друг другу в глаза, или вот так, по— детски дурачиться, а то и запросто поцеловаться, заставила щёки моментально загореться огнем, а волна жара окатила её с макушки и до пяток! Она украдкой, настороженно глянула на юношу: — не заметил ли?! Но тот, казалось, был рад её смущению. — Разве у цыган влюблённые ведут себя как то по-другому?! Я думал, они везде одинаковы! Послушай, — вдруг предположил он самое страшное, — у вас девушек замуж что, насильно отдают?! — Насильно не отдают! — мотнула протестующе Анжелина головой, но сцепила зубы и отвернулась от француза. Объяснять ему, что ещё часто молодые женятся по «уговору» родителей, было всё равно, что самой признать себя и всех, кого она знала, любила, дикарями. А ведь совсем недавно она сама гордилась тем, что она невеста. И жених её, соседский парень, который с пеленок был её приятелем, казался всем родным и ей самой прекрасным кандидатом в мужья. У них уже было много общего; — детство и юность, быт, и дороги кочевья, но только сейчас, когда к ней в сердце постучалась любовь, она с ужасом поняла, что Михась не тот парень, с кем бы она хотела прожить всю жизнь, рожать и растить его детей, и умереть в один день. — Нет! — Неожиданно для себя произнесла она вслух. — Что — «нет»?! — переспросил её Николя, заметивший, как она переменилась в лице. — Теперь не выдают! — Повторила она ему снова. — Мои родители женились по любви! Но, у нас так, даже женатым вести себя не принято! — Кивнула Анжелина в сторону ближайшей беспечной парочки, и опять обвела глазами пространство парка. — У Вас всё по-другому! Живёте легко, деньги на ерунду тратите! Собаки у вас в нарядах ходят! Детей, вон, никто не ругает! На соседнем газоне бешено визжала и носилась малышня вместе с бишоном, одетым в кокетливое, розовое платьице. — Ты привыкнешь! — Просто ответил он ей, понимая, что жизнь этой девчонки мало похожа на жизнь её парижских сверстниц. — Не надо сравнивать! Везде люди живут по — разному. Пойми, это же Париж! А Париж, это свобода и любовь! — Нашел он опять в подросшей траве газона её ладошку. Тут некстати заворчал недовольным зверьком его мобильник. Николя, коротко объяснился с Жаком, не без сожаления вынужден был проститься с прекрасным Люксембургским садом, и повёл цыганочку к ближайшей станции метро.

Всё то время, что они вчетвером тряслись в подземке, Анжелина молчала. Ей было стыдно и страшно. Тетки с бабкой уже, наверняка, перепугали мать и отца её исчезновением. Было великое искушение— улизнуть от парней, добраться до своих одной, и схитрить, что потерялась. Покричали бы на неё, да и успокоились. А что будет теперь, когда она явиться в сопровождении трёх французов, оставалось только гадать! Отца и братьев она увидела сразу. Они уже собирались в город на её поиски. Мужчины и женщины разом замолчали, увидев Анжелину ведущую за собой незнакомцев. Тишину нарушил крик бабки Мариулы, которая первая узнала в чужих уличных музыкантов, и набросилась на внучку. Та, вывернувшись из бабкиных сухих и цепких пальцев, спряталась от неё за плечи отца. Цыгане инстинктивно сдвинулись, отсекая девушку от чужаков. — С тобой всё в порядке? — Спросил дочь Сандро. — Нас сейчас ещё и побьют, пожалуй! — Мрачно пошутил, оценивая обстановку Жак. — Всё хорошо папа, — спешит Анжелина, стараясь исправить ситуацию, переходит прямо к делу. — Это музыканты, Жак, Гийом и Николя, они пришли просить твоего согласия, чтобы я пела с ними, на площади Сен— Мишель, говорят, что я могу стать певицей, настоящей артисткой! Напряжение немного рассеивается, и толпа цыган вокруг музыкантов становиться менее плотной, и более любопытной. Сандро машет рукой французам в сторону своего трейлера. Анжелина ведет их туда, через наспех обустроенный эмигрантами лагерь, а её отец остаётся обсудить происходящее с соплеменниками. Через несколько минут мучительного для всех четверых ожидания, у трейлера собирается семья Анжелины. И девушка вновь, подробно начинает рассказывать историю своего знакомства с уличными музыкантами. От противоположной стороны вести переговоры был уполномочен тромбонист. Николя был слишком взволнован, чтобы приводить разумные доводы, а бесцеремонный Жак мог запросто испортить всё дело сразу. Гийом же, природным своим добродушием и обаянием, легко вызывал у всех симпатию и доверие. Он говорил на французском, сильно артикулируя и помогая себе жестами. Хоть Анжелина и переводила всё на цыганский, тромбонист явно хотел добиться понимания у родных девушки. Когда разговор зашёл о деньгах, что держал теперь в руках Сандро, Николя обрадовался, что убедил Жака отдать цыганке всю сумму. И, потому, как мятые купюры переходили из рук в руки цыган, было видно, что это и есть, свидетельство успеха и таланта Анжелины, и гарантия безбедного существования семьи в огромном европейском городе. За несколько дней в Париже все они уже поняли, что большой город, не только большие заработки, но и непомерные для них расходы. Ушлая Мариула тут же сориентировалась, и предложила, чтобы двенадцатилетние близнецы, Янко и Лойко, плясали и пели там же, с Анжелиной! Мол, и денег больше заработают, и за сестрой приглядят! Музыканты с ужасом выслушали предложение бабки, нервно засмеявшись, и, яростно затрясли в ответ головами, пытаясь всем объяснить, что пляшущие цыганята им вовсе не нужны! — Мы играем джаз! В большей степени джаз, или популярную музыку, но тоже, в джазовой манере! — Обращался Гийом к Сандро, стараясь перекричать Мариулу. А она, поняв, что гаджо речь ведут лишь о старшей, оседлала любимого конька, заявив, что французы известны своим развратом, а если им нужна Анжелина, чтобы петь и танцевать, то все её, Мариулы, внуки поют и пляшут не хуже! — Этого, её внучка переводить, понятное дело, музыкантам не стала. На хмуром, каменном лице Сандро не отразилось ничего, ни понимания, ни доверия. И тогда Гийом шепнул товарищам: — Говорить не имеет смысла. Давайте сыграем, раз слов здесь никто не хочет понимать! И кивнул Анжелине: — Подпевай, не стесняйся! К голосу его тромбона, спустя минуту присоединился саксофон, а затем аккуратно вступил и аккордеон Жака. Это была простенькая и задорная джазовая импровизация, солировала в ней труба. Взгляд саксофониста умолял её не молчать. Переведя глаза на отца, она поняла, что сейчас решается её судьба, усилием воли разжала губы, совершенно не зная, что ей дальше делать. Тут же, как ангел, у неё за плечом оказался Жак, который в полголоса, ей в затылок, стал напевать нехитрый мотивчик, простеньким «Па— па-па». Она подхватила этот короткий слог, и стала кидать его голосом, как мячик, под музыку. Пела, и смотрела на отца, успела улыбнуться матери, озорно подмигнуть братьям, и даже с хитрым торжеством глянула на бабку. А мячик в её горле всё летал и летал! Повинуясь ритму и голосу трубы, он, то скакал по земле, то взвивался под облака. Анжелина и сама чувствовала себя маленькой, беспечно— счастливой девчонкой, играющей с большим, ярким, красивым мячом. Когда замолкли музыканты, Анжелина опять обнаружила, что собрала вокруг их трейлера толпу людей, только теперь, это были свои — родные, близкие, соседи, друзья. Все в их маленьком таборе знали, что у Сандро и Аурики дочь егоза и певунья, но сейчас все равно увидели новую, неизвестную им Анжелину. Всё — таки, что то чудное происходило с ней, когда её, словно ветер лист, уносила за собой музыка. Она переставала замечать всё вокруг, испытывая необычайное удовольствие от вдруг обретённой возможности превращать свои эмоции в звуки. Сандро же, смотрел на жену, глаза её сияли как звёзды. Он и не помнил уже, пожалуй, когда видел Аурику такой счастливой. Он подал знак музыкантам, чтобы те ждали, и кивком позвал дочь за собой, внутрь трейлера. — Когда то, мальчишкой, я учился играть на скрипке, — казалось без всякой связи с только что произошедшими событиями, буднично поведал отец Анжелине, вытаскивая из своего древнего чемодана, что больше был похож на сундук, дешёвую скрипку, бережно завёрнутую в его свадебную рубаху. — Потом стал работать вместе со своим отцом. Он был жестянщиком, а дед кузнецом. Музыкантом, как видишь, я не стал, пальцы огрубели, перестали слушаться… — Он с сожалением глянул на свои ладони с въевшимся в кожу мазутом, в мозолях и ссадинах. — Я и забыл, даже как её держать! — Сандро неловко вскинул на плечо свою простенькую скрипку, на мгновенье, склонил к ней голову, ностальгируя, и опять осторожно прижал её к груди, как хрупкого младенца. Руки его, большие, сильные, привыкшие к грубой работе, непривычно нежно оглаживали старенький инструмент. — Она давно уже молчит, с ощутимой горечью произнес он, — но, иногда, когда твоя мать смеётся, я так счастлив, что мне кажется, я все-таки умею играть на скрипке. И когда ты родилась, в моей душе радость звучала, как музыка, и мы с мамой всегда знали, что ты у нас особенная! Не стоит тебе больше бродить по вокзалам и базарам, каждому видать своя судьба! Анжелина бросилась к Сандро, уткнулась ему лицом в грудь, слушая, как сильно и размеренно бьётся сердце отца, придавая и ей спокойствия и уверенности. Слёзы капали ему на одежду, но это был слёзы радости и облегчения. Цыган аккуратно отстранил дочь, завернул свою несбывшуюся мечту в рубаху, и опять спрятав свои сокровища на дне сундука, вновь повернулся к ней. — Я просто хочу, чтобы ты помнила, кто ты есть, и не сделала ни чего такого, за что нам с матерью придётся умереть со стыда, и проклинать тот день, когда я доверил тебя этим чужим французам! Пойдём, и пусть поклянутся мне, что не обидят тебя сами, и не дадут в обиду другим, иначе, я сам, собственными руками, проломлю им их дурные, беспутные головы! Когда они вышли из трейлера, глаза Аурики метнулись по лицам мужа и дочери, она перевела дыхание, и прижала руки к груди, стремясь успокоить бешено стучащее сердце. Теперь говорил Сандро, Анжелина опять переводила. Требования отца цыганки были приняты музыкантами безоговорочно: — Все они пообещали беречь девчонку как собственную сестру, и то что её деньги будут ей гарантированы, независимо от того каким бы низким ни был их собственный заработок. Но Сандро еще хотел, чтобы кто-то один из них, нёс на себе перед ним полную ответственность за его дочь. Он с надеждой поглядывал на приглянувшегося ему Гийома, но, вперед тут же выступил Николя. — Скажи, отцу, я готов отвечать за тебя! Я буду забирать тебя из дома каждый день, и, до наступления темноты привозить обратно! Ещё Николя пообещал Сандро, что для его спокойствия, он готов будет оплачивать Анжелине связь. Гийом ободряюще улыбнулся, Жак же прошипел Николя, кой чёрт дёрнул того заявить про телефон. — Нам, может всему табору по мобильнику купить?! — Ядовито предложил он на всё готовому влюблённому. Тот, только отмахнулся от него, ответив беззлобно, что если и придется, то не за его, Жака, счёт. И, помахав рукой Анжелине, парни довольные двинулись в обратный путь.

Долго ещё судачили цыгане, — кто за, кто против; возмущалась Мариула наивности своего недалёкого сына; тревожно шептались родители за занавеской в трейлере. Да сама Анжелина, так и не спала всю ночь. Не то от ожидания следующего дня, не то от радости, не то от любви, не то от страха перед той чужой и соблазнительной жизнью, в общем, от всех бушевавших в ней чувств, событий и перемен, что разом, как обрушившийся на землю внезапный ураган, опрокинули и разметали её привычную действительность.

************************

Все последующие весенние дни для Анжелины, слились в один единый, наполненный счастливым восторгом, и бесконечно новыми впечатлениями. Вечеров и ночей, что она проводила среди домашних, она просто не замечала. Важен был лишь только световой день на Сен Мишель. Она быстро освоилась на «их» площади, и уже не дичилась ни кафе, с их вечными завсегдатаями, ни туристов. Благодаря их прогулкам с Николя, Латинский квартал стал её планетой, её мирозданьем. Она как будто пополнила ряды его вечных школяров, только в её расписании уроков не было перемен и каникул. Она всё впитывала как губка — язык, историю, и городской фольклёр, учила песенки и партии, да и вообще, училась невзначай, но всему и постоянно. Николя занимался с ней в свободное время языком, а Гийом обучал нотной грамоте. С новой солисткой дела у парней пошли в гору, и, ориентируясь на её несомненный успех, парням пришлось сильно разнообразить свой репертуар. Ей всё давалось без особого труда, но, по-прежнему, вершиной их выступлений был дуэт голоса и саксофона. Гийом, как добрая фея, расстарался, и принёс кипу маскарадных костюмов. Из этой кучи, Анжелине выбрали высокий корсет из черного бархата с вышивкой, и простую белую кофточку, как у средневековой горожанки, а юбку она оставила свою, ту, в которой в первые танцевала на площади, всерьёз считая её счастливой. Аурика подарила дочери старинную шелковую шаль, и это вещевое «ассорти» стало для Анжелины её первым концертным костюмом. Жак же, в свою очередь, специально для неё, обзавелся новым инструментом — где-то раздобыв раритетный бубен. Цыганочка так была увлечена своими новыми занятиями, что и не заметила, как потихоньку стали собираться над ней тучи. Началось с того, что бабка такое положение вещей терпела недолго. Всякий раз, когда она видела внучку с молоденьким французом, сердце её упрямо вещало беду. Ругая и кляня сына с невесткой, за то, что не берегут девчонку, Мариула решила зайти с другого края. У цыган за женщину отвечает отец, потом муж, значит, настал срок выдать внучку замуж, раз её отец такой тюфяк! Анжелина, всё ж, давным — давно была просватана. И бабка Мариула, будто невзначай, обмолвилась соседке, чей младший внук и был женихом Анжелины, что думает теперь сын её, отдавать дочь как было уговорено, или подождать зятя повыгодней, из местных. Скоро умелый политический ход Мариулы принёс свои плоды. В семье жениха закипела обида. Его отец, старый приятель Сандро, возмутившись, пришел и высказал другу, всё, что он думал по этому поводу. — Как может цыган, предпочесть чужака в мужья для единственной дочери, когда все годы, с самого рожденья они были ближе, чем братья?! Разве не поклялись они друг— другу поженить детей и породниться, глядя на не разлучных Миху и Анжелину ?! Разве кто чужой будет любить его дочь, понимать её и беречь больше, чем мальчишка, с которым она вместе выросла?! Назревал скандал: — Отдать девушку замуж за гаджо, унизить своих, наплевать на обещанья, на годы дружбы, на чувства детей, на кровь и честь, вековые законы, наконец! Впервые немногословному Сандро пришлось так долго говорить с тем, кто прожил с ним, всю жизнь, бок— о— бок, и казалось всегда понимал его и без лишних слов. — Не стоит мужчинам повторять бабьи сплетни, — укорял друга Сандро, зная наверняка, какая сорока принесла эту новость на хвосте. Лучшего зятя себе, и мужа для Анжелины, чем твой Михась, мне не найти! Да и я, дочерью не торгую! Через год, как и собирались, отгуляем их свадьбу! — Год большой срок, Сандро, — возразил ему сосед, — а для этого города особенно! Что будет с нами, с нашими детьми через год, никто не знает! Месяца не прошло как мы здесь, а у тебя уже этот город дочь отобрал! Глядя на неё, другие уходить станут! Полетят, как бабочки на свет, и сгинут так же! — Кивнул будущий сват на зарево огней посреди ночного тёмного неба. То сиял в ночи Париж, дразня миллионами своих разноцветных огней, и приглашая всех на свой вечный праздник. — Соблазн здесь для детей большой! Правы наши старухи, брат, женить их надо, пока не поздно, семья, она крепко держит! — Твоему сыну и восемнадцати нет, моей шестнадцать только будет, дети совсем! — Пробовал возразить Сандро. Ничего, вот и повзрослеют! Вместе! — Бросил через плечо ответ отец жениха, и выпил, наконец, поднесённую Мариулой чарку виноградной водки. Той ночью, два цыгана долго ещё сидели у трейлера Сандро. Выпивая, разговаривали, вспоминая собственную молодость, только, почему то, оба с непонятной тревогой поглядывали на цветные всполохи в ночном небе над Парижем. В конце концов, оба согласились, что ранними браками цыган не удивишь. Потому, и решили, надолго не откладывая, детей поженить вначале лета. Так получилось, что сама Анжелина о надвигающейся свадьбе узнала, чуть ли не последней. К большой радости её родителей, эта новость не вызвала у дочери никаких возражений. Она кивнула матери, равнодушно пожав плечами, — «как хотите!» За время своего долгого « невестинского» положения, девочка свыклась с мыслью, что именно Миха станет её мужем. Просто в детстве, кажется, что время длинно и медленно, и это произойдёт когда нибудь, но ещё не скоро. И теперь, до назначенной даты оставалось почти два месяца, Анжелина, живя, как ребенок своим настоящим, которое увлекло её полностью, беспечно и привычно отмахнулась от свадебных забот. Пение стало её страстью, а не только заработком, и она сама уже не представляла, как можно жить без музыки, постоянно звучащей на улицах этого города, без этих таких разных, трех французов— музыкантов, с которыми она как будто породнилась, и, их маленьких, ежедневных концертов на площади Сен Мишель. Но, уже наследующий день, после разговора с родителями, в её душе как будто, что— то замерло, застыло. Заморозило, словно льдом, её восторженное чувство счастья, что жило в ней с первого дня приезда в Париж. И, чем быстрее один за другим, пробегали дни, тем сильнее разрастался этот лёд. Домашние её не трогали, она продолжала каждый день приносить в семью деньги, необходимые на приготовления к свадьбе, и на её приданное. Так прошла весна, и наступило лето. Анжелина повзрослела, как будто бы изнутри, но, никто из близких так и не заметил произошедших в ней перемен. Порой, только Николя ловил на себе её взгляд, в котором уже не было прежнего дерзкого озорного огня, — всё больше и больше напоминал он ему глаза его собственной матери. Именно так смотрела на него мама, когда он уходил из дома «в свою жизнь». Кроме материнской любви, и заботы и тревоги за своего повзрослевшего мальчика, была в её глазах какая— то смиренная, непонятная ему грусть. Николя продолжал знакомить цыганку с родным ему городом, который уже не одну сотню лет звался «столицей мира». Их ежедневные прогулки давно уже вышли за пределы так любимого ими обоими Латинского квартала. Но, ни Елисейские Поля, ни Эйфелева башня не произвели на девушку должного впечатления, не смотря на множество шикарных атрибутов современного мегаполиса. Николя сдержал своё обещание, и записал ей на плеер аудио-версию знаменитой книги Гюго. И хоть весь роман она приняла за историю любви и страданий, она, как любая, романтичная шестнадцатилетняя девчонка, пропускала длинные и скучные архитектурные описания, и прочие рассуждения автора. Но, несмотря на это, сердце её навсегда, пожалуй, поселилось в том средневековом Париже. Было ли виновато в этом имя героини, с добродушным легкомыслием подаренное ей Гийомом, или, впечатление, произведенное великой литературой на девочку, читавшую до того лишь комиксы и вывески? А может, — и её собственное, расцветающее чувство первой любви? Или, её привязанность можно было объяснить той атмосферой, что бережно хранил этот берег и Ситэ, — но с той поры, её самым любимым местом в городе, стал сквер с тыльной стороны величественного Нотр Дам де Пари. В нём пышно цвели кустарники и розы, но чем ближе подходил день свадьбы, Анжелина всё чаще и чаще предпочитала таинственный мрак собора яркому летнему солнцу и благоуханью цветов сквера. Она бродила по собору, то в компании Николя, то в одиночку, пытаясь в той сумятице чувств и переживаний найти подтверждение того, что поступает правильно, выходя замуж за того, которого, она уже знала наверняка, совсем не любит. Под вековыми сводами она иногда полностью отождествляла себя с той, настоящей Эсмеральдой— гордой и независимой, которая даже перед лицом смерти не отреклась от коварного возлюбленного. Но, в отличие от неё, у Анжелины была семья, мать и отец, братья, и бабка Мариула, а ещё, была семья Михася, почти такая же родня с детства, и ни кого бы из этих людей больше всего на свете не хотелось ей огорчить, или обидеть. Да и старинный приятель её, Миха, надо сказать, не вызывал уАнжелины, ни страха, как отец Клод, ни отвращения, как Квазимодо. И, тем не менее, ни кому из них, — отцу, матери, Михе, не могла она объяснить, что с ней происходило сейчас. И причиной тому была не только их несмелая, закованная в кандалы предрассудков, приличий, и обещаний, данных её отцу, любовь с Николя, но и загадочные метаморфозы, происходящие с ней самой. Той Анжелины, что несколько месяцев назад цыганская дорога привела в этот город, уже не было, другое осознанье себя к ней ещё не пришло. Она была словно окуклившаяся гусеница, заключённая в разноцветном коконе Парижа, но, потеряв себя прежнюю, ещё не понимала, как будет жить дальше. А между тем, дни летели, приближая день свадьбы, и напрасно вглядывалась Анжелина в каменные лица чудовищ и святых, освещенных таинственным светом старинных витражей, ища поддержки или подсказки. Молчаливой, но неотступной тенью следовал за ней юный музыкант. Николя тоже терзали сомненья. Будучи очень молодым человеком, он, с присущей всей молодёжи легкостью, и даже некоторым напускным цинизмом относился к чувствам. Хорошо воспитанный и образованный мальчик, старательно приспосабливался к тому миру, в котором теперь жил, уйдя от родителей. Отец его, был чиновник, «белый воротничок» — служил в парижской префектуре. Мелкий буржуа по происхождению, человек расчетливый и тщеславный, в своё время взлетел по карьерной лестнице, женившись на аристократке. Счастья в том браке было мало, но связи семьи жены и её деньги не давали этому союзу распасться, хотя Николя был уверен, что его мать, когда-то, искренне любила его отца. Теперь это была, истеричная, измученная постоянными изменами мужа, и необходимостью поддерживать репутацию семьи, поскольку супруг мечтал о карьере политика. Насмотревшись на вечно скандалящих наедине, и сладко улыбавшимся друг другу на публике, родителей, Николя возненавидел всякую фальшь и неискренность, а вместе с ней, и институт брака, который стал для него навсегда их синонимом. Чувства, как правило, не анализируют, но он был уверен, что именно эта их с Анжелиной схожесть, подтолкнула их к друг другу. Она была настоящей. Как любая девчонка своего возраста, порой кокетничая, она играла и лукавила, порой упрямилась, но не терпела циничную ложь. А ещё, у Анжелины, в любой ситуации, всегда, была её личная, незыблемая правда, и с ней, безграмотная эмигрантка была гораздо больше похожа на свободного и цивилизованного человека, нежели многие, гордые своими достижениями, соотечественники Николя. Эта девочка перевернула его прежнее существование, разрушила привычные стереотипы поведения. Они отличались от других влюблённых тем, что оба не могли себе позволить свободы в отношениях, и этот запрет взрастил их душевную близость. Даже наедине молодые люди не говорили о любви, они о ней молчали. Им было хорошо вдвоём, без слов, без объятий и поцелуев, но страсть жила в них обоих, рекой выливаясь в музыке. И вдруг, Николя стал чувствовать, как Анжелина, будто специально, отдаляется от него. Они по — прежнему, каждый свободный миг проводили вдвоем, но цыганочка, всё чаще замирала, замыкалась в себе. Иногда её молчание становилось невыносимым для влюбленного парня, и он готов был на всё, лишь бы услышать её голос. Вот и теперь, он битый час бродил, мучаясь, за ней по собору. — На той неделе будет большая торжественная служба, — опять не выдержал он её молчанья, — хочешь посмотреть как здесь проходят богослужения? — На той неделе? — Переспросила она, и глаза её вдруг широко распахнулись, как от испуга. Николя взял её за руку, ладошка была вялой и холодной. — Пойдём отсюда, ты замерзла, снаружи тепло, пойдем под солнце! — Уговаривал её саксофонист, ему казалось странным чрезмерное увлечение девушки мрачным собором. Парню больше по сердцу был залитый светом жизнерадостный Люксембургский сад, с его яркими лужайками, гомонящими детьми и искрящими в солнечных лучах брызгами фонтанов. Анжелина согласно кивнула и направилась к выходу, но прежде чем выйти вдруг спросила:— Как ты думаешь, Николя, хоть кто-то Эсмеральду любил по настоящему, они же все отказались от неё, кроме Квазимодо?! Музыканта вопрос не удивил. Часто бывая тут, впечатлительная и эмоциональная девушка не могла не возвращаться мыслями к роману Гюго. Николя ответил ей не сразу. — Я думаю, что священник, любил сильно и страстно, он многим готов пожертвовать для неё, но они все подчинялись законам своего времени. — Неужели любовь это всегда жертва?! — Следующий её вопрос улетел под своды Нотр Дама, потому как она запрокинула голову, чтобы остановить подступившие слёзы. — Нет, откуда такая безнадёга? — Обнял Анжелину за плечи Николя, — но вспомнив свою мать, добавил: — Просто тот, кто любит, всегда готов жертвовать. Что с тобой? Откуда и зачем такие мысли?! Он развернул её к себе лицом, и тут из глаз Анжелины всё— таки хлынули слёзы. — У тебя что — то случилось? Почему ты молчишь, я давно уже вижу, что с тобой что — то не так! Анжелина вывернулась из его рук и быстро направилась к выходу. Саксофонист догнал её уже на площади. — Я, наверное, не смогу больше петь с вами, вытерев ладошкой слёзы, призналась она Николя. — Но почему? Разве тебя кто нибудь обидел? — Совсем растерялся потрясённый новостью парень. — Нет, что ты! Вы хорошие ребята и ты, и Гийом, и даже Жак! Я столько узнала и столькому научилась за эти месяцы! Мне жаль, если я вас подвела, но мне кажется, что у вас и без меня здорово получалось! — Но почему? Мне всегда казалось, что нам вместе так хорошо?! — Твердил несчастный влюбленный. — Я многого не сказал тебе! Не успел, всё собирался, а ты теперь уходишь от нас, и от меня? — Ты тут не причём! — Сказала, как отрезала цыганка, — в воскресенье у меня свадьба. Я выхожу замуж, а семья моего мужа, вряд ли разрешит мне с вами выступать, даже если за моё пенье и будут платить большие деньги! — Ты, что шутишь? Какая свадьба?! — Николя отказывался верить в только что услышанное. — Зачем тебе замуж?! Тебе только шестнадцать лет! Ты почти ребенок! Твои родители, что согласны? Так не бывает!!! Это не нормально!!! Это же — варварство! — от шока он сорвался на крик. На них стали оборачиваться, и Анжелина резко одернула его: — У нас рано женятся и выходят замуж, это не твоё дело! — Не моё дело?! Я — не причём?! Продолжал он — может, ты ещё скажешь, что выходишь замуж по большой любви?! И без ума от своего жениха?!!! — И скажу! Какое тебе дело! — Легко распалилась упрямая девчонка. Теперь уже все прохожие снисходительно улыбались, глядя на них, ни у кого не оставалось сомненья — так ссориться могут только влюблённые. — И скажи! Громко скажи! Чтобы все слышали! — Не унимался раненный в самое сердце Николя, призывая в свидетели всех на соборной площади. — А потом, я скажу, что ты лгунья! А впрочем, ведь обман это ваше цыганское ремесло! Зачем тебе другое! Тут Анжелина отвесила ему не по-девичьи крепкую оплеуху. — Я никого не обманывала! — Но всех пытаешься! Перехватил её руку саксофонист, — я люблю тебя, и ты знаешь об этом, ты любишь меня, и я тоже знаю об этом, я не слепой, не глухой, и не бесчувственный! Но ты, почему то, выходишь замуж за другого, и будешь жить с ним и притворяться, что любишь его! Смотри, сама себя не обмани! — Ты мог мне сказать это раньше, — вырываясь опять заплакала цыганка, — теперь уже поздно! — О чём?! Что нельзя врать всю жизнь?! У других же получается, а ты способная, все ловишь на лету! Только, самой себе врать трудно! Другим намного легче! — Не мог унять свою боль и разочарование Николя. — Ты ни разу не сказал мне, что любишь меня! — Я обещал твоему отцу отвечать за тебя, я должен был оправдать его доверие, я хотел, что бы мы с тобой были вместе! Скажи, для тебя так важно выйти замуж, что ты готова пойти за любого? — Ты ни чего не знаешь, ничего не понимаешь, — глотала слёзы Анжелина, — я знаю его всю жизнь, мы вместе выросли, наши отцы тоже росли вместе! Нас сосватали ещё детьми! — Тебя отдают замуж без твоего согласия?! — Изменился в лице француз. — Нет, что ты, мои родители никогда на такое не пошли, они любят меня! — Тогда зачем ты согласилась?! Это же средневековая глупость, варварство, архаизм! Пойдём, скажем твоему отцу, что любим друг друга, и свадьбы не будет! — — А что будет? — Грустно спросила она, заглянув прямо в глаза Николя. Ты так сильно любишь меня, что готов жениться на эмигрантке? Мы разные, у нас нет ни чего общего! Твоя семья никогда не примет меня, и ты будешь меня стесняться… — У нас общая любовь, общее занятие, да и зачем нам так рано думать о женитьбе?! — Пробовал Николя убедить цыганку. — И мне плевать, понравиться ли это моим родителям! — А мне нет! — с укоризной бросила она ему в ответ, потому что, я своих — люблю! Прощай, я доберусь до дома сама! — Нет уж! Делай что хочешь, но только после того, как я отвезу тебя к отцу! Торжественно сниму с себя обязанности телохранителя и передам их твоему ненаглядному женишку! Я так понимаю, это тот верзила, который всё время пялится на меня исподлобья, когда видит нас вместе? Догадался саксофонист, таща Анжелину за локоть, туда, где припарковал он свой мотороллер. Девушка молча и послушно села за его спиной, но когда руки её крепко обняли его талию, а щека привычно коснулась его плеча, Николя вдруг понял, что не может её потерять. Звук заводящегося мотора полоснул по сердцу бедной девчонки, как автоматная очередь. Их бурное и запоздалое объяснение не добавило ей решимости, и не принесло облегчения. Невысказанность, что так мучала и томила её ранее, теперь обернулась безнадежностью. Николя вёз её домой, к отцу, матери и Михе, и это был его ответ. Где то, в самой глубине своей девичьей, романтичной души, жила доселе, надежда, что её возлюбленный, её принц, в силах разрушить, те, невидимые оковы, в которые она была заключена с рождения, и не допустить этой свадьбы. Сейчас у них был только один выход её избежать — Николя должен был жениться на ней сам. Был бы скандал, но, в конце-концов, правила и приличия всё таки были бы соблюдены. К сожаленью, для молодого француза этого варианта решения проблемы просто не существовало. Да что там, женитьба, он даже не стал её отговаривать! Анжелина понимала, что если б он только повёл себя иначе, дал ей, хотя бы, каплю надежды, что они будут вместе, поманил, пусть даже не обещаньями, а лишь признаньями, она доверилась бы ему, как доверяла всегда! Но, он глядел на ситуацию сквозь призму своего европейского воспитания, а обида и ревность мешали ему понять, к какой сложной бытовой и нравственной ситуации привела юную цыганку их любовь. С ней случилось то, чего ранее ни когда не бывало:— Анжелина впервые, остро почувствовала своё одиночество. А они с Николя уже на предельной скорости мчались по шоссе, и он сам того не ведая, вёз Анжелину в прошлое. Безжалостный ветер хлестал по щекам, словно приводя в сознанье, и уносил прочь её слёзы. Долгих и сентиментальных прощаний меж ними не было. С прямой спиной и сухими глазами вернулась она домой, ровно и вежливо поблагодарила Николя за то, что подвёз, сказав, что больше приезжать за ней уже не надо. Слова её потерялись в яростном треске мотороллера. Пронзительно взревев, как раненный зверь, он унёсся в облаке из пыли парижских окраин.

Утром, следующего дня на площади клавишник и тромбонист напрасно ждали своих товарищей. Поначалу их исчезновение было лишь поводом для скабрезных шуток Жака, и снисходительных улыбок Гийома, потом их сменило общее недовольство, а затем и тревога, телефон у Николя не отвечал, у девушки и вовсе был отключен. Впрочем, к обеду Николя, всё — таки появился. Весь, какой— то растрёпанный, нервозный, злой, и готовый к обороне. И хотя, каждый из них больше беспокоился о своём, переглянувшись, оба поняли, что всё же, что— то случилось. — Где девчонка?! Ты почему на звонки не отвечал?! Спросил его первым Жак, убедившись, что саксофонист не собирается перед ними отчитываться, а молча, достал инструмент, и надевает мундштук, готовясь работать. — Спал! — Не поворачиваясь, коротко бросил он музыкантам. — Могу я, черт возьми, один раз проспать! Жак было открыл рот, чтобы, комментировать в свойственной ему манере, причину вечного недосыпа влюблённых, но более чуткий тромбонист, жестом остановил того, и глядя в глаза Николя, тихо и требовательно повторил вопрос Жака. — Что случилось, парень, и где Анжелина? — Да что вы ко мне привязались, оба, со своей Анжелиной! — Тут же взорвался Николя. Я ей кто?! Ни кто, как вчера выяснилось! А в услугах няньки её папаша больше не нуждается, дочка выросла, он её замуж отдаёт! — Тут он поспешно сунул саксофон в футляр, будто оберегая инструмент от тех эмоций, которые вот уже почти сутки бушевали в нём самом, и присел на корточки у парапета, сжав голову руками. Не меньше минуты прошло в молчанье, музыканты переваривали новость, потом каждый рассудил по— своему разуменью. Жак злился из-за упущенной прибыли, на которую уже рассчитывал, называя себя последним дураком и простофилей, за то, что связались с эмигранткой, и столько заработанных денег уплыло цыганам. Гийому было досадно за всех их. Много надежд и труда вложено было в Анжелину, он нарадоваться ей не мог, видя её способность быстро и легко учиться. Было жаль девчонку, жаль её ума, таланта, молодости, которая вся пройдёт в неустроенном быте, жаль было и влюбленного и страдающего сейчас от разочарования в своём первом, серьёзном чувстве, парня. Тромбонист, уже совсем не слушая сетования Жака, подошёл и сел рядом с Николя. — Ты говорил с её отцом? — Спросил он немного помолчав, приняв решение прояснить ситуацию до конца. Тот в ответ только помотал головой. Гийом не торопил, и больше не о чём не спрашивал, зная, что все равно обида Николя требует выхода, а боль сострадания, и просто ждал. Действительно, почувствовав участие товарища, хоть порой и скрежеща зубами, маленький саксофонист потихоньку пересказал Гийому их вчерашнее объяснение с цыганкой. — Может, она нас всех просто облапошила?! — Вдруг предположил Жак. — И смылась под благовидным предлогом, — кстати, ни у кого ничего не пропало?! Тут Гийом еле успел перехватить Николя, который бросился на клавишника драться. — Успокойся, и так всё разваливается, осталось только морды друг другу набить и разойтись! Что Ты, Жака не знаешь?! — Вразумлял и усаживал он оскорблённого и ерепенящегося мальчишку. — А она, действительно, не могла тебя просто обмануть?! Может, у вас что нибудь произошло, и она на зло тебе сказала, что бы ты попереживал, позлился?! — Ухватился за мысль Гийом, — женщины чего только не говорят, и чего только не делают, если мы не оправдываем их ожиданий, но это только так, — каприз, бзык, он пройдёт и всё будет по-прежнему! — Она сказала мне правду! Я же видел, она последний месяц сама не своя была, когда мы одни оставались! Да и не было ни чего такого у нас! Ей не за что было мне мстить! — А за пассивность? — пробормотал себе под нос Гийом, — это тоже, знаешь, оскорбление для такой хорошенькой девушки! — Сопляк! Интеллигентный хлюпик! — Вторил ему Жак, не страдавший деликатностью. — Шестнадцатилетней девчонке мозги не смог запудрить! Она ж на тебя как кошка смотрела поначалу, а потом, поумнела, и сбежала! Только, делу, зачем страдать?! — Жак, помолчи хоть немного! Долго мне вот так между вами стоять! — Кончилось терпенье у тромбониста. Хотите драться, идите отсюда, сегодня день всё равно пропал, и деритесь сколько угодно! Жак плюнул в сердцах на мостовую и стал собирать вещи. После его ухода уже нечего было обсуждать, и Гийом с Николя, молча переместились в кафе, где перебрасываясь нечастыми, короткими фразами за чашкой кофе, провели ещё полчаса. Уходя, тромбонист потрепал по плечу Николя. — Ты не злись, и не обижайся, а попробуй разобраться. Всё не так просто! Ты думаешь, почему Жак жадный? А у него мать пятнадцать лет уже в инвалидном кресле, ноги отказали, а младший брат ещё учится. И он вынужден их содержать. Мать в хороший, дорогой пансион устроил, за городом, мальчишку тянет, он с двенадцати лет их кормит и за них отвечает! Девчонка твоя, не просто так, поиграла с тобой, да убежала. Любите вы друг — друга, так не бросайте всё на самотёк! За любовь побороться надо! Если, ты видел, что она переживала, почему не спросил, не узнал? Она от тебя поддержки ждала, действий, мужских поступков, а ты её своей толерантностью замучил! Езжай, поговори с её отцом, он мне тогда показался вполне адекватным, не похоже, чтобы такой человек желал видеть свою дочь несчастной! Хотя, кто там у них цыган разберёт, и как выглядит их цыганское счастье! Если любишь, не сиди, сложа руки, два дня до воскресенья осталось!

Тромбонист ушёл, оставив Николя сидеть за столиком. Остатка дня Николя не помнил. Медленно, но верно напиваясь, бродил он по кварталу, переходя из кафе в бар, и, сидя с очередным бокалом в руках, не замечал привычной жизни вокруг. Домой, в маленькую, съёмную квартирку под крышей, ничем не примечательного старенького домика на улице Отфей, добрался только под утро. И не помня себя, упал навзничь, забывшись, наконец, таким же тяжёлым, и не приносящим облегчения сном, как и его первый в жизни опыт пьянства.

Не легче было и Анжелине, хоть глаза её были сухи, а губы плотно сжаты. Вокруг царил свадебный переполох. И лишь две женщины, заметили у будущей новобрачной, как изменила её лицо строгая, застывшая, и будто скорбящая упрямая линия рта, и пеплом горечи присыпало огонь, в недавно ещё, совсем детских, озорных глазах. Одна из них была ей матерью, а другая — бабкой. Мариула, и без того не спускавшая последние месяцы с внучки глаз, ходила за ней как тень. Аурика же, занимаясь подготовкой завтрашнему празднику, только бросала на дочь недоуменные взгляды. По её мнению, Анжелина боле походила на вдову, чем на невесту. Ей очень хотелось выбрать время и поговорить с дочерью, но каждый раз мешала свекровь. Та же — буквально считала часы до церемонии, и проклинала как то особо медленно ползущее в этих оставшихся сутках время. Сердце старой вещуньи упрямо чуяло беду, — в том, что родители упустили девку, она не сомневалась. Мирные приготовления к свадьбе, и кротость Анжелины только усиливали её подозрения. Старой, бабка Мариула была не всегда, — и огневого характера, и ловкости, и быстрого, изворотливого ума, и упрямого нрава было ей самой в юности не занимать. Внучка была её точной копией, дал же Бог радости, в старости себя молодую во внучке разглядеть! А помнила Мариула молодость свою хорошо, ничего не забыла! Как замуж её хотели отдать девчонкой, помладше Анжелины была тогда, — в соседний табор, за вовсе не знакомого ей цыгана, вдовца с четырьмя детьми. Она в ногах у отца валялась, молила, чтоб не отдавал, когда сватать приехали. «Не бывать тому! Живой не пойду!» — Кричала она отцу, отчаявшись. Не пожалел он тогда её молодости, сговорились со сватами, а потом всем табором несколько дней её по окрестным лесам да горам искали, думали руки на себя наложила. А у неё и в уме не было, она скорей мужа бы ненавистного извела, чем так смалодушничала! Нашли её случайно, — жаль, до большого города не добраться не успела! Как была после отцом бита жестоко, как везли её к будущему мужу в табор, по рукам ногам связанную, чтоб по дороге опять не убежала. А там, приглянулся ей парень, — сын одного из сватов — так и ушли они вместе с ним, прямо из свадебного шатра! Потому и не обмануть было старую Мариулу, видела, полюбила её капелька этого французика, тут и до беды рукой подать! Молодая кровь горячая, знает, что не пара он ей, а всё равно от своей любви не отступиться! А Миха, парень из себя видный, — высокий, красивый, да к тому же свой, может, после свадьбы и слюбятся, а пока — глаз да глаз за ней, чтоб глупостей не натворила! Мариула в этой непростой семейной ситуации, вела себя подобно сапёру, который неожиданно, посреди весёлой деревенской ярмарки вдруг обнаружил мирно лежащую бомбу. Пока ни кто не трогает, рвануть не должна! Здесь главное, не выпуская находку из виду, молчать о ней, не сеять панику среди беспечно веселящихся сельчан, но и близко ни кого не подпускать, чтоб ни дай — то Бог, ни чем не спровоцировать случайный взрыв. Но, напрасно она считала оставшиеся часы до свадьбы, контролируя каждый вздох Анжелины днём и ночью! Грохот взрыва раздался совсем с другой стороны — он ворвался в табор мирным рокотом мотороллера субботним вечером. Утративший свой прежний лоск, измученный, не знавший наверняка, что он будет делать дальше, Николя явился, когда цыгане уже были готовы разжечь большой костёр для свадебной церемонии. Лишь за минуту до его появления поселенцы весело суетились в предвкушении скорого торжества, а тут разом все стихло. Опять, как и несколько месяцев назад, парень оказался внутри круга враждебно настроенных к нему людей, теперь уже точно знавших, зачем он пришёл. Анжелина, вся в красном, застыла в дверях трейлера, отстранив запричитавшую негромко и зло Мариулу, коротко охнув, уронила Аурика большой походный казанок, и метнулась к мужу. Сандро оторвал вцепившуюся ему в рубаху жену, выступил вперед, несколькими громкими, рублеными фразами обратился к цыганам, и те неодобрительно загомонили. Но отцу невесты всё же удалось вытащить Николя из цыганского оцепления. Почти за ворот втолкнул он Николя на « свою суверенную территорию», за трейлер. Спиной закрывая чужака от налетевшей на того с проклятиями и тумаками Мариулы, посмотрел на дочь. Та стояла как изваянье, неподвижную бледность которой подчеркивал её алый наряд невесты, да темными угольями горящие глаза. — Зачем ты пришёл? — глухо, с нажимом, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, медленно выговорил плохо дающиеся ему французские слова Сандро.

Николя тоже оглянулся на Анжелину, невольно ища у девушки поддержки и помощи. — Я хочу просить вас не отдавать дочь замуж! Вы добрый и разумный человек, вы любите своих детей, у вас цыган так наверно принято заботиться о дочерях, но во Франции другие законы! — Эмоционально и сбивчиво, но глядя прямо в глаза цыгану, торопился высказаться юноша, боясь, что его попросту недослушают. — Она умная и талантливая, она должна учиться! Отдав её сейчас замуж, вы не оставите ей шанса на другую жизнь кроме этой! — Николя красноречиво обвел взглядом убогий быт кочевья во всей его неприглядности. И опять оглянулся на девушку. Она едва различимо покачала ему ответ головой. — Ну, в чём я не прав?! Что ж вы за люди вы такие?!!! Сандро тем временем, повернулся к дочери. — Когда я отпустил тебя к этим французам, я думал, что они будут учить тебя музыке, а не меня жизни. Как я объясню цыганам его появление здесь в день твоей свадьбы?!!! Я не был строгим отцом, всё, о чём я просил тебя, это беречь честь нашей семьи. Как ты считаешь, что я должен сделать с твоим ухажёром?! Николя, не понимая гневной речи цыгана, только головой крутил, переводя глаза то на плачущих женщин, то на Анжелину, на белых щеках которой, от речей отца разгорался лихорадочный румянец, то, на стоящих в небольшом отдаленье мужчин, особо нервно ждущих окончания их разговора с Сандро. — Я ни чем тебя не опозорила, отец! Я чиста и перед своей семьей, и перед семьёй своего жениха! — С гордым вызовом вскинув голову Анжелина. — Если хотят, пусть от меня откажутся, видит Бог, я ни в чём не виновата! Это их дело! А он, просто, просто, — тут она запнулась, и голос её предательски задрожал, — он искренне желает мне счастья, он мой друг! — Ну, так и скажи своему другу, что в любой стране цыгане живут, лишь, по своим законам, — пусть поздравит молодых, и идёт себе с миром! Сандро отвернулся от дочери, и стал успокаивать Аурику, которая, всё это время скорбно прикрыв рот руками, беззвучно плакала. — Уходи! — Наконец, обратилась Анжелина к Николя, ты даже не представляешь, что ты натворил своим появлением! Многие цыгане и так осуждали моих родителей за то, что они позволили мне работать с вами, избавить меня от сплетен и клеветы могла свадьба. Ведь теперь все цыгане решили, что ты не просто пришёл, а отца просить отдать меня тебе. И семья Михи может теперь разорвать уговор, потому что я не честная! Просватана, а с другими парнями заигрывала! — Уходи! — А ты разве честная? Ты им всем сказала, что ты его, жениха своего не любишь?!!! — Взорвался опять отчаявшийся влюблённый. — Со мной ты честно поступила, когда про жениха и свадьбу молчала?!!! Я люблю тебя! И если тебе, все равно за кого лишь бы замуж, то я попрошу твоей руки! Страсти накалялись, табор, волнуясь, как улей, ждал развязки. Николя решительно за плечо развернул к себе Сандро, что уже стоял к нему спиной. — Друг, говоришь?!!! Иронично переспросил цыган дочь, без большого труда уловив смысл всего разговора на французском. Сама решай, годится этот друг тебе в мужья или нет?! И пристально, оценивающе впился глазами в лицо француза. — Нет! Собрав все мужество, на которое способна шестнадцатилетняя девочка, покачала головой Анжелина. — Уходи! Не доводи до греха! — Направил к выходу отец Ажелины парня. И в правду, не к добру встретила тебя девчонка! Права была мать, да что теперь поделаешь!!! Стараясь высвободиться из железной руки механика — самоучки, Николя отчаянно крутил головой, пытаясь увидеть Анжелину, но невысокий и кряжистый, Сандро легко удерживал отчаянно вырывающегося мальчишку. Невеста же, стояла, вцепившись двумя руками в дверь трейлера, глядя прямо перед собой полными невыплаканных слёз глазами. Агрессивное напряжение табора понемногу спадало. Чужака выдворяли ни с чем, это было всем хорошо понятно. Мариула, как всегда быстро оценив ситуацию, кинулась к людям, чтобы не было недомолвок, историю изложить в самом выгодном для их семьи свете. — Такая внучка у меня певунья и плясунья, каких у них французов и своих нет! Влюбился парень, а сам из благородных, замуж звал, выучить на артистку обещал, говорил, много денег ей за её голос платить будут, можно на золоте есть, пить, в дорогущих машинах разъезжать, в меха и шелка одеваться! Так ведь отказала ему внучка! Не годиться, — говорит, — мне, цыганке, француз в мужья! — Охотно рассказывала она обступившим её соплеменникам. — Зачем вы приехали сюда, люди, подумайте!!! — Кричал Николя, выпроваживаемый Сандро. — Вы же хотите жить лучше, когда эмигрируете в чужие страны!!! Ну, так живите!!! Работайте! Учите своих детей! Чем вы гордитесь?! Тем, что за последние сто лет для вас ничего не изменилось?!!! Детей своих пожалейте!!! — Они должны жить лучше, чем вы! Цыгане лишь посмеивались, никто здесь не понимал его, да уже и просто не слушал! В табор возвращалось праздничное настроение, смеркалось, и на музыканта уже не хотели даже тратить время. Униженный, ни кем не понятый, и уничтоженный предательством Анжелины, Николя вышел за ворота промзоны, и, сойдя на обочину, повалился в чахлую придорожную зелень. В ярости от собственного бессилия, он катался по земле, молотя её руками и ногами. Выплеснув гнев, затих, но идти было не куда, и он так и остался лежать, слушая доносящееся до него пенье цыган.

Аурика не знала, что ей делать с дочерью. Анжелина плакала. Мать готова была поклясться, её бойкая, веселая девочка не плакала никогда, разве что в далёком младенчестве. Ей хотелось прижать её к груди, и пожалеть Анжелину, как маленькую, но так велико было то её горькое одиночество, что к ней было не подойти. И, так и не услышав от дочери ни слова, она тихой тенью скользнула из трейлера в быстро сгущавшиеся сумерки, ей нужно было срочно переговорить с мужем наедине. Ещё одна фигура, такой же безмолвной тенью, застыла рядом с их стареньким трейлером. Выждав, пока Аурика уйдет, ни кем не замеченный Миха, быстро забрался внутрь кибитки. Анжелина вздрогнула от неожиданности, вдруг увидев перед собой жениха, и быстро отерла слёзы. — Что пришёл? — С вызовом бросила она парню, — тоже, считаешь, что я нечестная?! — Так можешь отказаться от меня, прямо сейчас, пока наши ещё обсуждают, что я там с этими французами делала, кроме того, что на площади пела! — Да брось ты, это всё ерунда, только старикам и интересно, — зашептал ей Михась, присаживаясь на корточки перед невестой, что бы видеть её лицо. — Я что хотел тебе сказать, — твой то, француз, он ведь не ушёл, здесь, за табором сидит. Если хочешь, я тихонько его мотороллер подкачу, и никто вас в Париже не найдёт, если захотите! Девушка изумлённо вскинула на приятеля глаза, не веря своим ушам. — Ты не шуми пока, подумай, — торопясь, рассказывал ей жених, — нам с тобой, конечно, пораньше поговорить надо было, да я всё не решался, а теперь уж вижу, у тебя такая же ерунда с предками получается! В общем, я хочу от своих уйти, и к одному бизнесу пристроиться, хочешь, со мной пойдем, а хочешь, по тихому разбежимся! — Так ты не хочешь на мне жениться! — Окончательно поняв Миху, Анжелина вышла из ступора. — Не то, что бы на тебе не хочу, я вообще пока не собираюсь! — Горячо шептал парень. Такой город! Деньги какие!!! Только успевай, крутись!!! Ну что, подруга, дёрнем вместе?! — Так значит, тебя родители заставляли замуж меня брать, потому что отцы дружат, и детей поженить с незапамятных времен друг другу пообещали?!!! — Пытала его девчонка. — Нет, ты классная, красивая, и, даже, родная мне, что ли, — оправдывался Миха. Но чем дольше мы здесь живём, тем неинтересней мне это все становиться, — парень кивнул на дверной проём за пёстрой занавеской, подразумевая своих старших соплеменников. Прав твой музыкант, это всё прошлое, и чтобы так жить, можно было из Румынии не уезжать, и три года по Европе не кататься! — Я бы все равно ушёл, с женой или без, я же вижу, тебе тоже там, с французами понравилось, — снова кивнул он в сторону города. Ну, так что делать будем, невеста? — Нетерпеливо подытожил Миха. — Послушай, — озарило вдруг Анжелину, если ты уйдешь сейчас, получиться, что ты меня бросил, и моя семья обидится на твою! А твои будут думать, что ты ушёл, потому, что посчитал, что я любовница Николя, и обидятся на моих! Давай уйдём утром, после свадьбы! Мы же муж и жена, и родители нам не указ! А в городе разойдёмся, каждый идет своей дорогой, согласен?!!! — Давай! Откликнулся Миха, и искать нас тогда не будут! А сейчас, иди, поговори со своим ухажёром, зря он там мается! Раз, такая любовь у вас, я то, совсем не при делах! Анжелина строптиво покачала головой. — Какая же это любовь, если стыдиться он меня будет, да и родители его мне не обрадуются… — В кого ты у нас такая совестливая, неужели в бабку Мариулу? — С раздражением съязвил ей парень, — что ты за всех всё думаешь?! — Своих родителей жалко, понятно, мы уйдем, а им вместе жить, а те тебе чужие! О себе думай! — И, быстро обозрев окрестности, грубо потянул её за руку, — пойдём, я прикрою!

Николя сидел в траве, укутанный сумраком, и равнодушный до апатии. Эмоции отступили внезапно, унеся с собой душевную боль, разочарование и обиду, и в душе вдруг наступила тишина. Шум проезжавших редких машин, и праздничный гам табора не беспокоили его совсем, он казалось, ни слышал звуков вообще, уйдя в свою пустоту. Но сумерки как то качнулись, и попятились, а прямо перед ним из полутьмы материализовались две фигуры — одна высокая, другая поменьше. Музыкант вздрогнул и удивлённо уставился на них, борясь с искушением протереть глаза. Анжелина молча стояла, потупив взгляд, и тьма надежно скрывала огонь на её щеках. Миха же, не выдержав, коротко хихикнул, потом присел перед бывшим соперником на корточки, вполне дружелюбно хлопнув его по плечу. — Обалдел, что ли, от счастья? Да, она, она это, можешь пощупать! — И тут же получил от невесты тумака за вольность. И почесывая ушибленную спину, шутливо обиделся, отходя в сторону: — ну, вроде в себя пришла, а то, застыли столбом, и молчат оба, только цвет меняют, как два светофора! Я, между прочим, для вас стараюсь! Николя не отрывая взгляда от лица цыганки, медленно поднялся с земли, понимая, что за то время которое он провел в трансе, судьба не дремала, а вовсю крутила свою рулетку. — Что — то случилось? — Нашёл он в темноте её ладошку, — ты, — и француз оглянулся, ища глазами жениха своей любимой, — то есть вы, вы сюда специально пришли?! — Да, — изменилось, — пристально глядя в глаза, шепотом отвечала ему она, — жди меня завтра, на рассвете, на нашем месте. Я всё объясню потом, только мне надо знать, ведь, ты так и не сказал, — тут коричневая мгла снова порвалась, и совсем рядом с ними, из её прорехи показались очертания до того необычного животного, что Анжелина и Николя невольно попятились. Но, невиданный зверь тут же распался на человека и мотороллер. — Эй, держи своего коня! — раздался веселый голос цыгана. — И отцепитесь уже друг от друга, нам пора! — Завтра! Всё завтра! — С такой же природной грацией и ловкостью потомственного конокрада Миха обменял скутер на Анжелину — и, снова нырнув в темноту, уволок за собой девчонку. А в воздухе остался висеть, как сгусток тумана, так и незаданный ею вопрос. — Я люблю тебя! — крикнул Николя в ночь, которая уже безраздельно и полноправно во — всю хозяйничала за городом.

**********************

Рассвет застал Николя у ограды Люксембургского сада. Город ещё спал, а вот парню, похоже, уснуть этой ночью так и не пришлось. Он был ещё возбуждён событиями последних дней, и потому почти не замечал ни голода, ни усталости. Привалясь спиной к кованой решётке, он беспокойно обозревал окрестности. Цыганская парочка появилась, когда он уже совсем потерял терпение. Они путешествовали налегке, — небольшой рюкзак за плечами у Михася, да узелок из материнской шали в руках у Анжелины. Парень пружиной вскочил им навстречу. Вчерашний жених был весел и доволен собой, невеста же выглядела порядком измученной. Ни кто из них двоих, не собирался отвечать на вопросы, что мучали Николя всю ночь. — Что сделано, то сделано, — сурово обрезал его любопытство молодой цыган. — Мы оба сможем теперь начать новую жизнь, но учти, я теперь у неё, и кивнул на Анжелину, — единственный родственник. Так что, ответ за неё будешь передо мной держать! Земля то она круглая, а жизнь долгая, встретимся! — Спасибо тебе, Миха! — Просто и сердечно обняла его Анжелина. Ты не волнуйся за меня, я не пропаду! Я сама хочу за себя отвечать, как все свободные люди. Всё будет хорошо! Просто, мне трудно было самой решиться… Николя молча, подал руку цыгану. Тот неуклюже пожал её, потом приобнял за плечи подругу и музыканта и шутливо подтолкнул их к друг — другу. — Всё, ребята, дальше давайте сами! А я, пошёл своё счастье искать! Может, ещё услышите обо мне! И, лихо закинув рюкзачок на плечо, Миха пошагал к Монмартру. — Куда он теперь? — Смотря ему вслед, спросил Николя у Анжелины. — Судьбе навстречу! — Тихо откликнулась она, так же провожая друга детства глазами. — Ему нужно хотя бы денег дать, — Рванулся было за ним музыкант. — Не надо! Он не возьмёт, не унижай его! — Удержала Николя цыганка. — Почему? — Удивился юноша. — Ему сейчас понадобятся, и потом, это же по— дружески! — Ты не понимаешь! Миха не из тех, кто живёт на милостыню, и одалживается. Он любит риск, любит, когда всё непросто… Кайф у него такой! — Авантюрист, значит, — понял её француз на свой манер. — Ну что ж, у каждого свой драйв, согласился Николя, — и свой кайф, и крепко прижал к себе Анжелину.

ЧАСТЬ 2

«Счастье — вот оно!» думала часто Анжелина тогда. Первые месяцы их совместной жизни были безоблачны и беспечны. Они были слишком молоды, чтобы вспоминать прошлое, слишком счастливы, чтобы мечтать о будущем, они проживали каждый день своего настоящего, словно выпивая его, — жадно, и до дна. Упоительная жажда новых ощущений и открытий захватила её полностью. Она быстро, легко и с громадным удовольствием, день за днём, превращалась в одну из тех, своих парижских сверстниц, за которыми, так любила прежде наблюдать. Никто из соплеменников уже не признал бы в ней цыганку, да и свои цыгане узнали бы её с большим трудом, так изменился облик и образ Анжелины. Вместе со «сценическим» своим костюмом, оставляла она в подсобке соседнего кафе, каждый день свою прежнюю долю, и вливалась в бурлящий поток Сен Мишеля беззаботной девочкой— подростком, в обнимку с Николя, или в компании всех музыкантов. Длинные цыганские юбки сменили джинсы, бриджи и шорты, яркие кофточки — майки ветровки и топы с забавными принтами и надписями. Волосы приобрели гладкость, были забраны в хвост, и спрятаны под бейсболкой. Но внешние перемены были ничто, по сравнению с той свободой, которая поселилась в ней. Париж принял её! Жизнь была прекрасна! Страстное обожание Николя Анжелина чувствовала даже на расстоянии, Гийом не мог на неё нарадоваться, откровенно гордясь своей ученицей, и даже Жак стал мягче и добрее. Повинуясь женскому инстинкту, она отмыла порядком запущенную мансарду, и быстро и легко превратила её в уютное гнездышко. В те редкие моменты, когда, вдруг оказывалась дома одна, девушка подолгу гляделась в зеркало, удивляясь своему отражению. Иногда даже пугалась, не сон ли это?! Порой ей становилось совестно, что она совсем не скучает по родителям, братьям и бабке, но в шестнадцать лет, трудно долго думать о других, когда мир раскрывает тебе свои объятия!

Все чаще и чаще слышала она от Гийома одну и ту же фразу « Тебе обязательно надо учиться!». Вместе со словом «учиться» стало часто повторяться еще одно слово — « документы». Николя кивал, соглашался, но не то, не знал, с чего начать, не то, он, как и сама Анжелина, не слишком придавал тому значения, что у той, нет ни одной бумаги, удостоверяющей её личность. « До первого ажана!» — Как любил повторять Жак.

****************

В один из дней, что, на первый взгляд ничем не отличался от череды других, у Николя появилось странное, назойливое ощущение. Он, почти физически, почувствовал на себе, чей — то тяжёлый, пристальный взгляд. Определенно, кто— то наблюдал за ним, пожалуй, уже не меньше получаса. Даже играя, он с трудом подавлял желание опустить саксофон и начать озираться по сторонам, чтобы найти того, кто так бесцеремонно на него глазел. Не сумев избавиться от этого чувства, музыкант аккуратно стал осматривать окрестности. Вроде бы, всё, как всегда. Взор Николя привычно скользил по площади, деля людей на туристов, просто прохожих и завсегдатаев квартала. Откуда же такое липкое и неуютное чувство, что тебя рассматривают, как в прицел?! Всё таки, через несколько минут, глаза его инстинктивно выделили припаркованный в обозримом далеке автомобиль. Судя по марке, и цвету номеров машина принадлежала муниципалитету. Николя недобро улыбнулся своей догадке, настроение испортилось окончательно. — Что за шпионские игры, в конце — концов! — Раздражённо пробормотал он себе под нос, прерывая свою партию, и оставив инструмент тут же, рядом с товарищами, на асфальте, зло пошел к машине, как на таран. Его визави, тоже решил более не прятаться и вышел из машины. Им был элегантно одетый господин, лет сорока пяти, чрезвычайно уверенный в себе. Сквозь оценивающий прищур вечного циника, был заметен глубокий синий цвет глаз, слишком ярких, и совсем не гармонирующих с остальным его обликом. Чуть откинув голову, как будто демонстрируя безукоризненную прическу и бритьё, с застывшей полуулыбкой победителя на тонких губах, он ждал пока его сын шёл к нему через площадь. По мере того, как сокращалось расстояние между ними, отчуждение только возрастало, и, их встреча на Сен Мишель, приобрела давно привычную им обоим форму, — нескрываемой конфронтации.

— Чего тебе опять от меня надо?! — возмущенно начал Николя, едва подойдя к отцу. — Мать тебя плохо воспитала, люди твоего сословья, прежде всего, здороваются, и не имеют привычки выяснять отношения на улице! — С наигранной доброжелательностью гувернёра произнес в ответ месье Булез. Тон его был ровен, дыхание спокойно, и только рот непроизвольно кривился от презренья, которое он испытывал ко всему роду Ла Круа, считая их недееспособными выродками французской аристократии. Надо же такому случиться, что его единственный сын характером пошел в мать, анемичную, рафинированную аристократку, и не унаследовал ни его деловой хватки, ни практицизма, ни здорового мужского духа соперничества и стремления побеждать любой ценой! Ни чего от него, кроме этого пронзительно — василькового цвета глаз. Сам господин Булез, долгие годы уже, успешно использовал свой обволакивающий синевой взгляд, как безотказную приманку для женщин, которые часто становились лишь орудиями в великом множестве его жизненных побед. Кстати, от этого дара, его отпрыск-чистоплюй, так же отказался. А когда его отец год назад доверительно шепнул тому, полагая, что он уже достаточно взрослый мальчик, — что некая зрелая госпожа, с громадными связями, и неограниченными возможностями, без ума от его нежной юношеской красы, — тот закатил отцу истерику, и просто ушёл из дому. — Мать не трогай! — Угрожающе насупился Николя, — а, обмениваться любезностями с человеком, который последние пять лет, регулярно грозит мне, что я сдохну под мостом, нет смысла! — В тот момент, когда Анри Булез решил сам заняться воспитанием сына подростка, и ограничить тлетворное интеллигентское влияние его матери, был началом конца отношений отца с сыном. Это было первое поражение месье Булеза, и он не смог с ним смириться до сей поры. Оказалось, он безнадежно опоздал, они с сыном жили в разных мирах, и между ними не было ни одного моста, кроме той невидимой ниточки, которая звалась Элиз Булез Ла Круа, умело дергая за которую, еще можно было выиграть семейную битву. — Я твой отец! — Добавив немного необходимого пафоса в голос, напомнил он юноше. Я лучше знаю жизнь, и искренне желаю тебе добра! Лишь твоё тотальное упрямство и недальновидное непослушание доводит меня до такого состояния! Я уважаемый в городе человек, в прошлом году на выборах был в тройке лидеров на пост мэра. У меня идеальный послужной список, аристократка жена и сын бунтарь, который примкнул к уличным полчищам бездельников— музыкантов! Другого занятия, ты, конечно, не мог себе выбрать, чтобы ещё более досадить отцу! — Сколько можно мусолить эту тему! — протестующе вскинул руки Николя. — Я плохой сын, недостойный своего блистательного респектабельного папаши! Так я не имею к тебе больше никакого отношения! Ушёл подальше, чтобы не бросать даже тени на твою репутацию! Но жить по-своему ты меня не заставишь! Мне противно! Ты погряз во лжи и лицемерии! Ты кладезь пороков! Матери давно известны твои похождения в Булонском лесу, но вот то, что ты не прочь, для своих нужд, торгануть и моим телом, даже для её ангельского терпенья слишком! Зачем она до сих пор живёт с тобой, за что терпит такие унижения?!!! — Схватился парень за голову. — Да она просто святая мученица! — Вот ради этой святой женщины, я дам тебе ещё один шанс жить той жизнью, что пристало тебе от рождения, и даже, пойду тебе на уступки! — Повысил голос на сына месье Булез. — Хочешь заниматься музыкой, чёрт с тобой! Но не здесь, на улице! Это всё равно, что собирать милостыню на паперти! Побунтовал, и хватит! Езжай, учись в Италию, да куда угодно, лишь бы тебя здесь, под мостом не обнаружили журналисты, когда я начну свою предвыборную компанию! — Окончательно потеряв самообладание, вскрыл свои карты отец Николя. С презрительной усмешкой юноша покачал ему головой в ответ: — Как всегда, ты думаешь только о себе, по-другому и быть не могло! — Ну, почему же, только о себе! С видимым удовольствием парировал господин Булез сыну, твоя мать стала заправской лгуньей, рассказывая родне и знакомым, что её милый Николя учиться в Принстоне! Ты же не хочешь, чтобы, однажды, в обществе её уличили во лжи! Для неё это станет несмываемым пятном позора! В пылу оба не заметили, как к ним подошла Анжелина. За миг до того, как её тёплая, родная ладошка легла на его плечо, Николя успел заметить, как вдруг блеснули холодной сталью прицела глаза отца, до этого яростно метавшие в него колючие синие молнии. — Добрый день, мадмуазель! — превратился тот в саму галантность. Осмелюсь поинтересоваться, Вы подружка моего сына? — Я сейчас вернусь, оставь нас, Анжелина, прошу тебя, — пробормотал Николя, стараясь предотвратить их знакомство, — пожалуйста, уходи! — Чувствуя, как невидимая рука страха сжимает его желудок, и внутри все медленно леденеет. Девушка, чуть помедлив, недоумённо кивнула импозантному господину, и, заглянув в искаженное ненавистью лицо любимого, шепнула извинения, и побежала назад, к Жаку и Гийому. — Что с тобой, мой маленький моралист?! — Проводив взглядом охотника цыганку, обратил внимание на сына месье Булез. — Ты испугался?! Оказывается, тебе не так дорога твоя святая мать, как эта маленькая, хорошенькая шлюшка! — Не смей! — сжал кулаки и двинулся на отца — Что ты знаешь о любви, холодное расчётливое чудовище! Тут Анри Булез резко открыл дверь машины, нарочно ударив ей сына. — И, садясь за руль, оглянулся на сжавшегося мальчишку, напомнил:— У тебя есть неделя, что бы попрощаться с этим сбродом, кивнул он в сторону смотревших в их сторону музыкантов и Анжелины, — и вернуться домой! Это моё последнее предупреждение! Не надо стоять у меня на пути, и тягаться со мной — не надо! Я тебя просто уничтожу! Подумай о своей бедной матери! И лихо развернувшись, автомобиль, набирая скорость, исчез на ближайшем перекрестке, оставив Николя в бессильной ярости.

******************* Дней через десять после разговора с отцом, к ним подошёл местный полицейский. Предупредил, что префектура Парижа серьёзно занялась проблемой беженцев. Рекомендовал выправить девчонке хотя бы временное разрешение на проживание. Николя опять почувствовал, как знакомый холодок поднимается от живота к горлу. — Давно пора этим заняться! С укором глянул на него Гийом. — Нет, — уперся Николя. Нельзя ей в префектуру! Это он специально всё подстроил! — Да у тебя паранойя! — Скорчил мину Жак. — Или мания величия! Даже всегда лояльный Гийом был на стороне Жака. Анжелине действительно нужны документы, как ты думаешь, она будет жить дальше? Ты всю жизнь её собираешься прятать?! В любой цивилизованной стране человеку нельзя жить без документов! — Дел то! Получит карту проживания, а потом, может, поженитесь! — Подмигнув товарищу, предположил Жак. — Вы его просто не знаете, я видел, как он нацелился на Анжелину, и я не выполнил его условие! Я знаю, война мне уже объявлена! — Пытался объяснить парням Николя, но те не слишком верили его предчувствиям. — Понимаешь, — продолжил свою мысль Гийом, если рассуждать логически, какой бы важной шишкой в префектуре не был бы твой папа, он не сможет контролировать все сам! Он не знает ни кто она, ни как её зовут. Да и регистрируют беженцев наверняка простые клерки, тем, вообще, всё равно! Нам просто нужно быть хитрее, и немного подготовиться самим. Анжелину проинструктировать, как правильно отвечать на вопросы. Получить карту проживания и разрешение на работу по найму нетрудно, но, требует какого — то времени, зато у неё будет бумага из комитета помощи беженцам и эмигрантам, и с ней она может не бегать от полиции! Николя ничего не оставалось, как довериться мнению большинства, тем более, что нынешняя, партизанская жизнь Анжелины, ни чем, по большому счёту, не отличалась от прежней таборной. Более того, без документов её просто не существовало, а ведь он так хотел ей подарить цивилизованное будущее! На том и порешили, что ознакомившись предварительно с процедурой оформления регистрации, в префектуру с цыганкой пойдут Гийом и Жак. А Николя, на всякий случай, будет ждать их, где нибудь рядом, но в людном месте. В назначенный день, компания разделилась перейдя мост Сен Мишель, откуда Анжелина с сопровождающими её музыкантами направились к зданию префектуры на набережной Орфевр, а Николя покрутившись по улицам, с осторожностью резидента засел в ближайшем кафе. Время шло, каждые полчаса друзья обменивались короткими звонками и сообщениями. И, вроде бы, всё шло нормально, хотя Николя все равно, сильно нервничал. Измучившись, он не отрываясь смотрел в ту сторону, от куда должны были появиться друзья, и вскоре увидел спешащего к нему Жака. Николя вскочил, и, роняя стулья, бросился к нему навстречу. Где Анжелина? Где Гийом? Что случилось?!!! — Кричал он, хватая Жака за ворот рубашки. — Не истери! Оторвал вцепившегося в него мальчишку тот, и присел на бардюр, подбирая оторванную им пуговицу. — Короче, они её не выпускают! — Кто они?! — Взвыл Николя. — Социальная служба этого эмиграционного комитета. — Пояснил Жак, и стал рассказывать. — Вначале всё было хорошо, Анж говорила всё, так как надо, ей заполнили её анкету. Кстати, ты знаешь, как её фамилия? — Николя равнодушно качнул головой в ответ. — Я так и думал, что тебе без разницы. — Продолжал Жак, не удержавшись от издёвки, — Лаутару. Будешь теперь знать! А дальше, они с этой анкетой ходили туда— сюда, потом пришла другая мадам, и опять стала её обо всем заново выспрашивать. Почему так хорошо говорит по-французски, сколько времени уже живёт на территории Франции, и в Париже, несколько раз спрашивала, знает ли она, сколько ей лет, когда у неё день рождения, кто может подтвердить её данные. Потом её просили ещё немного подождать. Потом, мадам вышла, и сказала, что у неё есть подозрения, что мадмуазель сказала неправду. На вид ей никак не больше пятнадцати, и что она слишком хорошо говорит и выглядит для безграмотной цыганки, поэтому её сейчас отвезут в приют для несовершеннолетних, и будут искать её родственников, для того чтобы удостоверить её личность и реальный возраст! Гийом остался там, что бы узнать, куда и когда её отправят, а я вот побежал рассказать тебе, как мы влипли! Николя едва дослушав товарища, рванул к префектуре, на ходу набирая номер Анжелины. Гийом выбежал ему навстречу, тут же подоспел и Жак. И они оба буквально силой удерживали его от многих опрометчивых поступков, которые он готов был сейчас совершить. Это было совершенно кстати, потому как именно в этот момент, из чрева префектуры появилась Анжелина с сопровождающими её мужчинами. Первый был социальным инспектором, и он деликатно, но крепко держал цыганку за руку выше локтя. Второй, галантно распахивал и придерживал перед ними тяжелые двери. Все с удивлением узнали в нем суб— префекта господина Анри Булеза. Николя рванулся вперед так, что на нём затрещала одежда — Успокойся, а то загремишь в участок! — Угрожающе шептал ему на ухо Гийом, указывая на уже заинтересовавшегося их вознёй дежурного полицейского. Цинично улыбнувшись скрежетавшему зубами сыну, которого держали товарищи, месье Булез с нескрываемой издёвкой, сообщил всем, что решил самолично присмотреть за этой юной барышней. Ведь, будучи сам отцом, он как никто понимает, как тяжело сейчас родителям этой глупышки, которые с ног сбились, разыскивая свою дочь в огромном городе! — Так ведь, мадмуазель?! На удивление музыкантов Анжелина согласно и кротко кивнула, и робко попросила у того разрешения попрощаться с приятелями. Тот милостливо позволил, и инспектор отпустил руку девчонки. Она подошла вплотную к парням. Каждому из них с прощальным поцелуем в щеку, досталось несколько слов, которых не должны были услышать чужие уши. — За мной сейчас не бегите! — Поцелуй Жаку. К моим не ходите! — Гийому, и наконец, Николя. — Жди меня в Локо! И повернувшись, она покорно пошла к поданной машине, сыпя вопросами — а куда ей садиться? На переднее сиденье, или на заднее? А, как эта машина открывается? — Тщетно дергала она дверцу, и тот момент, когда оба мужчины кинулись её усаживать, вдруг резко кинула своё тело в сторону, как будто бы падая, потом также резко выпрямилась и задала такого стрекача, что попытавшийся её догнать пожилой инспектор тут же задохнулся, схватился за сердце и сошёл с дистанции. — Не думайте, что это так просто сойдет вам с рук! — Процедил сквозь зубы мсье Булез оторопевшим музыкантам, развернулся и направился назад в префектуру, по пути отдав распоряжение дежурному, который что-то забормотал в рацию.

*************

Анжелину спрятали на окраине, в квартире, где, когда то рос Жак. Там же устроили себе штаб квартиру. О совместных выступлениях не могло быть пока и речи, — несовершеннолетнюю Анжелину Лаутару, — предположительно, цыганскую беженку из Румынии, префектура пятого округа Парижа объявила в розыск. Сами музыканты, каждый день, как отбывая повинность, появлялись на своём пятачке, там, где Буль Миш перетекает в площадь. Всем всё равно нужно было зарабатывать, пусть даже без прежнего вдохновенья. Так прошла неделя, каждый понимал, что нужно что то делать. Анжелина неволи просто не выносила. Целыми днями смотря в окно и телевизор, она чувствовала себя зверьком, который попал в капкан. Освободиться, и бежать! А куда бежать?! Но всё это было глубоко вторично для цыганки, которая просто физически страдала от домашнего ареста. Этим вечером парни пришли мрачные. Сегодня их долго и упорно досматривала полиция, перерыли все личные вещи, чуть не поломали инструменты. Успокоились только тогда, когда взяли экспресс тесты у всех троих на наркотики. На прямой вопрос Жака «В чём дело?» Младший из полицейских, отведя глаза, буркнул « Вам лучше знать!» Хозяин ближайшего кафе, чьих клиентов развлекали по соседству музыканты, покачал сочувственно головой « кому то вы дорогу перешли, ребята!», но тут же выразил свои опасения, что «если вас так и будет курировать полиция, мне придётся закрыть кафе!» Было понятно, что после таких эксцессов, и им придётся менять место, ни кто не потерпит такого соседства. Поэтому Николя решил уйти, чтобы не подставлять ребят. У каждого из них были финансовые обязательства, им нельзя было терять привычный заработок. У Жака мать и брат на содержании, Гийом оплачивал сам своё обучение. Но что делать с Анжелиной?! Затеряться в большом городе не трудно, но уличные музыканты всегда на виду! Жак злился. И причиной тому было не только его заработок, которые долгие годы был приоритетом всей его жизни. Неожиданно для себя за эту неделю он вдруг осознал, насколько привязан он к своему маленькому коллективу, и не только партнерскими узами. Но признаться в этом не рациональном чувстве, простому и грубоватому парню было неловко, и от этого бессилия оставалось только злиться. На себя, — что так расчувствовался, на правильного мальчика Николя, которому, почему то, не жилось с деньгами и связями папаши и мамаши! И, даже, на добродушного Гийома, который ко всему и всем, был всегда философски терпелив! А Гийому было больше всего жаль таланта Анжелины. — Он, как профи, понимал, что такие самородки встречаются не часто. А у неё был не только ярко выраженный вокальный дар и врожденный темперамент актрисы, ещё она хотела и умела учиться, и совершенствоваться могла бесконечно. Живой ум и сильный характер при соответствующем образовании обещали подарить миру не только прекрасную певицу, но и незаурядную личность. — Если ты вернешься домой, и уйдешь от нас, твой отец перестанет охотиться за Анжелиной? — Спросил Гийом у Николя. — Я не вернусь домой, и он не перестанет! Он бездушный жестокий манипулятор, для него существуют только его цели и желания. А остальные родились лишь для того, чтобы быть фигурами в его игре! Он ликует! Наконец то, я стал уязвим! Пока мы любим друг — друга, Анжелина в опасности! Я сейчас бы предпочёл, что бы она вернулась к цыганам. Только там, от меня подальше, она станет ему стратегически неинтересна! — Я к своим не вернусь! — Сверкнув глазами, категорически заявила Анжелина. — Я сделала свой выбор, теперь куда ты, туда и я! — Любовь до гроба, дураки оба! — Хихикнул Жак. — Тебе не понять! — Привычно парировал саксофонист. — Да где уж мне! Я ж не потомок Де Ла Круа! У меня в роду ни маршалов, ни архиепископов! Только один фальшивомонетчик! — Моментально завёлся Жак, но вдруг замолчал. — Идея! Прошептал он, словно боясь вспугнуть мысль. — Анжелине нужны документы! На другое имя! — Есть такая возможность?! — быстро оценил перспективу Гийом. — В этом не фешенебельном районе, откуда я собственно родом, — с удовольствием кривлялся Жак, — проживают неплохие люди, если не зацикливаться на том, как они зарабатывают себе на жизнь! Мы ещё кредитоспособны? — Спросил он у Николя, — здесь тоже, соотношение цены и качества применимо ко всем услугам. — Вы серьезно?! — Не верил своим ушам сын помошника префекта. — Абсолютно! — заверил его Гийом. Ориентировка у полиции на несовершеннолетнюю цыганку без документов, — значит, нужны документы француженки, возраст не менее восемнадцати, и, — тут Гийом — глянул на Анжелину, — немного изменить внешность. Ты согласна? Анжелина была согласна на всё, лишь бы вырваться из душной квартиры, и вернуться назад, на улицы Парижа. Ещё через неделю, в её жизни который раз всё переменилось: новый дом, новое имя, новое место работы, новая прическа и цвет волос. А господин Булез получил страшный удар по самолюбию, вспоминая, как запросто обдурила его, игрока, стратега и политика, неграмотная девчонка, и приобрёл непримиримую ненависть ко всем цыганам. Но плох тот игрок, кто свое прошлое поражение не использует для будущего выигрыша!

Часть 3

Два года прошло после тех судьбоносных событий. Срок небольшой для зрелых, живущих размеренной жизнью, людей. Для юных, за два года, может перемениться весь мир. Анжелине едва исполнилось восемнадцать. А сколько уже было прожито! Иногда она самой себе казалась старше своих лет, и два приплюсованных ей года в фальшивом паспорте, были не причём. К счастью, её жизнь складывалась так, что паспорт ей предъявлять приходилось нечасто. Пару раз его бегло и равнодушно просмотрели её наниматели, им были важны её внешние данные и вокальные возможности, а документы — есть, да и ладно! Другое дело, когда дело заходило о найме жилья, — за последний год они с Николя трижды поменяли квартиру. Если арендодатели ставили условие непременно регистрироваться в муниципалитете, Анжелина всегда осторожничала, и от таких вариантов приходилось отказываться. Поэтому, жилье снимать она старалась у нетребовательных хозяев. Они, фальшивый паспорт от настоящего отличить не могли, и налогов платить не собирались, им нужны были только наличные, и Анжелина платила исправно, вовремя, и не торгуясь, даже когда жильё оставляло желать лучшего. Звалась она теперь мадмуазель Мари Анж Соле, по документам числилась уроженкой Корсики. Этим «происхождением» она обязана была своим друзьям музыкантам, которые, сочиняя ей «новую жизнь», к делу подошли творчески и добросовестно. «Легенда» многое объясняла в характере нынешней Мари — Анж. Темперамент и внешность, жгучий — «испанский» взгляд, и некоторое простодушие и неосведомлённость в столичной жизни, как и полагалось глубокой провинциалке. Николя, как её « бой френд» — часто вовсе оставался безымянным для их новых знакомых. Фамилия его отца, теперь была слишком известна в Париже. Тогда, два года назад, готовясь предложить свою кандидатуру в сенат, и крепко раздосадованный бегством сына с цыганской смазливой девчонкой, месье Булез встал у истоков анти-цыганского движения в столице, ратуя за порядок и безопасность своих горожан, и вскоре был назначен префектом. Надо сказать, что компанию музыкантов он больше не трогал, увлекшись искоренением преступности на улицах Парижа, у которой, по его собственному выражению, «всё более и более цыганское лицо». За год компания разрослась, тщательно подогреваемая бульварными изданиями, нежно любящими криминальную хронику. Каждый отдельный случай, где в видимость репортеров попадали цыганские переселенцы, муссировался долго и красочно, обрастая все новыми подробностями. Анжелина газет не читала, и полицейскую хронику не смотрела. Она работала и экстерном заканчивала общеобразовательный колледж. Творческий тандем их четверки за эти годы распался, а дружба окрепла. Жак со своим аккордеоном, остался верен Буль-Мишу. Женился, и подумывал в скором будущем выкупить у своего тестя его маленькую пиццерию и стать солидным буржуа. Гийом теперь, преподавал детям музыку днём, а ночь напролёт играл любимый парижанами джаз, в одном из кабачков Латинского квартала. Там же пела и Анжелина, и он по прежнему, был её учителем и ангелом-хранителем. Ещё совсем недавно, вместе с ними был и Николя. Но, тот, в отличие от Анжелины, следил за тем, каким путём приближается его тщеславный отец к своей мечте — большой политике и большой власти. И ни сколько не сомневался, что вся эта газетная шумиха вокруг «цыганской преступности» была очень на руку господину префекту, и им же и организована. Его вечный страх за Анжелину, и чувство вины перед матерью, потихоньку делали своё чёрное дело. Обострённое чувство справедливости, и стыда за бессовестность отца, причиняло ему зачастую боль, не уступавшую ничем по силе ощущений физической. И прожив в таком напряжении весь год, парень, открыл для себя болеутоляющее средство, к сожалению, слишком хорошо знакомое человечеству — алкоголь. Вначале их знакомство выглядело невинным, и даже полезным, — выпив виски или коньяка перед выступлением, нервный и подозрительный Николя расслаблялся, и опять погружался в гармонию звуков, их красоты и творчества. Его саксофон сливался с голосом Анжелины, и вновь он слышал, как звучит их любовь, тревоги исчезали, растворялись в гармонии счастья… Но, каждое наступавшее утро неминуемо возвращало его к реалиям дня. Молодой Булез не сомневался, что отыскать их, отцу не составит труда, при его то должности, и возможностях! Но тот не торопился принимать мер, и это больше всего пугало его сына. Ведь, чем больше проходило время после побега Анжелины, ( месть— блюдо, которое подают холодным — говорил его отец), и устраивалась их совместная жизнь, тем маштабнее готовилось возмездье месье Булезом тем, кто осмелился противостоять ему. Страх, и неуверенность в завтрашнем дне вновь заставляли его обращаться к алкоголю. Анри Булез всегда добивался того, чего хотел — все эти годы он незримо уничтожал сына морально. Из— за растущего пристрастия к спиртному Николя, Гийому и Анжелине уже два раза пришлось уходить из оркестров в которых, не хотели терпеть пьяницу— саксофониста. И Николя, который ещё не мог просто сидеть и пить дома, вернулся с саксофоном на улицу. Теперь приходилось менять ещё и жильё. Чтобы не оставаться одному в квартире, он к всеобщему великому неудовольствию устраивал ночные пирушки с малознакомыми, а то и вовсе случайными любителями выпить и потусить. Анжелине потом приходилось выслушивать жалобы консьержек, и соседей, обещать, что это больше не повториться, но итог был лишь один — они съезжали. Чем ярче сияла на парижском небосклоне звезда национального героя и борца с уличной преступностью Анри Булеза — тем глубже уходили в подполье Николя и Анжелина. Главной их целью эти два года было не привлекать к себе внимания полиции и журналистов. Месье Булез как мог, всё же портил им жизнь. Тем временем волна анти цыганских настроений достигла своего апогея — полицейскими была обнаружена преступная группа, промышлявшим угоном машин. При задержании, на требование полиции остановиться — один из угонщиков открыл стрельбу по полицейской машине. Камеры патрульной полицейской машины засняли и погоню, и перестрелку и последующую аварию. Тут же к делу подключились хроникёры, и уже час спустя по телевидению шли репортажи с места событий. Больше всего оператором нравилось брать крупным планом разбившегося автоугонщика— молодого цыгана. Николя новости застали за стойкой бара, он отодвинул машинально от себя бокал, и пытался рассмотреть за спиной у беспрестанно говорящего репортёра, лицо разбившегося парня. Сомнений не осталось: — среди суеты проишествия, сверканья и воя полицейских сирен, на дороге в той неестественной позе, что всегда отличает мертвых от живых, лежал его знакомец Миха. Впервые Николя стало плохо не от выпивки. Справившись с тошнотой, и, так и не пригубив свой джин, он расплатился и ещё раз оглянувшись на телеэкран, побрёл к выходу, искать Анжелину. На следующий день, проплакав по бывшему приятелю остаток ночи под не замолкавший телевизор, где по всем парижским каналам господин префект обещал избавить город «…от этой болезненной язвы на теле Парижа, которыми стали для него неуправляемые, и потому социально опасные, цыганские эмигранты» — Анжелина решила разыскать свою семью. Николя был против — Что ты теперь изменишь, кому и чем поможешь? — Пытался он отговорить девушку. — Миха сам выбрал себе такую жизнь! Помнишь, ты говорила, что он авантюрист по натуре, и ему нужны для счастья острые ощущения, риск?! — Так они же, — тут цыганка кивнула на экран телевизора, — говорят, что он стрелял в полицейского! А это неправда! Лихо погонять на чужой машине, от полиции убежать, это одно, но стрелять в человека, Миха никогда бы не стал!!! Полицейские врут! — В машине был еще один, а о нём ни слова! Твой отец теперь пугает парижан цыганами, как будто они все воры и убийцы! За что он ополчился на мой народ? Лишь за то, что я сбежала от него тогда, и он не смог с тобой делать что хотел?! — Зарыдала она. — Я до сих пор в розыске, как ты думаешь? — А если меня найдут, в чём меня обвинят? В проституции?! Я очень хочу, я мечтаю о том, что бы наши уехали из этого города раньше, чем это всё случилось, и они никогда б не узнали, что с нами произошло! Но, я всё же, должна попытаться найти свою семью! — Решительно растёрла по лицу слёзы Анжелина. — Я прошу тебя, сейчас это может быть опасно, подожди немного, пока все эти волненья и гоненья стихнут, и Париж снова заживет своей жизнью! — Настаивал Николя. Анжелина лишь строго и грустно глянула на него, умылась и стала собираться. А когда Николя встал в дверном проёме, закрыв выход собой, и не подумала отступать: — Николя, я знаю, что ты иногда звонишь своей матери, — глядя ему в глаза и подходя к нему вплотную, твердо сказала она. — Пойми, я и этого лишена, а я ведь тоже люблю своих родителей! И ещё у меня плохое предчувствие! — Решительно отодвинув Николя, Анжелина ушла, и стук её каблучков в гулком подъезде слился с частой, нервной дробью его собственного сердца.

*******************

Меньше всего Анжелина надеялась найти своих родных на том же месте, откуда ушли они с Михой, два года назад, и откуда и следовало начать ей поиск. Но, несмотря на её опасения и надежды, поселенье эмигрантов не только не исчезло, а существенно разрослось. Еле отыскав глазами свой трейлер, среди настроенных за это время хибар, беглянка двинулась к нему с замирающим сердцем и на ватных ногах. Приблудные собаки залаяли на неё, кое— где стали показываться аборигены, редкие старики и дети, которые караулили табор, пока другие промышляли в городе. Какая — то древняя, чужая старуха предложила ей погадать, выразительно гримасничая и однозначно складывая руку в щепотку. Анжелина сунула ей мелочь, и на одном дыханье отдёрнула все те же, старые занавески. — Мариула, Мариула, заскрипела чужая старуха, — тут какая — то мамзель к тебе рвётся! — Бабка возилась за машиной, собираясь что то кашеварить. Со вздохом облегченья, который был больше на крик, внучка кинулась обнимать Мариулу, не давая той даже рассмотреть себя. — Откуда же ты взялась, ненормальная! — Причитала бабка, и по загорелому, морщинистому лицу её текли слёзы. Отстранив от себя Анжелину, чтобы лучше её видеть, покачала головой — на улице прошла бы мимо, не узнала! Хотя, если вглядеться, всё такая же! Недовольно покосилась на джинсы, — бабка Мариула ходящих в штанах женщин не одобряла! — А так, здоровая, красивая, не бедствует, слава Богу, и родителям радость! — Как вы?! Торопила её Анжелина. — Мама, отец где? Близнецы как?! Здоровенные наверно стали! Бабкин умильный подслеповатый взгляд вдруг стал жестким, она нахмурилась, и отвела глаза. — Мать сейчас придет. А отца с братьями, полиция на днях забрала. — За что?! — Оборвалось всё внутри у Анжелины. — Да не за что! Только французам разве объяснишь! — Вернулась бабка опять к своей нехитрой кухне, но не выдержала, и вспомнила старые обиды:— Смотрю, хорошо вам с Михасем живётся! Ушли молча, как разбойники, — родители только руками разводили, стыдно было цыганам в глаза смотреть! Не скучали, не беспокоились оба, столько— то лет. Миха твой, только людей к отцу присылал, тот с их машинами вот тут возился. — Кивнула Мариула на «мастерскую» отца. Площадка за трейлером была похожа на свалку металлолома. На что годится этот железный мусор, знал лишь сам Сандро. — Платили, — правда, хорошо! — Вздохнула бабка, — и мальчишки, опять же, при деле с отцом были! — А какая разница, чьи это машины, если ему деньги платят! На то он и мастер! — Ворчала старая цыганка, — кто ж от денег отказывается…

И тут Анжелина поняла, к какому бизнесу пристроился Миха сам, и по доброте душевной пристроил и её отца с братьями. — Эх, Миха, Миха, — горько прошептала она, бессильно присаживаясь на скелет какого— то мотора. — Что говоришь? — Повернулась к ней бабка Мариула правым ухом, которое лучше слышало. — Говорю, — нет больше Михи! На машине разбился! — Оглянувшись на хибары, поведала гостья. — Ай! — Ужаснулась бабка, и тут же подозрительно уставилась на внучку — К нам, ведь, не вернешься? Остались вдвоём, — пригорюнилась она, — от матери твоей толку нет, а я старуха… — Я вас не брошу! — Пообещала Анжелина. Маме передай, за меня пусть не волнуется, я зайду ещё, — и поднялась с железяки, вынимая из кокетливого рюкзачка деньги. Вот! Потом еще принесу, а сейчас мне на работу пора. И, приложившись к бабкиной сморщенной щеке пересохшими губами, Анжелина поспешила к выходу, под любопытными взглядами местных жителей. Домой было идти уже поздно. Анжелина послала sms — сообщение Николя и направилась прямиком в ночной ресторанчик, у подножия Монмартра, где они с Гиймом трудились теперь. Он был уже тоже там, и смотрел очередной выпуск новостей по телевизору. Анжелина села рядом, и стала слушать господина префекта, несмотря на большое желание кинуть в экран чем ни будь тяжелым, что бы избавить себя от его присутствия в её жизни, хотя бы, на какое то время. — Ну и что ещё случилось? — Со злым скепсисом поинтересовалась цыганка у тромбониста. — Префект обратился с официальной просьбой к министру внутренних дел, ходатайствовать перед кабинетом министров о депортации цыган с территории Франции, — доложил ей Гийом. — Что это значит? Переспросила Анжелина, для которой прежний его ответ, был не более, чем набор непонятных слов. — Будет созван кабинет министров, то есть правительство во главе с президентом, где они все, будут слушать доводы папаши Булеза о том, как цыганские беженцы повлияли на уровень преступности в Париже, и других больших городах страны. И, что в данном случае, подчиняясь правилам Евросоюза, Франция поставила под удар собственных граждан. — Терпеливо объяснял ей товарищ. — Но это же неправда! Это не может правдой! — Возмутилась до слёз Анжелина. Они что всерьёз думают, что кроме цыган, во Франции нет других преступников?! — Да нет, конечно, всерьёз они так не думают, но доля правды в этом есть. И есть статистика, которую сознательно и тщательно выращивает эти годы наш префект. Пойми, мон Анж, беда твоего народа в том, что он беден и безграмотен, и потому зарабатывать на жизнь в любой стране, он может только низко квалифицированным трудом, которым цыгане пренебрегают, и, увы, криминалом! Анжелина закрыла лицо руками, и всхлипнула, вспомнив про Миху, отца и братьев. — Так что же значит, традэс чавалэ! Усмехнулась она сквозь слезы, — раз мы такие, нигде не нужны… — А какие вы такие? — Не удержался Гийом от уточнения. Вот ты, как часть нации, ты какая?! — Я?! — растерялась цыганка. Я ни когда об этом не думала! — А ты подумай, и обо всех подумай! Ведь не бывает плохих и хороших национальностей! Есть люди и обстоятельства, в которых они находятся. Длительное пребывание в определенных обстоятельствах формирует образ жизни и мышления, — сделал Гийом короткую паузу, следя за тем, понятны ли Анжелине его слова. — Но, всегда и везде, с сотворения мира, рождались люди, которые были сильнее обстоятельств! Они не боялись жить по новому, и подавали пример другим. — Так что же делать? Растерянно и доверчиво смотрела девушка на своего друга и наставника. — Ведь мы, цыгане, не как все… — Учиться, учиться и учиться! — засмеялся Гийом, обнимая её за плечи. Учись сама, учи других! Цыгане, это красивый, талантливый, артистичный народ! А образование творит чудеса! Ну, пошли работать, вон парни уже собрались, а мы всё разговоры разговариваем!

***************

Прогнозы Николя о том, что Париж скоро заживет привычной жизнью, не сбылись. Вся столица бурно обсуждала «цыганский вопрос». Телевидение широко освещало споры о дальнейшей судьбе беженцев. Спорили исполнительная власть с правозащитниками, знаменитые и простые граждане Франции, спорили законодатели и политики, и все ждали, какое решение примет президент. Анжелина крутилась как белка в колесе, теперь ей надо было заботиться о матери и бабке, думать, как хлопотать об отце и братьях. Ей стало катастрофически не хватать времени и денег, поэтому она стала подрабатывать в том же ресторане посудомойкой. Уходила раньше, приходила позже, уставшая — время на сон и учебу пришлось сократить, и заставала Николя мертвецки пьяным. Убирая следы его разгула, она кричала, плакала, умоляла пожалеть себя и её. Тот лишь вяло оправдывался, и невнятно что — то обещал, но каждое утро ситуация неминуемо повторялась, и грозила совсем выйти из под контроля. В то раннее утро, едва зайдя в квартиру Анжелина сразу поняла, что что— то изменилось. На царивший беспорядок она внимание обращать не стала, только брезгливо поморщилась. — Здесь опять гуляла всю ночь неизвестная ей, да может и самому Николя компания. Но воздух, кроме привычного утреннего запаха перегара и табачного дыма, раздражал ей нос и глаза каким то новым, сладковато— дурманящим запахом. Грубо потрепав спящего сидя в кресле перед работающим телевизором Николя, Анжелина бросилась открывать окно, чтобы проветрить эту вонь, и лишь потом, стала придирчиво осматривать маленькую квартирку. Больше всего она боялась, что случайные знакомые Николя покидая их дом, прихватят с собой единственную в нём по— настоящему ценную вещь — саксофон. Это был действительно хороший, дорогой инструмент — единственный сын чиновника и аристократки тогда не нуждался в деньгах. Саксофон был ей дорог не только из за его объявленной ценности, когда — то, именно его голос разбудил в ней самой любовь и собственный талант. Убедившись, что он цел, она на секунду прикоснулась к нему как к святыне, и развернулась к его хозяину. — Вставай! Трясла она безжалостно парня, кого ты опять приводил, и чем здесь воняет?! Взгляд её наткнулся на отчаянно смердящую пепельницу с остатками косячка. — Что это?! Только этого не хватало! Ты что с ума сошёл?! — Кричала она, суя под нос Николя пепельницу, но тот только махнув наотмашь рукой, глупо хихикнул, и, помычав ей что то, опять заснул. Вытащить его из глубокого и низкого кресла, не было никакой возможности, и девчонка, собрав всю силу и злость, опрокинула его вместе с ним на пол. Он вывалился как куль, слабо протестуя, и опять устроился на полу, пытаясь укрыться пледом, выпавшим вместе с ним из кресла. Анжелина с силой рванула плед, и вдруг, из него выпали несколько аккуратных пакетиков с белым порошком. Она застыла от ужаса, понимая, что это уже не «весёлые» марихуана и гашиш, а то, что круче и страшнее. Тут, с ней случилась, наверное, первая в её жизни истерика. Она кричала, валяла его полу, кидала в него всем, что пришлось ей под руку, переходила от ласковых слов и обещаний к угрозам и ругани, и всё что ей в данный момент нужно было, наверняка знать, что ЭТО не его, а тех, кто здесь был, и тогда всё еще можно исправить. Но Николя был невменяем, в мутных глазах его не было и грамма осознания того что с ним происходит, а язык и вовсе его не слушался. Отчаявшись добиться от него хоть, чуть— чуть вразумительного ответа, она налила себе стакан воды, и тут раздался звонок в дверь. Анжелина ни сколько не сомневалась, что это кто-то из соседей, или консьерж по их жалобе, и, попыталась привести себя в порядок. Все еще лежащий на полу Николя схватил её за ногу, а в дверь настойчиво звонили, и она, выплеснув ему в лицо содержимое стакана со словами « Быстрее протрезвеешь!» — пошла открывать. Однако это был не консьерж. На темной площадке стояла женщина, которую Анжелина никогда прежде не видела, но узнала сразу, лишь взглянула ей в лицо. В руках Элиз Булез Ла Круа держала выпуск одной из популярной в разных слоях Парижского населения газеты. — Вы Анжелина? Спросила её мать Николя, словно боясь, что не туда попала. — Да, мадам, едва вымолвила Анжелина, думая только о том, в каком состоянии она сейчас увидит своего сына. — Можно мне войти?! — спросила мадам Булез, видя замешательство подружки сына, — мне очень нужно с вами поговорить и увидеть Николя. Разведя руками, девушка отошла в сторону, уступая ей дорогу, и заперев дверь, пошла следом. В крошечной гостиной не было места даже на полу, в своей бессильной ярости Анжелина разметала всё кругом. Осторожно обойдя Николя, и стоящую над ним в шоке его мать, которая побледнела так, что девушка испугалась, что она рухнет в обморок прямо на сына, она подняла кресло, и почти силой усадила в него госпожу Булез. Пригодилась и открытая ей бутылка « Перье». Держа одной рукой за руку великосветскую даму, второй, Анжелина ловко наполнила водой, стоявший тут же пустой стакан, и поднесла к её губам, которые даже сквозь естественный тон помады отдавали синевой. — Успокойтесь, мадам, я прошу Вас, он просто пьян! Я сейчас всё приберу, только несколько минут, как вошла! — Торопилась она вывести аристократку из ступора. — Да проснись же ты! Чуть снова не разрыдалась она сама, в который раз пытаясь привести Николя в чувство. — Мама! — блаженно улыбаясь, с трудом разглядел мать тот, и, положив ей голову на туфли, снова закрыл глаза. — Мальчик мой, Николя, что с тобой?! — Наконец смогла снова говорить и дышать Элиз Булез Ла Круа. Анжелина тоже перевела дух. — Значит, всё, что он говорил, правда! — Трагически прошептала, потому, как ей отказал голос, мать Николя. — Что, правда?! Приняла вызов цыганка. — И кто он?! Если это ваш муж, можете быть уверены, каждое его слово чудовищная ложь, и провокация! — Но вот же, и я своими глазами вижу! — Сунула ей мать Николя в руки газету, что принесла с собой. С разворота на Анжелину торжествующе смотрел префект Парижа. Громкий заголовок был разбросан большими буквами по странице и врезался в глаза:— «Что заставляет Анри Булеза настаивать на департации цыган», и «Личная трагедия семьи префекта» Анжелина схватила газету, и, перескакивая со строчки на строчку, наконец, добралась до той информации, что превращало обычное интервью в газетную бомбу. — « Моё участие в «цыганском вопросе» яростно осуждаются и правозащитниками, и просто благодушными и изнеженными своей беспечностью горожанами, которые далеки от той ужасающей действительности, что поселилась на улицах Парижа в последние годы. Резко возросшие уличные кражи, попрошайничество, и мошенничество это — только полбеды. Весь ужас в том, что эта среда быстро распространяет дешевые наркотики. Жертвой их становятся как правило, подростки, почти дети. К сожалению, эта проблема затронула меня не только как шефа полиции, и гражданина. Беда пришла в мою семью, я уже несколько лет борюсь за своего сына. Для него, талантливого музыканта, и наивного, неискушённого романтика, встреча с цыганскими беженцами на улицах Парижа закончилось плачевно. Благородное милосердие, доставшееся ему в наследство от матери, урождённой Де Ла Круа, было бессильно перед невежеством и вероломной корыстью людей, которому искренне хотел помочь мой идеалист-сын. Он — наш единственный ребёнок, и ещё несколько лет назад, мы с супругой мечтали о его блестящем будущем, а теперь омут наркотиков, в который он был брошен насильно, обманом, уже затянул его. Теперь сын нуждается в лечении, но вынужден скрываться и отказаться от своего доброго имени, что бы ни чем не опорочить нас с матерью. Последние годы я провёл в неустанной борьбе с тем злом, что погубило моего дорогого мальчика. Как глава полиции города, я официально могу заявить, что он, увы, далеко не единственная жертва! Цыгане, более всего дорожащие своей обособленностью, отвергающие любые законы, кроме собственных, стремятся выжить на улицах Парижа любой ценой, легко принося в жертву наших детей. Теперь, когда я сделал всё что было в моих силах для моих сограждан, я могу принять отставку, и до конца посвятить себя только сыну!» Дочитав эти строчки, Анжелина отбросила от себя газету, как ядовитую змею. — Какая гадость! Какое подлое враньё! И этот человек ещё обвиняет нас в вероломстве! — Да, до такого, ни один цыган не додумается! — Прошептала девушка, поднимая глаза на мать Николя, которая сползла тем временем с кресла на пол к сыну, и тихо рыдала над ним, комкая в руке бесполезный платочек. Ненависть к отцу Николя, и отчаянье его матери, придало девушке сил, она вскочила на ноги, и буквально взвалив на себя парня, потащила его в ванную. Элиз Булез, тоже пыталась подняться. Из ванной донесся шум воды и вскрик Николя. В гостиную назад пулей влетела Анжелина, вытаскивая из бара, то, что там осталось. Нашлась только открытая бутылка красного сухого. Бутылку вина сунула аристократке, схватила ещё плед и сотовый с пола. Ей срочно нужна была помощь Гийома. Стучащий зубами, мокрый Николя на своих двоих уже возвратился в комнату, и застыл столбом, увидев заплаканную мать с вином в руках, и Анжелину которая металась по комнате. Та сунула ему плед, крича в мобильный: — Быстрей, Гийом, умоляю, быстрей, я не знаю, что мне делать! — Мама! А я думал, ты мне снишься! — Шагнул к ней Николя, и та повисла на нём, не обращая внимания на стекающую с сына воду. — Хватит слёз! Потом поплачете, — прикрикнула на них цыганка, — Быстро переодевайся! Мне нужно, что бы рассказал, что здесь было вчера, ты помнишь? Николя, оглядевшись ещё раз, окончательно пришёл в себя. Неизвестно откуда появившаяся, плачущая мать, крайне возбужденная Анжелина, разруха в комнате, всё однозначно, указывало на форс— мажор. — А что случилось? — Пытаясь выпутаться из мокрой одежды, спросил он. — Вот что! — Анжелина ткнула ему в руки газету, и отобрав бутылку у мадам Булез, налила ей вина в тот же стакан, что и ранее воду. — Мадам, выпейте немного, поможет! — Подлец! Чудовище! Предатель! Лицемер! — Орал Николя, — уже успевший прочитать «исповедь» отца. — Мальчик мой, скажи, что это всё неправда! — Судорожно держась за стакан, как за надежду, обоими руками, подала голос измученная мать. — Это не всё, — добавила Анжелина. — Посмотри, что я утром обнаружила в нашем доме, и она протянула ему на ладони пакетики белого порошка, и пепельницу с остатками «косячка». — Кто здесь был?! Он же тебя подставляет!!! Николя вдруг стало больно. Так больно, что пытаясь избавиться от этой боли, идущей из середины грудины, он закрутился волчком по комнате, подвывая. — Мама! Мама! — Стонал он. — Почему же ты полюбила это чудовище?! И почему я его сын?! Он же меня, как агнца приговорил, бросил на жертвенник своего тщеславия! Не депортация цыган его цель! И не порядок и правосудие! Его цель сейчас Сенат! Вот на этой душещипательной истории, — потряс газетой он перед лицом матери, он въедет в Люксембургский дворец! А там нацелиться на кабинет министров! И ему нет дела, ни до наших чувств, ни до наших жизней! Тут раздался стук в дверь. Все разом притихли, стук повторился. — Это Гийом! — Бросилась открывать Анжелина. Гийому пришлось заставить всех избавиться на время от эмоций, и разобраться в сложившейся ситуации быстро, поскольку, как он предполагал это был еще не конец козням префекта. — Как Вы, мадам, узнали адрес сына? — Выслушав всех, спросил музыкант у раздавленной и опустошённой госпожи Булез. Та, всхлипывая, рассказала, что после того, как поздно вечером, к ней в дом пришел курьер из издательства и принес этот сигнальный номер газеты, она потребовала у мужа объяснений, как он посмел оклеветать перед всем городом их сына. В ответ тот, ни мало не смутившись, сказал, что эта статья всё, чем он может теперь ему помочь. И продиктовав ей адрес, велел дождаться утра, и убедиться самой, до чего докатился её изнеженный слюнтяй и бездельник. — Где и с кем был в эту ночь, помнишь?! — Пытался восстановить картину событий Гийом, теперь с Николя. — Я сидел в баре, ну там, где всегда я жду Анжелину. Пил виски. И всё. Потом помню, — он с усилием выговаривал каждое слово, потому что нещадно болела голова и мутило, — машину. Может, такси, но я там уже был не один. Нет, больше ничего не могу вспомнить! Мне плохо! Такого никогда не было! Что-то не так! — схватился он за голову двумя руками, и, морщась от боли, осел на диван. — Ему что-то подмешали в выпивку, — предположила Анжелина. — Или укололи. Мрачно добавил Гийом. — Нельзя недооценивать господина префекта. Если он решил заявить во всеуслышанье, что его сын наркоман, он из него в рекордные сроки сделает наркомана. А это всё, так, для антуража, — кивнул он на пакетики с наркотой. Кокаин, марихуана. Ерунда. У нас мало времени, — подытожил он, — Николя надо срочно спрятать! Наркотики в унитаз, и воды не жалеть! — Скомандовал он цыганке, а затем, обратился к мадам Булез, которая хлопотала около корчившегося от боли сына. — Увозите его сейчас же!!! Ему обязательно нужен врач, который сделает анализ крови и поставит капельницу! Через несколько часов этот выпуск газеты разойдётся по Парижу, и, здесь его сразу же, «случайно найдут» журналисты, а потом и полицейские. Анж, ты, я думаю, тоже в опасности. Тут, скорее всего, обнаружат ещё кокаин и травку, и тебе предъявят обвинение. Уходим отсюда, быстро! Я пойду, осмотрюсь на улице! Будьте готовы! Анжелина быстро стала собирать вещи, что были ей дороги. Саксофон, свою черную юбку, в которой пела и танцевала когда то на площади, старинную шелковую шаль матери. — Я никуда без тебя не поеду! — Закричал тревожно наблюдающий за её сборами Николя. — Поедешь! — Ожгла его взглядом цыганка, — давай посмотрим правде в лицо, — тебя давно нужно лечить, Николя! Пусть твой отец насладится победой, но зато ты останешься жив! — Спасибо Вам, растроганно коснулась её плеча мадам Булез. — Зачем вы живете с таким монстром?! — Негодовала возмущенная цыганка. — Посмотрите, он же ради своих игр, готов пожертвовать собственным ребёнком! Всё то зло, которое он творит, на Вашей совести! Вы одна можете выступить против него! У Вас имя, связи, деньги! Николя терпел всё это — ради любви к вам! Неужели Вы не понимаете! Эту ложь нужно прекратить! От каждого слова, брошенного ей в обвиненье подружкой сына, Элиз Ла Круа испытывала такую же реальную боль, как от удара камнем. — Да, дикие и нецивилизованные цыгане воруют и обманывают, — выговаривала ей Анжелина, и по лицу её текли слезы, — но они это делают, для того, что бы просто прокормить детей! А вы, образованные, современные, культурные люди, — готовы даже убить своих, ради вашей цивилизованной лжи! — Я больше не позволю мужу причинить вам вреда! — Выпрямила наконец, спину аристократка. — Слишком долго заблуждалась, что любовь это терпение и самопожертвование. — Я тоже так думала когда то, — утёрла слёзы, соглашаясь с ней, Анжелина. А сейчас поняла, что тот, кто любит, всегда готов всем пожертвовать ради любимого, но, никогда так и не сможет принять его жертвы сам! Люди как будто наказывают себя за любовь! Любовь не должна быть мученьем! Любовь это как крылья за спиной, это полёт, это свобода! Помнишь, Николя, как ты говорил, — «Париж, — это свобода, и любовь!» Но, Париж дорогой город! — Грустно улыбнулась она любимому. — Я и так очень дорого заплатила за свою свободу и любовь — гибель Михи, арест отца с братьями… И я не позволю, что бы ещё и ты, расплачивался за мою свободу своей жизнью! Это слишком, даже для Парижа! Потихоньку вошел Гийом, — Пока вроде всё тихо! Субботним утром в этом квартале, не спится только булочникам! — Попытался пошутить он. — Вы готовы? — Да! — Хором откликнулись женщины. Анжелина поцеловала Николя на прощанье. Николя держа её запястья, пытался настоять на своём — Я люблю тебя, и хочу быть с тобой всегда вместе! — И я тоже! — Откликнулась цыганка, — Но, поверь, ничего не измениться от того, что мы сейчас вынуждены расстаться! Наша любовь принадлежит нам с тобой, а не Парижу! Я так же буду любить, и ждать тебя! Всегда и везде! И, мягко освободившись, она подтолкнула его к двери, где Николя, заметно нервничая и беспокоясь, ждала мать.

Ближе к полудню, Гийом, нашел Анжелину в их кабачке. Она сидела за стойкой бара, на которой нетронутым стоял фужер вина, и вскрытый красочный конверт. — Не волнуйся! Теперь всё в полном порядке, — сказал он, присаживаясь рядом, и привычно целуя её в бледную сегодня щёку. — Они в Швейцарии. Мамаша Булез уже устроила его в клинику. Всё будет хорошо! Ведь даже вместе, вам с Николя ещё так мало лет! — Ободряюще улыбнулся он ей. — Спасибо тебе Гийом! Ты так помогал нам всегда! — Искренне поблагодарила его Анжелина, едва сдерживая слезы. — Я не волнуюсь, нет, я рада, что это всё кончилось, так, а не иначе! Музыкант потянулся к конверту. — Что это у нас? — Оля ля! Мадмуазель Мари Анж Соле приглашают вокалисткой в Мулен Руж! — Вот это здорово!!! Анжелина кивнула и включила звук телевизора. — « …президент Франции подписал постановление о депортации цыган…» — Эхом пронеслось из динамиков по еще пустому и гулкому залу маленького ресторанчика. — И что ты решила? — Помолчав немного, спросил у неё товарищ. Девушка порылась в рюкзачке, достала паспорт, и, глотнув вина, порвала его на несколько частей. — Нет больше, Гийом, мадмуазель Соле! Есть только беженка — цыганка — Анжелина Лаутару! — И что ты собираешься делать дальше, Анжелина Лаутару? — Сурово и серьёзно переспросил тот. — Именно то, что ты мне советовал! Учиться самой, и учить других! Я буду учить цыганских детей, Гийом, чтобы они не попадались на удочку таких грамотных подонков, как господин префект, и тогда, когда — нибудь, они обязательно станут не изгоями и не беженцами, а полноправными гражданами этого мира! — И вложив в прощальный поцелуй другу, всю нежность и благодарность, которую она к нему испытывала, небрежно забросила рюкзак за плечо, вышла на улицу. Улыбаясь на прощанье Парижу, заспешила на станцию метро, откуда два с лишним года назад, она сама шагнула в этот большой и прекрасный мир.