5. Возвращение

Я бросилась милому на грудь — ненадолго: он был изрядно грязен, и наши ласки ограничились кратким поцелуем. Тут же я кинулась хлопотать возле примуса — парней надо было скорее покормить. Обалдевшие от света, тепла и свежих запахов верхнего мира, они громко и несвязно пересказывали нам последние пещерные приключения. Дядя же Ринат ходил за сыном и беспокойно бормотал:

— Эльдарчик, ты помнишь, что у нас билеты на самолет? Два дня осталось… Как же мы успеем, а? ..

— Успеем, п-папа, — уверенно отвечал командир, — надо — так успеем!

Пока храбрые спелеологи умывались и переодевались, приготовилась еда. В честь завершения подземной части мы закатили царский пир — ребята сберегли пару пещерных едок, и в придачу к густой вермишелево-гречневой каше с мясом у нас образовалось две шоколадочки и орешки к чаю. Как это было вкусно! И съелось куда быстрее, чем хотелось бы.

За завтраком наши товарищи с пятого на десятое рассказали о покорении Графского Провала. Увы, до дна пещеру не прошли, на что хватило причин.

В первый день парней отчаянно мучил голод. Половин рассказывал, жестикулируя:

— Я сижу у колодца, жду, пока Стас съедет, смотрю -, а у стенки кусочек «Праги», прямо шоколадный, с кремом — м-м-м! Проморгался -, а это просто глина, ну, знаете, слоистая такая… Только глаза отвел — опять тортик!

Добравшись до подземных едок, изголодавшиеся герои накинулись на пищу… и расхворались животами. Сутки у них ушли только на то, чтобы оклематься от обжорства. Да и потом по колодцам и шкуродерам они продвигались не так легко и быстро, как хотелось бы: силы были уже не те, несколько экспериментальных толстых трансов-«свинюков» едва пропихивали через узости, а из-за дождей в пещере прибавилось воды. Ребята отставали от графика, спешили и от этого допускали ляпы. Очередной спуск в колодец обернулся для моего половина настоящим экстримом.

— … Я на веревке повис и заметил, что шлямбурный крюк на страховке болтается, — живо излагал он. — Я пассатижи взял, крюк ввернул, а обратно в поясной мешок убрать их заленился и сунул в комбез за пазуху. А они возьми да и провались под нижнюю обвязку, мне между ног! Я веревку травить начал. Еду — ничего, а как торможу, так пассатижи мне прям прищемляют… э… нежные места — жуть как больно! Ну, я веревку-то отпустил и просвистел, как Рэмбо, до самого дна, аж перчатки задымились! Еле-еле застопорить успел!

— Ага, — с ухмылкой подтвердил Егор, — ты так орал, что я напугался — думал, ты мне на голову сверзишься!

Несмотря на такие подвиги, до полусифона на пятисотметровой глубине храбрецы добрались только на третий день. Полусифон — это горизонтальный низкий ход, труба, почти до потолка залитая водой. После дождей это «почти» стало исчезающе мало, и соваться в трубу было попросту опасно. Времени на провешивание оставшихся до дна колодцев тоже не осталось: Эльдар вспомнил о своих билетах и посчитал дни. Пришлось срочно выходить наверх. Парни уперлись и за два дня вылезли все вместе, заодно и выбрав навеску. Страшно представить, как они тащили снизу гору трансов с мокрой веревкой и ПБЛами! Они цепляли мешки к обвязке по нескольку штук — гроздьями или один за другим, наподобие связки сосисок, — и с этим дополнительным весом вылезали по веревке. Федор однажды чуть не сверзился обратно в колодец, пытаясь выжать на бицепсе такую сцепку из пяти или шести тяжеленных «колбас». По узостям трансы пропихивали по одному, передавая из рук в руки, и необходимые для этого акробатические этюды сделали бы честь любому циркачу. Я же слушала красочную повесть и поражалась собственному благоразумию: как мудро было с моей стороны не лезть в это ужасное место!

Зато, когда парни вылезли из промозгло-ледяной, темной, тесной пещеры, они с невероятной силой ощутили радость жизни.

— Эх, как наверху-то хорошо!… — говорил мне милый растрогано. — Выползаешь из норы, и сразу — воздух! Травой пахнет — красотища! И со-о-лнышко встает! И небо такое — и синее, и розовое… А из гидры вылезти и на свободе помочиться — ка-а-а-йф! Потом мы к лагерю пошли — я смотрю, а там дядя Ринат на камушке стоит и его ветерок качает… Слушай, я его еле узнал: бомж бомжом! Одежка полиняла, волосы дыбом, бороденка клочьями, отощал весь, бедняга! Что вы тут с ним делали, а?

— Голодом морили, — пробурчала я.

Надо думать, я выглядела немногим лучше: в замусоленной одежде, с грязной лохматой головой, чернотой под ногтями и обветренным лицом. Но все мы не блистали ухоженностью, и мой эльф нашелся с комплиментом:

— То-то я смотрю, что у тебя, росомаха, попа стала меньше — тебе идет! — жизнерадостно заявил он.

Ох, недобрый у меня стал взгляд — не такого ждала я от него сочувствия! Но половин ничтоже сумняшеся чмокнул меня в щечку и продолжал расспросы. Ну, конечно, я рассказала ему о наших горестях и об ужасном ГКЧП, так некстати просочившемся в мировой эфир.

— Да, задница, наверное, — сказал половин без огорчения. — Ладно, спустимся — там посмотрим, сейчас-то что об этом беспокоиться?

И правда: сейчас надо было беспокоиться о сброске. Эльдар объявил, что он с папой уходит сегодня, вот только пару часиков поспит. Значит, носильщиков будет на одного меньше (дядя Ринат нес только свое), и все барахло придется стаскивать нам шестерым. Нелегкая нас ждет работа: общий груз уменьшился на съеденную пищу, но увеличился на грязь и воду, которую впитали веревки, и, значит, на круг не сильно-то изменился. И с едой у нас не стало лучше — пещерный припас кончился, остался только заначенный на сброску скудный паек и добытая Саней мамалыга. Однако вниз — не вверх, как-нибудь сползем… Так что ребята решили, в целях экономии времени, хотя бы сверху, по относительно пологой тропе, снести все в одну ходку.

Командир сдержал слово: поспав часа три, он лихорадочно запихал свои шмотки в мешок и накрутил на станок пару первых попавшихся трансов — он честно хотел облегчить нашу ношу. Повеселевший дядя Ринат охотно помогал ему. Вскоре после обеда из чая с сухариком они распрощались с нами и чуть ли не бегом дунули вниз. Им надо было поторапливаться: на весь путь у них оставалось два дня. И, чтобы не обездолить команду и не тратить время на приготовление пищи, Эльдар взял с собой исчезающе малое количество еды — так, пару раз поужинать…

Этой ночью мне было тепло — милый обнимал и согревал меня. И сон мой был бы сладок и покоен, если бы не голодное урчание наших кишок.

Голод поднял нас рано, засидеться за едой не получилось, так что мы быстро собрались и отправились по следам командира. Поход заканчивался, мы возвращались в общество. Что-то творится там? Всеобщее уныние, диктатура и тотальный контроль властей? Революция? Кровавый террор? Пора было заново пугаться, но мне уже было не до политики: от тяжеленного рюкзака скрипела спина и подгибались ноги, небо снова затянуло тучами, и оттуда полился на нас холодный мерзкий дождь.

Спотыкаясь и оскальзываясь, мы торопливо шагали по неровной тропе; помимо дождя, каждый цветок окатывал нас пригоршней ледяной воды. Ребята нагрузились поистине неподъемно; если кто падал, его ставили на ноги вдвоем — в одиночку он не мог ни встать с рюкзаком, ни навьючить снятый рюкзак на плечи. Сил на разговорчики у нас не осталось. Даже половин перестал отпускать дурацкие шуточки и хохмить, и время от времени сердито оглядывался на меня. В расстройстве — чем я его обидела? — я пыталась догнать его и сказать что-нибудь ласковое. В конце концов он не выдержал и мрачно потребовал:

— Росомаха, отстань. Я материться хочу, а ты мне мешаешь. Отойди подальше, тебе такое слушать незачем.

Я была поражена в самое сердце. Врет! Раз я ему мешаю, значит, он меня не любит! Иначе что б ему стоило удержаться от мата? Да, с этим ударом не могли сравниться никакие тяготы пути!

К вечеру в полном изнеможении мы доползли до Двух Бревен. Кош опустел, не было ни крикливого осла, ни кусачего пса, ни пастуха, у которого можно было бы попросить еды. Оставалась надежда на чужую заначку, и теперь даже я не сказала бы ни слова, реши ребята сожрать ее. Увы! Заначки на месте не было. Должно быть, хозяева спустились раньше и съели ее сами. Мужики как-то удержались от упреков в мой адрес, только Стас одарил меня тяжелым, словно камень, взглядом. Чем я могла их утешить? Я сварила на ужин два блюда — наше стандартное хрючево (теперь довольно жидкое) и супчик из мамалыги на воде. Простая эта пища канула в наши изголодавшиеся организмы бесследно. А половин вообще отказался есть. Вот! Он даже моей готовкой брезгует!

Хряпнув полстакана спирта, он завалился спать. Я приткнулась к нему, дрожа под отсыревшим спальником, и собралась лелеять уныние и обиду, но моментально уснула. Мне снова снилась ежевика, и я мечтала, как мы спустимся в лес и наедимся вкусных, сочных черных ягод.

Наутро дождь перестал, но крутой склон совсем раскис, и мы поняли, что сегодня придется таскать барахло в две ходки: на такой тропе со сверхтяжелым рюкзаком попросту убьешься. С половинной ношей мы скатились в буковый лес довольно быстро. Однако мечта моя не сбылась: ежевика закончилась. Конечно, ведь мы шлялись по горам уже больше двух недель, и ягода переспела и осыпалась. Я грустно рассматривала пустые плети.

— И не надейся, — проворчал половин, — нет тут ничего.

Он спускался по склону, не отрывая взгляда от земли — искал грибы; в руке у него уже красовалась пара моховиков. Но на что мне были моховики, если милый по-прежнему так холоден со мною! Разве может еда помочь моему горю? И я все глубже погружалась в тоску.

Мы остановились возле той самой лужи, где на подъеме варили грибной суп и грибной чай. Кучей побросав мешки, мы торопливо замутили и съели супчик из мамалыги с грибами. Теперь надо было возвращаться за оставшейся поклажей. И тут Стас, который добрел до места последним и, скорчившись, стучал зубами на своей пенке, объявил, что во вторую ходку не пойдет:

— Мне плохо, я, наверное, простудился — знобит, все болит, голова кружится и ноги не держат. Не могу я больше мешки таскать, как хотите. Мне надо отлежаться.

Действительно, вид у него был совсем больной, лоб горячий… Позже я узнала, что непосильная физическая нагрузка в самом деле может аукнуться чем-то вроде гриппа. Но в тот момент, при всей очевидности его болезни, я не могла удержаться от зависти и раздражения: он, лентяй, будет тут валяться, дрыхнуть полдня, а нам опять лезть в крутую гору за мешками! Злость моя была бессмысленна и несправедлива; и потому я молча выдала болезному анальгин и следом за половином поплелась вверх по тропе.

После краткого отдыха мне тоже было плохо как никогда: все суставы словно заржавели, мышцы отказывались повиноваться, и каждый шаг требовал отдельного усилия воли. И Он — как Он может быть таким бесчувственным?! Нет, чтобы меня пожалеть, обнять-поцеловать — пыхтит себе впереди и даже на меня не смотрит!

От жалости к себе на глаза у меня навернулись слезы, и, не удержавшись, я всхлипнула и шмыгнула носом. Половин обернулся и с беспокойством уставился на меня:

— Росомаха, что с тобой?!

— Мне пло-о-хо… я так уста-а-ла… еле ноги таска-а-ю… — немедленно разрыдалась я. — И ты-ы… на меня ду-у-ешься… За что-о-о?!

— Я? Дуюсь?! — половин был вне себя от изумления. — С чего ты взяла?

— Ты со мной не разгова-а-риваешь… и такой злой…

Половин обнял меня и прижал к себе.

— Конечно, злой, — виновато признался он. — Устал как собака, жрать хочу — погибаю! Но ты-то здесь не причем!

Он поцеловал меня раз и другой…

— Ну прости меня… Тебе плохо? Ну не ходи с нами, останься в лагере, отдохни… — бормотал он ласково.

Я помотала головой. Как я могла остаться? Ведь парням придется в придачу к своей поклаже разделить груз Стаса! Я таскала гораздо меньше, чем они, но вдруг «мои» килограммы сегодня переломят им спины, как та соломинка — верблюду? А главное — раз половин меня не разлюбил, значит, жизнь продолжается! Бодрость духа вернулась ко мне, я утерла слезы и, стиснув зубы, снова полезла вверх. Постепенно я расходилась, процесс движения стал менее мучительным; мы благополучно влезли наверх, подобрали остатки вещей и уже в сумерках вернулись в лагерь. Здесь, внизу, воздух был теплее, небо прояснилось… Стас к тому времени оклемался и приготовил пищу. Мы с милым в обнимку сидели у огня, и, несмотря на страшную усталость, боль в перетруженных мышцах и голод, душа пела во мне — Он любит меня по-прежнему, а его мрачность объясняется пустяковыми внешними причинами! Как все-таки странно устроены эти мужчины!

Так или иначе, наши испытания подходили к концу: до цивилизации было уже недалеко. Утром мы доели последние остатки пищи, ребята снова собрали все вещи в чудовищного размера «шаттлы», и к середине дня мы достигли знакомого проселка. Вдоль дороги кое-где рос кизил; мы не могли спокойно пройти мимо и жадно пожирали терпкие, кислые, неимоверно вкусные ягоды. Когда мы вошли в село, нашим взорам открылись фруктовые деревья, усыпанные аппетитнейшими яблоками, грушами, сливами… Я стеснялась тянуть руки через забор, половин же сорвал несколько яблок, а потом снял с изгороди и галантно преподнес мне обломленную ветку, на которой дозревали три груши. Удержаться было невозможно, и мы с наслаждением вонзили зубы в восхитительно сладкие, сочные, ароматные плоды.

Вскоре нам встретился знакомый — тракторист, который подвез наши мешки в самом начале пути; он приветливо, как со старыми друзьями, поздоровался с нами. Мы с Саней сразу подступили к нему с расспросами о ГКЧП — и возликовали, услышав, что затея негодяев бездарно провалилась. Сверкая глазами, шевеля усами, абхаз с удовольствием рассказал, как «Йэлцын сваых пазвал, с танка рэч сказал!… А салдаты в народ стрэлат нэ сталы, нэт! А патом Гарбачова асвабадылы, но тэпэр Йэлцын главный. А этых му…ков всэх посадылы!»

Из его не особо связного рассказа мы поняли главное: диктатура не состоялась, победа осталась за свободой и демократией. Ура! Значит, нашу страну — и нас вместе с нею — ждет замечательное, интересное, светлое будущее! ГКЧП рассосался в три дня, так и не став для нас «реальной историей»; у меня окончательно отлегло от сердца, и все мои страхи развеялись. Наивная, я и представить не могла, какие потрясения и жертвы принесет грядущий развал Советского Союза и то, что последует за ним…

В конце разговора абхаз пригласил нас в гости — отдохнуть и пообедать. Надо ли говорить, что мы с энтузиазмом согласились! Мы свернули с дороги на деревенскую улицу, и уже через четверть часа с удобством расположились в уютном, заплетенном виноградом, окаймленном инжирными деревьями зеленом дворике. Хозяин с сочувствием поглядывал на наши тощие, оборванные фигуры и наконец спросил:

— Паслушайтэ, тут два татарына пробэжалы пазавчэра — нэ ваши, нэт?

— Наши, — кивнули мы.

— Э, панятна! Галодные былы, бэднагы! Все вдол дарогы сожралы, нычэго нэ оставылы!

Да уж, Эльдар и дядя Ринат запомнились местным жителям! Позже мы узнали, что на сброске они поели только один раз и, понятное дело, по дороге хватали и пожирали все, до чего только руки дотянулись. Повезло мне, что половин был заметно выше них ростом…

Впрочем, селяне не питали на нас обиды за наше обжорство, даром, что сами жили небогато. Хозяин с двумя братьями быстро собрал стол; мяса на нем не было, зато овощи — свежие, жареные, тушеные — и фрукты были представлены в изобилии. Вместо хлеба на тарелки разложили нарезанную толстыми ломтями мамалыгу (плотную массу из недоваренной кукурузной крупы). Сама по себе мамалыга — блюдо пресное и безвкусное;, но с помидорами, чесночком, зеленью, пряным лечо она шла только так! Гостеприимные хозяева выставили и горячительное — чачу и домашнее вино, терпкое и кислое. На десерт был сладкий инжир с деревьев, и вот тут двухметровый рост Стаса пригодился как никогда: он легко доставал с высоких веток самые спелые, нежные, медовые ягоды. Я впервые в жизни попробовала свежий инжир — и узнала, что за амброзию вкушали греческие боги! Вкус этого приторного лакомства был непередаваемо прекрасен, и я полюбила инжир на всю оставшуюся жизнь.

Мужики опрокинули по стопочке, я отпила вина — за свободу, демократию и дружбу народов, — и мы с воодушевлением набросились на еду. Натощак выпивка мигом ударила нам в голову, разговор за столом сразу стал оживленным и веселым, что не мешало нам уплетать за обе щеки. Мы не могли остановиться, пока не смели со стола все, и впервые за много дней наелись до отвала. Правда, чувство голода притупилось, но не прошло окончательно. Просто в животе уже ничего больше не помещалось…

Осоловелые от еды и питья, мы все-таки нашли в себе силы распрощаться с хозяевами, собрать мешки и, пошатываясь, двинуться к станции — нам надо было возвращаться в Адлер, а оттуда — в Москву… Неизвестно, как мы сумеем добыть билеты — конец августа, на носу учебный год. Придется уезжать по одному, за взятку проводнику проситься на третью полку…

Мы даже не задержались в Гантиади, чтобы искупаться в море, сразу поехали в Адлер. На вокзале я первым делом отбила телеграмму родителям — «все хорошо, здорова, с гор спустились, скоро буду», — накупила булочек и мороженого, а потом уселась сторожить кучу наших мешков. Будучи натурой утонченной и возвышенной, я охотно предоставила ребятам право охотиться за «горящими» билетами и препираться с проводниками. Стас, Саня и Федор уехали по одному, прихватив с собой свою часть поклажи. А Егору, мне и половину повезло: нам досталось три билета в плацкарт, на соседние (и даже не боковые!) полки. Билетами нас осчастливил «коллега» — мальчишка лет восемнадцати из некоего московского спелеоклуба. Звали его Иван. Когда мы погрузились в поезд и распихали по щелям барахло, он рассказал, что явилось причиной нашего везения.

Иван был из новичков, которых опытные спелеологи взяли в экспедицию на хребет Арабика, чтобы обучать пещерному делу. И вот Иван и его приятель Паша под предводительством одного из взрослых спустились в небольшую пещеру, чтобы потренироваться ставить ПБЛ.

— Там узость входная, дальше колодец метров тридцать, под ним — большой обвальный зал, а на дне — здоровущие такие бульники… Ну мы нашли место поровнее, палаточку там расклячили, а потом решили гамак повесить между двумя каменюками. Кто ж знал, что один на честном слове держится!

Парни благополучно забили шлямбуры в два больших камня, растянули между ними гамак, Паша улегся в него… И тут один из камней накренился и упал, придавив ему ноги.

— Я такого не видел никогда! — с круглыми от ужаса глазами рассказывал Иван. — Эта плита центнера два весила, не меньше! А Пашка белый стал, как снег, ее приподнял и с ног столкнул! ..

Камень перебил бедняге ногу, и, конечно, тот не мог двинуться с места. Повезло еще, что у группы были с собою ПБЛ, вода и перекус! Старший устроил пострадавшего на пенке, укрыл палаткой и оставил с ним Ивана, сам же кинулся за помощью. Мальчишки вдвоем просидели в пещере несколько часов. Иван страшно боялся, что Пашка замерзнет, и все время тормошил его и заставлял разговаривать; все же они благополучно дождались своих и Иван, сам в получаморе, вылез наверх. Спасателей вызвали по рации, и они вскоре явились, поскольку до наземного лагеря невезучих спелеологов можно было доехать на машине. Спустя еще полсуток они вытащили Пашку, раздолбив предварительно ломами узкий вход в колодец. Пострадавшего увезли с горы в больницу, двое взрослых из команды остались с ним организовывать транспортировку в Москву, а нам достались их три билета. Как это иногда бывает, наша удача оказалась следствием чужого несчастья. Впрочем, мы не сильно горевали по этому поводу: ведь закончилось-то все неплохо. По молодости лет мы не сомневались, что кости у Паши срастутся, он полностью выздоровеет, и от ужасного происшествия останутся лишь воспоминания.

Поезд стучал колесами, мягко покачивался вагон. Мы в чистой, «цивильной» одежде вертелись на полках, пытаясь получше пристроить бурчащие от обжорства животы: еда, закупленная на сутки, была съедена в первые два часа. Мы так изголодались, что не чувствовали сытости, даже когда живот распирало от пищи. Однако это не портило нам настроения: мы возвращались домой — к родителям и друзьям, к городской толчее, к учебе и общажному быту. Наш поход завершился, но мы знали, что впереди нас ждут новые путешествия — новая суета и неразбериха, новые тяготы и испытания — новые, бесконечно интересные приключения и открытия.