Не каждый человек. Кто-то хочет брать. Кто-то — отдавать. Хотя я бы выбрал — взаимность. Быть понятым и понять. Отдать — и это то же самое, что получить, потому что, отдавая, ты становишься больше…

Не читал ты «Голос» и «Ксеноцид»… но ведь финал «Игры» ты читал. Разве не помнишь, как Эндер скитался по космосу с коконом Королевы в сумке?

Сперва он воевал. Но все время в Боевой школе он старался их понять. А в итоге — и понял, и полюбил… Он же не сознательно принял решение — убить их. Вовсе не факт, что он принял бы такое решение.

Но что бы ни сделал мальчишка, совсем маленький ребенок, играющий в игру, — но юноша, а потом мужчина, который знал, что натворил, — написал книгу «Королева Улья», понимая и любя жукеров — и желая, чтобы поняли и полюбили все. И потом все его действия были направлены на то, чтоб искупить причиненное зло, возродить расу, дать им дом и счастливую, полноценную жизнь.

Мотивом Эндера-мальчика в финальной игре — когда он взорвал планету — было вовсе не уничтожение расы вместе с матерями и невинными детьми. Он решил провалить экзамен, проиграть. И отдохнуть. Бросить игры. Потому что ему в голову не приходило, что военачальники, экзаменаторы, оставят в рядах такого полководца — такое чудовище, способное уничтожить целый вид.

Ну, он был тогда наивным ребенком…

Но это его мнение о допустимом уровне зла очень многое говорит о его характере и морали.

Что творится в больном мозгу безумца — это одно, а что происходит на практике — это совсем другое. Надо ли это специально объяснять?

Ведь речь не о том, как считает маньяк. А о том, как происходит в реальности. Что происходит с жертвой. Жертвы просят маньяков, чтобы те их пытали? А жертвы насилия — просят?

Дать наркоману дозу — это не любовь, пусть он и просит, поскольку тем и страшна наркозависимость, что человек уже неадекватен, он полностью во власти разрушительного стремления к наркотику. Он неадекватен. Понимая его нужды и заботясь о нем, надо его лечить, а не способствовать его разрушению.

 

Вообще странно всерьез рассуждать о больных людях, чье сознание замутнено их болезнью. Они больны, их надо лечить.

 

А когда я говорю о любви и насилии — я говорю о той из сторон, которая адекватна. Жертва адекватна. Зачастую и насильник адекватен. Вот о них и стоит рассуждать с точки зрения морали…

 

Извини, с чего ту мудрость вылезла? Ты считаешь, только мудрый человек способен по-настоящему любить кого-то, а не себя? Желать добра кому-то, как этот кто-то добро понимает?

По-моему, для этого особой мудрости не надо. Такое отношение бывает у людей, не наделенных особой мудростью — но наделенных добротой и способных смотреть на мир не сквозь призму себя-любимого.

Разве это так трудно — не заставлять, например, ребенка заниматься спортом (который родители обожают) — если самому ребенку этот спорт противен? Не пихать ему свой любимый шоколад, если ребенок совсем другие лакомства любит? Дарить ему не то, что в детстве желал бы получить ты, — а то, что желает здесь и сейчас твой ребенок?

По-моему, для всего этого особой мудрости не требуется…

А откуда здесь выплывает свобода, что она означает в контексте отношений Нарайна и его семьи (непризнанной жены и проданного в рабство сына), и что такое для Нарайна свобода вообще?

Уж если говорить о свободе — то этим словом обычно зовут стремление следовать собственным эгоистичным желаниям. Так он им следовал — или нет?

Ничего подобного. Просто для каждого явления есть свое слово. И особенность писателя — хорошего писателя — именно в том, чтобы выбирать правильные слова. Чем более правильное слово ты выбрал — тем более хорош ты как писатель.

Например, электричество. Плохой пример. Электричество — это физическое явление. Оно не имеет ровно никакого отношения к чувствам, наклонностям и эмоциям человека. А вот как им распорядиться — это уже имеет отношение к чувствам и наклонностям. Оно само по себе — не благо и не зло. Как и огонь, как и металл, и ядерная энергия, так далее, по списку.

А словом «любовь» называется сугубо человеческое чувство, определенная положительная степень сродства, приятия, расположения — к другим людям, к явлениям, к предметам… Но хотя диапазон явлений, называемых этим словом, довольно велик, особенно в нашем языке, — есть общее. Положительное. Радующее или обещающее радость. Приятное, притягивающее, привлекательное.

 

Для явлений иного порядка (например, связанных с разрушением, с отторжением, с насилием) — есть другие слова.

А когда это слово, «любовь», используется для вот этих деструктивных, разрушительных явлений — это уже проблема либо медицинского характера, либо — «болезнь души».

И как раз писатель может и должен быть «целителем душ». Тем, кто способен назвать всё своими именами и помочь людям разграничить зло и добро, любовь — и ее извращенные, отвратительные «отростки». Да все книги испокон веков так или иначе говорят об этом — что есть добро, что есть любовь, что есть свобода — а что есть зло, эгоизм и насилие.

 

Если Нарайн любил — то он это чувство в себе успешно подавил и извратил до неузнаваемости. Я допускаю, что он понимал это и страдал от этого, как страдает больной от раковой опухоли. Если это так, я готов ему сочувствовать — зная предысторию. Но когда автор пытается подать его болезненное, изломанное состояние духа как норму и любовь — я этого не понимаю. И пока мне не докажут — не пойму.

Любящие отцы не метят как рабов своих сыновей. Не выбрасывают их на воспитание маньякам-педофилам с жаждой убийства. Не продают другим педофилам, пусть и контролирующим себя и в целом неплохим людям… Любящие отцы держат своих детей у себя в доме и в тепле своей родительской любви, внимания и интереса к каждому слову и шагу ребенка, рассказывают им добрые сказки, гуляют с ними, укладывают их в постель и прогоняют подкроватных чудовищ.

А уж если любящий отец по каким-то крайне важным причинам не может сам воспитать ребенка — он потратит много сил, чтобы найти ему достойную, добрую, любящую семью. И если он богат — то еще и деньги вложит в его воспитание. Но уж как минимум — вложит заботу, выраженную в желании, чтоб ребенок был гармоничной личностью, был не только физически, но и духовно согрет, любим, внутренне свободен и счастлив.

 

И я честно не понимаю, что мешало Орсу создать свою нормальную семью — кроме его сугубо личных убеждений и опять же, сугубо личных проблем. Ты сам говоришь, что он был маргиналом. Он был свободен от мнений общества. Он мог спокойно жениться на ком хотел, признать сына… чтобы тогда случилось? Не король же он. Не какой-то знатный сеньор, вздумавший жениться на прачке и тем самым опозоривший себя в глазах света и своего семейства. Он работорговец и сирота. Падать ниже некуда — и всем на тебя плевать.

Чье мнение так заботило его, что мешало признать жену и сына?