карниззнаешь, приятель, либо ты в себя веришь, либо идёшь на дно.
ты — затерянный мелкий пиксель рекламной вывески, кадр кино,
если хочешь потухнуть, другим в равной степени всё равно.
никто спасать тебя не обязан.
никто не должен прописывать эту чёртову мысль у тебя в мозгу,
не должен выслушивать: «хочешь прыгну с крыши? ведь я смогу»,
не должен искать тебе смысл, мечту и стелить перед сном негу,
беречь от пули или от сглаза.
и не нужно давить на жалость, стонать: «мне плохо, я так устал»,
не смей просить утешенья у тех, кто стал крепче скуластых скал.
они научились идти в ночи, вспоминая свет, их скелет — металл,
сцепи зубы да слушай скрежет.
ты сам себе лечащий врач, приятель, сам психолог и адвокат.
просто добиваться вниманья, бросаясь вниз от своих преград,
намного сложней найди в себе силы и отмотать свой сюжет назад,
каждый снимок ненужный резать.
чёрная полоса поливает людей смолой, когда этого так не ждут,
друзья не будут вечно с тобой, близкие, знаешь, как мухи, мрут.
но каждый раз, опуская руки, ты швыряешь в урну их вечный труд.
всё, что тебе они дали прежде.
ты один из тысяч городских меланхоликов, алкоголиков и бродяг,
что не спят и глядят в кино, как ковбои пьют из железных фляг.
что едят фастфуд, звонят бывшим, стоят у окна, закуривая в затяг,
вспоминают все свои драмы.
видят в новостях, как людей жгли, унижали и ставили на колени,
как кого-то в квартале напротив жестоко убили за жалкий пенни,
у молодых дураков нет жажды жить без угрозы стать прахом, тенью.
без мечты, как без веры храмы.
сочини себе цель, смысл, идею, ну или хотя бы дурной каприз,
сделай хоть что-то. а если нет — то вот тебе лестница и карниз.
обними на прощанье кота, выпей виски, приятель, и падай вниз,
если себе ты не нужен даром.
у нас проблема, Хьюстону нас проблема, Хьюстон.
только давай без лжи во спасение,
иначе сразу отбой.
«всё будет хорошо!» — самое хреновое утешение,
гораздо лучше «я не знаю, что будет дальше, но проживу это вместе с тобой»
.
Хьюстон,
Хьюстон, у нас проблема.
мы взрослеем, грубеем, с головою уходим в быт.
и это давно доказанная теорема:
ничего нет больнее пропасти между тем, кто ты есть, и кем хочешь быть
.
мы взрослеем, Хьюстон.
реже чувствуя, реже плача.
чаще оставляем всё на автопилоты.
мне страшно, Хьюстон, ты лишь представь, что
лет через двадцать кто-то устроит разбор мной невыполненных полётов
.
у нас проблема, Хьюстон.
мы уходим в сериалы, книги, запираем двери,
и для этих сюжетов реальность — фон.
но нужно прорваться, несмотря на то, что в тебя не верят,
ведь песня остаётся песней, даже если её записали на диктофон
.
Хьюстон,
Хьюстон, у нас проблема.
в новом мире нет места для сказок и бабочек в животе.
ждать счастья, не ждать, вот в чём дилемма,
но тот, кто однажды увидел солнце, сможет выжить и в темноте
.
у нас проблема, Хьюстон,
у нас проблема. который год.
у нас проблема: мне дико пусто.
но я верю, Хьюстон, что всё пройдёт
обет молчаниядай обет молчанья, мой свет, лучше просто пиши в тетрадь.
слишком много помех и шума, слишком глухо ты стал играть.
мир, поломанный усилитель, не смолкает тут ни на час,
и чертовски так не хватает чистоты, акустики промеж нас.
раньше бросишь одно лишь слово — резонирует всё внутри,
а сейчас, сколько ты ни бейся, там лишь грязные пустыри.
каждый — потенциальный нищий, сумасшедший или беглец.
и от этого лечит только билет к морю в один конец.
там мы будем бродяги дхармы; учись чувствовать и внимать,
писать по букве свою лишь веру, любую истину обживать.
глядеть на звёзды под шум прибоя и быть все всяких координат,
не думать больше о том, как плох ты и как во многом ты виноват.
чтобы всё выжжено и забыто; дай ветру с солью развеять пыль,
гляди на звёзды и принимай то, каким когда-то давно ты был.
чтобы внутри снова звон и лёгкость; чище звук и честнее смех,
если сможешь с собою выжить, то ты будешь счастливей всех.
молчи, чувствуй, как много света; он проходит уже насквозь,
отпуская всё, что терзало, всё, что грызло, что не сбылось.
свободен тот лишь, кто зла не держит; учись думать и доверять.
бог, которого так боялся, хитро щурясь, стоит в дверях;
он седой весь и загорелый, как вернувшийся в порт рыбак;
его карающая десница вверх сейчас поднимала флаг,
птиц кормила, держала сети. наказать себя смог ты сам.
время выдохнуть весь свой ужас белой чайкою в небеса.
бери гитару — и к микрофону, заново собранный и босой;
всё, что дано нам, дано по силам. бери гитару свою и пой.
будь спокоен, не бойся шторма, нам ведь буря — родная мать,
когда ты думаешь, что познал мир, он начнёт тебя удивлять.
свобода в том, чтоб забыть про жажду, лучших не ожидать времён,
они сейчас; не молить о счастье, словно унижен и заклеймён.
как вода меняет свою структуру, так ты станешь старше и чуть мудрей;
и покой придёт к тебе. шумным ливнем в бесконечной степной жаре.
сна точка неткак у меня дела?
нормально, только родные стены уже ни черта не лечат,
крохотный город н. тяжеленным грузом упал на плечи,
и несмотря на пафосные цитаты, что не убивает, то нас калечит.
медным тазом наш крохотный мир накрылся.
как у меня дела?
не могу говорить по душам, о личном, вообще ни о чём таком,
боюсь показаться самому себе обычным нытиком и слабаком.
говорят, от этого спасаются сеансами психологов и табаком,
но я пока ещё не научился.
я всех бешу, даже не пытаюсь казаться другим счастливым,
хочу сделать, как лучше, но всё выходит нелепо, криво.
и кого ни проси: иисуса ли, будду, аллаха, шиву
ничего не изменится. опоздал.
видишь, я всё ещё не житель какой-нибудь там столицы,
скоро фраза «талант не пропьёшь» будет поводом спиться,
ночь длится три альбома placebo и сорок одну страницу.
сейчас бы билет в одну сторону и на вокзал.
от меня до тебя — иссохшие степи, поля, провода и станции,
нет ничего больней этой глупой немой дистанции.
её не сократить, по клавиатуре устало клацая,
ведь это огромный путь.
я зачем-то всё помню.
помню каждую ступеньку твоей старой пятиэтажки.
могу пройти наверх, закрыв глаза, без малейшей слепой промашки.
помню то счастливое время, когда для нас деньги были всего бумажки.
а ты это всё забудь.
понимаешь,
лучшие друзья — это когда твои беды мне, словно ножом по телу,
когда каждая твоя чёртова любовная драма меня задела,
когда утешать нет сил, а что-то менять — не моё ведь дело.
и это тяжёлый груз.
быть за рамками тех, кто разбился опять по стаям.
ведь у них хочешь, чтобы к тебе тянулись, так будь простая,
«да», когда «нет», китайским болванчиком всем кивая,
у них это главный плюс.
а я один, как блюзмен, как рыбак, привыкай. недаром,
если хочешь быть сильным, придётся терпеть удары,
придётся петь назло тем, кто считает тебя бездарным,
в пустом доме встречать рассвет.
как дела?
всё отлично, моя дорогая.
мы меняемся, что-то попутно теряя.
не хочется врать, я безумно скучаю.
ты — затерянный мелкий пиксель рекламной вывески, кадр кино,
если хочешь потухнуть, другим в равной степени всё равно.
никто спасать тебя не обязан.
никто не должен прописывать эту чёртову мысль у тебя в мозгу,
не должен выслушивать: «хочешь прыгну с крыши? ведь я смогу»,
не должен искать тебе смысл, мечту и стелить перед сном негу,
беречь от пули или от сглаза.
и не нужно давить на жалость, стонать: «мне плохо, я так устал»,
не смей просить утешенья у тех, кто стал крепче скуластых скал.
они научились идти в ночи, вспоминая свет, их скелет — металл,
сцепи зубы да слушай скрежет.
ты сам себе лечащий врач, приятель, сам психолог и адвокат.
просто добиваться вниманья, бросаясь вниз от своих преград,
намного сложней найди в себе силы и отмотать свой сюжет назад,
каждый снимок ненужный резать.
чёрная полоса поливает людей смолой, когда этого так не ждут,
друзья не будут вечно с тобой, близкие, знаешь, как мухи, мрут.
но каждый раз, опуская руки, ты швыряешь в урну их вечный труд.
всё, что тебе они дали прежде.
ты один из тысяч городских меланхоликов, алкоголиков и бродяг,
что не спят и глядят в кино, как ковбои пьют из железных фляг.
что едят фастфуд, звонят бывшим, стоят у окна, закуривая в затяг,
вспоминают все свои драмы.
видят в новостях, как людей жгли, унижали и ставили на колени,
как кого-то в квартале напротив жестоко убили за жалкий пенни,
у молодых дураков нет жажды жить без угрозы стать прахом, тенью.
без мечты, как без веры храмы.
сочини себе цель, смысл, идею, ну или хотя бы дурной каприз,
сделай хоть что-то. а если нет — то вот тебе лестница и карниз.
обними на прощанье кота, выпей виски, приятель, и падай вниз,
если себе ты не нужен даром.
только давай без лжи во спасение,
иначе сразу отбой.
«всё будет хорошо!» — самое хреновое утешение,
гораздо лучше «я не знаю, что будет дальше, но проживу это вместе с тобой»
.
Хьюстон,
Хьюстон, у нас проблема.
мы взрослеем, грубеем, с головою уходим в быт.
и это давно доказанная теорема:
ничего нет больнее пропасти между тем, кто ты есть, и кем хочешь быть
.
мы взрослеем, Хьюстон.
реже чувствуя, реже плача.
чаще оставляем всё на автопилоты.
мне страшно, Хьюстон, ты лишь представь, что
лет через двадцать кто-то устроит разбор мной невыполненных полётов
.
у нас проблема, Хьюстон.
мы уходим в сериалы, книги, запираем двери,
и для этих сюжетов реальность — фон.
но нужно прорваться, несмотря на то, что в тебя не верят,
ведь песня остаётся песней, даже если её записали на диктофон
.
Хьюстон,
Хьюстон, у нас проблема.
в новом мире нет места для сказок и бабочек в животе.
ждать счастья, не ждать, вот в чём дилемма,
но тот, кто однажды увидел солнце, сможет выжить и в темноте
.
у нас проблема, Хьюстон,
у нас проблема. который год.
у нас проблема: мне дико пусто.
но я верю, Хьюстон, что всё пройдёт
слишком много помех и шума, слишком глухо ты стал играть.
мир, поломанный усилитель, не смолкает тут ни на час,
и чертовски так не хватает чистоты, акустики промеж нас.
раньше бросишь одно лишь слово — резонирует всё внутри,
а сейчас, сколько ты ни бейся, там лишь грязные пустыри.
каждый — потенциальный нищий, сумасшедший или беглец.
и от этого лечит только билет к морю в один конец.
там мы будем бродяги дхармы; учись чувствовать и внимать,
писать по букве свою лишь веру, любую истину обживать.
глядеть на звёзды под шум прибоя и быть все всяких координат,
не думать больше о том, как плох ты и как во многом ты виноват.
чтобы всё выжжено и забыто; дай ветру с солью развеять пыль,
гляди на звёзды и принимай то, каким когда-то давно ты был.
чтобы внутри снова звон и лёгкость; чище звук и честнее смех,
если сможешь с собою выжить, то ты будешь счастливей всех.
молчи, чувствуй, как много света; он проходит уже насквозь,
отпуская всё, что терзало, всё, что грызло, что не сбылось.
свободен тот лишь, кто зла не держит; учись думать и доверять.
бог, которого так боялся, хитро щурясь, стоит в дверях;
он седой весь и загорелый, как вернувшийся в порт рыбак;
его карающая десница вверх сейчас поднимала флаг,
птиц кормила, держала сети. наказать себя смог ты сам.
время выдохнуть весь свой ужас белой чайкою в небеса.
бери гитару — и к микрофону, заново собранный и босой;
всё, что дано нам, дано по силам. бери гитару свою и пой.
будь спокоен, не бойся шторма, нам ведь буря — родная мать,
когда ты думаешь, что познал мир, он начнёт тебя удивлять.
свобода в том, чтоб забыть про жажду, лучших не ожидать времён,
они сейчас; не молить о счастье, словно унижен и заклеймён.
как вода меняет свою структуру, так ты станешь старше и чуть мудрей;
и покой придёт к тебе. шумным ливнем в бесконечной степной жаре.
нормально, только родные стены уже ни черта не лечат,
крохотный город н. тяжеленным грузом упал на плечи,
и несмотря на пафосные цитаты, что не убивает, то нас калечит.
медным тазом наш крохотный мир накрылся.
как у меня дела?
не могу говорить по душам, о личном, вообще ни о чём таком,
боюсь показаться самому себе обычным нытиком и слабаком.
говорят, от этого спасаются сеансами психологов и табаком,
но я пока ещё не научился.
я всех бешу, даже не пытаюсь казаться другим счастливым,
хочу сделать, как лучше, но всё выходит нелепо, криво.
и кого ни проси: иисуса ли, будду, аллаха, шиву
ничего не изменится. опоздал.
видишь, я всё ещё не житель какой-нибудь там столицы,
скоро фраза «талант не пропьёшь» будет поводом спиться,
ночь длится три альбома placebo и сорок одну страницу.
сейчас бы билет в одну сторону и на вокзал.
от меня до тебя — иссохшие степи, поля, провода и станции,
нет ничего больней этой глупой немой дистанции.
её не сократить, по клавиатуре устало клацая,
ведь это огромный путь.
я зачем-то всё помню.
помню каждую ступеньку твоей старой пятиэтажки.
могу пройти наверх, закрыв глаза, без малейшей слепой промашки.
помню то счастливое время, когда для нас деньги были всего бумажки.
а ты это всё забудь.
понимаешь,
лучшие друзья — это когда твои беды мне, словно ножом по телу,
когда каждая твоя чёртова любовная драма меня задела,
когда утешать нет сил, а что-то менять — не моё ведь дело.
и это тяжёлый груз.
быть за рамками тех, кто разбился опять по стаям.
ведь у них хочешь, чтобы к тебе тянулись, так будь простая,
«да», когда «нет», китайским болванчиком всем кивая,
у них это главный плюс.
а я один, как блюзмен, как рыбак, привыкай. недаром,
если хочешь быть сильным, придётся терпеть удары,
придётся петь назло тем, кто считает тебя бездарным,
в пустом доме встречать рассвет.
как дела?
всё отлично, моя дорогая.
мы меняемся, что-то попутно теряя.
не хочется врать, я безумно скучаю.
знаешь, ты заходи ко мне:
сна точка нет.