И все таки сероглюченцы не чужды искусства, даже провели вечер любителей поэзии. Игнатьич привез с району какого-то в стельку пьяного субъекта, одетого, как бомж, и всем доказывал, что это самый настоящий поэт. Естественно, ему никто не поверил, потому что и сам Игнатьич был нетрезв. Но на вечер поэзии в сеновале народ собрался еще днем — во первых, а где же еще собираться, а во вторых, шел дождь, и промозглый осенний день так и шептал про текилу и уютное местечко, где тебе всегда рады. Дон как раз отбыл накануне в Японию, по обмену опытом с якудзой какой-то, поэтому все протекало мирно — без автоматных очередей и тому подобного, что обычно сопровождало вечерний сеновальный отдых. То есть обстановка была настолько теплой и домашней, что поэт сразу почувствовал себя как дома и уснул. Да про него в общем-то и все забыли — в Сероглюках любой и каждый был поэтом, хотя стихи писались только на заборах и порой включали больше нецензурных выражений, чем цензурных.

— А что, братки, не подекламировать ли нам сегодня что-нибудь эдакое, лирическое, про осень, — Микки был в трауре, похоронив накануне одну из своих любимых куриц.

— И пральна, и давайте! — Колька-ассенизатор аж подпрыгнул от радости, вспомнив пару матершинных частушек.

И тут все вздрогнули от нечеловеческого воя проснувшегося районного поэта, который так начал декламацию своего творенья:

Изы-ыди, сатано гнилое!!!

Тебе не верит разума овал,

Алмаз души своей бесценный

Тебе так просто не продам!

…

Слегка офигев от такого начала, народ сбился в кучу, прижавшись к надежному бедру Бабы с веслом, и слушал, затаив в сдавленных волнением горлах непроглоченную текилу…