Дерябино, Опеньково, Неклюдово и, самое далекое, Едроховка — поселения, это даже не хутора, скорее выселки. Но дома справные, жители – всё фермеры, с утра до полуночи при делах, баловством им заниматься некогда. У кого пасека, у кого ферма, а у кого и свечной заводик, маслобойня, коптильня, семьи большие, дружные, справные, зажиточные. На центральную усадьбу в Нижнее Сероглюково нос редко кажут, но уж как приедут, на ярмарку или другой какой праздник, оттягиваются по полной. Сам дон Лебидо их уважает, и чего греха таить, откровенно побаивается. А уж как Ингрибтур со своими Бахаями заявился, так и вовсе стало – не забалуешь.
Они, правда, жители эти, своеобразные такие. И развлекаются своеобразно. Интернет у них спутниковый, не бедные потому что, и они всоциальные сети освоили, в жж пописывают.
Вот одна Лора написала давечаУ меня, извините за интимные подробности, есть привычка — собираясь в ванную, надевать трусы на голову. Потому что иначе, бродя туда-сюда, я их непременно куда-нибудь положу и потеряю.
Трусы (еще раз извините) хранятся у меня в шкафу в одной комнате, а полотенца — в шкафу в другой. Но теперь в той комнате, где шкаф с полотенцами, хранится ещё и сова. Я зашла за полотенцем, как обычно, с трусами на голове — и тут встретилась взглядом с совой.
Ой, — подумала я, — я же ей непривычна в таком виде, — и сняла с головы трусы.
Ну нифига себе, — подумала сова, — вот это фокус.
У нее был такой потрясенный вид, что я решила как-то все исправить и снова надела трусы на голову. Сова перевернула лицо глазами вниз. Мне показалось, что моя метаморфоза её позабавила. Я снова сняла с головы трусы — сова тут же перевернула лицо так, что её глаза выстроились светофором, один над другим. Я опять надела трусы на голову. Сова повернула лицо глазами вниз.
И сколько-то времени это продолжалось, и я сейчас понимаю, что хз что отдала бы за то, чтобы посмотреть на это зрелище: как в пустой комнате, при закрытых дверях, стоя напротив клетки с совой, какая-то тётка с абсолютно серьезным лицом методично надевает на голову трусы и тут же их снимает, надевает и снимает, снимает и надевает — в общем, удивляет сову.
Но это всё до приезда Бахаев было. Бахаи, они же созерцать приехали, вдохновлять, ну и Храм строить тоже, в свободное время. Волонтёры, одним словом. На выселки они и поселились, не в Нижнее же Сероглюково в сеновал этот срамной им селиться. Живут поживают, молочка нахалявку попивают.
И Ингрибтур, перед Нюркой-то стыдится, обидел девку, и со стыда обет безбрачия дал, сволочь такая. Нюрка-то его бы простила, и не нужен ей берег турецкий, и Африка ей не нужна, ей бы Ингрибтурика приласкать, прикипела она к нему душой, а он всё фигню какую-то лопочет:
— Когда твердые элементы соединились в сушу, а влага опоясала землю морями, растеклась по ней реками и озерами, тогда мир впервые вышел из состояния хаоса, над которым веял разделяющий Дух Божий. И дальше — посредством разграничивания ясных борозд — получился тот сложный и прекрасный мир, который, принимая или не принимая, стремятся узнать, по-своему увидеть и запечатлеть художники.
А Игнашка, тоже в Бахаи записался, сволочь клетчатая. Люську жаль, как она только его терпит. Он тоже за Ингрибтурчиком подпевает:
— Мы учимся строению периодов, кадансам, приступам, заключениям и украшениям посредством риторических фигур. Мы учимся, так сказать, кладке камней в том здании, зодчими которого хотим быть; и нам должно иметь зоркий глаз, верную руку и ясное чувство планомерности, перспективы, стройности, чтобы достигнуть желаемого результата. Нужно, чтобы от неверно положенного свода не рухнула вся постройка, чтобы частности не затемняли целого, чтобы самый несимметричный и тревожащий замысел был достигнут сознательными и закономерными средствами. Это и будет тем искусством, про которое говорилось: «Ars longa, vita brevis». Необходимо, кроме непосредственного таланта, знание своего матерьяла и формы и соответствия между нею и содержанием.
Спелись, одним словом, кенари недощипаные. И папенька Ерофей, Игнашка-то у нас Ерофеич, лучше бы он одноименного напитка с Ингрибтуром принял, он всё норовит последнее слово сказать, последнюю точку так сказать поставить. Поймает Ерофей Ингрибтура за единственную пуговицу, и как давай ему по мозгам ездить:
— Подводя итоги всему сказанному, если бы я мог кому-нибудь дать наставление, я бы сказал так: «Друг мой, имея талант, то есть — уменье по-своему, по-новому видеть мир, память художника, способность отличать нужное от случайного, правдоподобную выдумку, — пишите логично, соблюдая чистоту народной речи, имея свой слог, ясно чувствуйте соответствие данной формы с известным содержанием и приличествующим ей языком, будьте искусным зодчим как в мелочах, так и в целом, будьте понятны в ваших выражениях». Любимому же другу на ухо сказал бы: «Если вы совестливый художник, молитесь, чтобы ваш хаос (если вы хаотичны) просветился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой: в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, — и вы найдете секрет дивной вещи — прекрасной ясности», — которую назвал бы я «кларизмом».
Но «путь искусства долог, а жизнь коротка», и все эти наставления не суть ли только благие пожелания самому себе?
Трусы (еще раз извините) хранятся у меня в шкафу в одной комнате, а полотенца — в шкафу в другой. Но теперь в той комнате, где шкаф с полотенцами, хранится ещё и сова. Я зашла за полотенцем, как обычно, с трусами на голове — и тут встретилась взглядом с совой.
Ой, — подумала я, — я же ей непривычна в таком виде, — и сняла с головы трусы.
Ну нифига себе, — подумала сова, — вот это фокус.
У нее был такой потрясенный вид, что я решила как-то все исправить и снова надела трусы на голову. Сова перевернула лицо глазами вниз. Мне показалось, что моя метаморфоза её позабавила. Я снова сняла с головы трусы — сова тут же перевернула лицо так, что её глаза выстроились светофором, один над другим. Я опять надела трусы на голову. Сова повернула лицо глазами вниз.
И сколько-то времени это продолжалось, и я сейчас понимаю, что хз что отдала бы за то, чтобы посмотреть на это зрелище: как в пустой комнате, при закрытых дверях, стоя напротив клетки с совой, какая-то тётка с абсолютно серьезным лицом методично надевает на голову трусы и тут же их снимает, надевает и снимает, снимает и надевает — в общем, удивляет сову.