Когда с боями отступали к Сталинграду и наш измотанный полк оставили прикрывать отходящую к городу дивизию, думал всё. Почти окружили нас, злой попался немец, упорный. Но ты поднялся, лейтенант, сказал мне: «Прорвёмся, Петруша! Прорвёмся, старшина!» и повёл отчаявшихся, измождённых солдат в атаку. Отогнали немца, выстояли.

Под Курском танками нас давили, зарывали в окопах. Сколько ребят потеряли, дрогнули бойцы, да тебя «четвёрками» не испугать было. Меня пулемётчиком определил, сам за ПТР, бойцы прикрыли. Остановили танки, отошли враги. «Смотри, как горит» — говорил ты, по-мальчишески улыбаясь. Хорошо горело, и глаза солдат зажглись надеждой.

Плот наш чуть не перевернулся во время форсирования Днепра, — переплыли. Долбили миномёты, фрицы пытались нас сбить обратно в реку. Но не зря ты ребят, которые пошли, отбирал. И в тебя они верили. Оттого и прощаться с ними было больнее… Какой ещё командир так хлопотал о наградах? Кто ещё мог разбудить смертельно уставшего старого опытного врача, чтобы он, а не зелёный очкарик осмотрел раненого? «Поживёёёшь» — отвечал ты на его благодарный взгляд.

И под Кишиневом и в Румынии и в Венгрии умел ты с местными сладить. И языка не знал, да мало какая дивчина без гостинца со двора отпускала. «Смотрите мне, тут чтобы ни-ни!» Знали мы твои ни-ни. Завидовали белой завистью, шутили маленько, но от трофеев твоих не боевых не отказывались.

Как Одер перешли, жарко стало, многих на пути к Берлину оставили в немецкой земле. Да чувствовали уже запах победы, с каждым шагом становившейся всё сильнее. Только взгляд твой погас, когда в развалинах дома, что мы штурмом взяли, увидели тела юнцов в форме гитлерюгенда. И не такое мы уже видали, а тут переключилось в тебе что-то, захандрил. «Поживём еще, Петруша» — сказал мне, докуривая самокрутку. А взгляд то и не узнать уже.

Как ты там говорил: «Прорвёмся, Петруша! Прорвёмся, старшина!» Так что ж теперь лежишь, негодяй, не двигаешься? И надо то площадь перейти, а там Рейхстаг. Вставай мальчишка, осталась сотня метров! Вставай, капитан, скоро домой! Эх, Саша… Поживёёём.