Что же, я прочитал. Разумеется, ты хочешь, чтобы я что-то тебе сказал – постараюсь оправдать ожидания. Сложно сказать, что «Год некроманта» — рассказ о борьбе христианства с язычеством, как это представляется сперва. Сначала стоит сказать, почему с первого взгляда вопрос ставится именно так. Что ж, перечислю основные части: Колыбель чумы – битва христиан и сатаниста; ночь Самайна – разговор о поражении языческих богов и приходе бога христианского; сотворение щита – пытка и искушение христиан бесом; танец фэйри на лужайке едва ли об этом, но и там можно найти упоминания; наконец, последняя часть, Канун Йоля – антитеза христианству, где самопожертвование свершается во имя ненависти. И вот, тем не менее, то, что я прочёл не рассказывает о борьбе христиан и язычников. Почему? Потому что нет христиан. Но к этому позже.

После такого вступления хочу остановиться на вопросе совершенно уж не касающемся сюжета. Ты пишешь в настоящем времени. Всё, за редким исключением написано в нём. Мы, помню, как-то уже говорили на этот счёт, и, кажется, ты знаешь моё мнение. И всё же повторюсь. Не думаю, что в этой технике стоит выдерживать крупные тексты – она принуждает, позволь сравнение, к частому, поверхностному дыханию, даёт своеобразную, несколько искусственную, лихорадочную динамику и, что немаловажно, не принята в русском языке. Некоторые куски, некоторые части написаны замечательно, и там сам рассказ и техника его исполнения сливаются в симфонии, заставляя полностью погрузиться в мир (к таким отрывкам я, безусловно, отнесу разговор Греля и Охотника в гнезде, танец фейри и некоторые части из сотворения щита), в других, напротив, я почти уверен, что именно выбранная техника вызывает отчуждение и не даёт вжиться в происходящее – таково начало примерно до встречи в часовне с Охотником, особенно чувствуется это в таверне; такова погоня Охотника за Грелем, динамичная внешне, но затянутая, нестрашная, ненастоящая. Она держится только на балладе, на ритмических повторах – возможно, стоит усилить, подчеркнуть их, создать своеобразное, ритмизованное, вневременное пространство, где дождь, конь, луг, обрыв и дорога лишь призраки другого мира.

Ну и хватит про выбор времени, давай к чему-нибудь более увлекательному.

Очень удачны у тебя языческие силы – Охотник, фейри. Они красивы, сильны, жестоки, коварны – всё как положено. Разговор с Охотником в родовом гнезде хоть и выдержан в духе многих сказок, хоть и следует всем канонам, но проникнут таким внутренним напряжением, насыщен такой изобразительной мощью, что втягивает, как водоворот внутрь твоего рассказа. Куда как с меньшей напряжённостью, но большим изяществом и воздушностью описан танец фейри, тоже весьма удачный.

Поговорим о том, почему я считаю, что в романе нет второй стороны схватки, нет христиан. Дело в том, что священники, а особенно монахи, всю свою духовную жизнь готовятся к борьбе с искушением, со злом, они учатся как вести себя с лукавыми бесами, различать их прелести от божественного света. Это основное содержание христианской мистики. Кроме того, христианство — гонимая религия. Возросшая и набравшая силу именно в той среде, когда за веру могли подвергнуть любым пыткам и смерти. Значительная часть святых — мученики. И что же? Возьмём для примера главу о сотворении Щита. И что видим? Паладин (монах! Он несколько раз монахом назван), верит бесу, мало того — с ним договаривается, заключает сделку. Ровно как и книжник, который, кстати, вовсе уж языка лишён — о чём его ни спросят, он три слова невпопад брякнет и замолчит. Да если б у христианских проповедников был так подвешен язык, мир до сих пор оставался бы языческим. И ещё — что в этом эпизоде, что в колыбели чумы, христиане попадают в положение из которого нет хорошего выхода. Они прекрасно это видят, но заключают сделку с бесом, идут у него на поводу. К тому же у книжника сильно хромает логика — почему он думает, что Керен остановится, изготовив один амулет? Ведь он говорит: хорошо, я добровольно стану духом этого амулета, лишь бы ты не продолжал своих попыток, не губил людей. У сего беса главное занятие (развлечение уж во всяком случае) людей губить. Остановится он, как же. Или книжник на что-то иное надеялся? Вразумить епископа, например? Служителя Бога, который идёт против его воли, сношается с колдунами, покупает себе продление жизни – его он собирается вразумлять? И при помощи чего? Колдовства. Запрещённого христианам.

Итак, мы видели четырёх служителей церкви и знаем ещё про епископа – и ни один из них ни в малой мере не христианин. Даже книжник, авторское положительное отношение к которому очевидно, — он идёт на сделку с бесом, соглашается на его условия, служит его целям, и думает при этом, что кого-то спасёт. А потому я с уверенностью говорю – другой стороны нет, противников у язычества нет, значит и накал снижается, не возникает борьбы и взаимного напряжения.

Ну и позволь мне оговорить ещё одну тонкость – да, у тебя нигде церковь не названа христианской, но явно описана её атрибутика, использован её язык, то есть, волей-неволей, описанная тобой выдуманная церковь выдуманного мира, накрепко связана с католической христианской церковью.

Немного о другом. Каждую часть ты строишь как поединок. Как правило, именно не схватку, а поединок двоих. При всей жестокости, поединщики (по крайней мере один) испытывают к противникам одновременно любовь (в разном проявлении – сочувствие, плотское желание, восхищение красотой или силой духа), и ненависть, либо просто же желание мучить. Собственно на этом взаимном влечении и взаимном мучении (разумеется, с разной степенью взаимности для каждого случая), и выстраивается каждый эпизод. Такой подход, кроме того, что держит читательское внимание, заставляет сопереживать, ещё и приводит к некоторым повторениям. Угадывается развитие, общий план, потому чем больше таких отрывком, тем неразличимее они становятся. Кроме того, описанию свойственна дискретность, прерывистость, отдельность каждого отрывка, что делает текст похожим больше не на ткань, а на рассыпанные по столу шарики бус. Безусловно, прослеживаются внутренние связи, но пока они не так важны, они не получают движения, развития, не дают накала, скорее мы просто знаем некоторый набор внешних условий, своего рода постановку задачи, которую герои поспешно решают, чтобы пропасть вместе с концом главы, замкнуться в своём шарике. Не могу осуждать такой подход, он не кажется мне дурным, но наверняка имеет свои особенности, о которых я мало думал, но которые тебе придётся найти и учесть.

Безусловно любопытна параллель с самопожертвованием – оно происходит дважды. На смерть идёт Дерри и книжник, идут с разными целями: один заключает сделку с чернокнижником, другой с бесом, один мстит и ненавидит, другой надеется спасти чужие души, при этом первый выживает, а второй гибнет, цель первого достигнута, второй же, наверняка, ничего не добьётся. Я провёл эту параллель, но не стану делать выводов – нужно знать весь текст, понимать всю его задумку, чтобы судить о нём во всей полноте его смыслов.

Добавлю, что негоже персонажам явно средневековым так уж беззастенчиво пользоваться американизмами. Конечно, не нужна надуманная древность вроде вечной и нерушимой, суровой сдержанности и торжественности речи, но просто стоит слова выбирать с оглядкой.

Вместо заключения и вывода позволь лишний раз повторить, что выходит очень хорошо, слог ладный, написано бойко, кельтика отлично видна и читается, она оживает на твоих страницах, но если уж ты пишешь о христианах – вдохни жизнь и в них.