Он отвернулся. В его состоянии не пристало чересчур назойливо вглядываться в мир живых. Лучше смотреть на кирпичные остовы, слушать, как тихо шуршат, ссыпаясь с порогов, вездесущие песочные змейки. Скоро ты сам станешь таким же… кадавром.

Забор был испещрен примитивным граффити, надписи и рисунки наслаивались одни на другие, создавая впечатление зрительной какофонии, лишенной всякого смысла. Призыв «Мама, не делай аборт!» соседствовал с фаллосом, намалеванным той же черной краской из баллончика, а в откровение о Зое Бауэр, мастерице свободного секса, вкралась орфографическая ошибка.

Таэль Рувеус Крапп ни на что еще не решился. Он просто стоял и смотрел, как приближается локомотив, волоча за собой состав, как суетятся пассажиры с сумками и баулами, а проводницы торопливо проверяют у них билеты. Они не знали, садясь в вагоны, что катастрофа неизбежна, все поезда пойдут под откос, все самолеты рухнут на землю, все города будут смыты океаном или засыпаны песком. Вселенная разваливалась на куски, и он летел вместе с нею в черную пустоту, и в этом сценарии апокалипсиса для него и остальных живущих не предусматривалось счастливого исхода.

Солло представил тесные коридоры детдома, ржач кодлы за спиной, ухмыляющуюся рожу Кервета. Да, он мог бы напрячься и перетерпеть, он мог бы даже попытаться отомстить Кервету, но зачем? ради чего? Месть не имела смысла, ненависть не имела смысла, а сам Солло был пуст как выпитый стакан, как сухой тростник, и все же он больше не был прежним Солло.

Она вздымалась ввысь на несколько десятков метров, огромная лиловато-свинцовая масса воды, цунами, нависшее над побережьем. Ее верхний край постоянно колебался, то низко оседая, то снова взлетая к темному небу, и Солло понял, что это ураганные валы несутся один за другим, озаряемые сполохами молний, и упираются в невидимую преграду, и усмиряют свой порыв, не в силах обрушиться на материк.
Солло поежился — не от холода, а от какого-то нового, странного и щемящего чувства. Он ничего не значил перед этой стихией, все они, все люди на земле, не значили перед ней ничего, она смела бы их в миг, и деревья, и города, — так ливень сметает поселение незадачливых муравьев. И однако чужая враждебная мощь не могла прорваться сквозь тонкую ткань Завесы, сквозь прозрачную кисею, сотканную из невидимых магических нитей. Сквозь границу, поставленную человеком.

Вечно они со своими мамочками и папочками, тупыми домашними заданиями, выгулом собачек и мытьем тарелочек! Мелек открывал учебники только в школе и шатался по улицам дотемна. Он знал, что Адди и Хомяк завидуют ему. Он и сам не подозревал, что тоже им завидует.

— Они сами виноваты, — рокотал, обволакивая, дикторский бархатистый голос змееглазого. — У них был разгар очередного цивилизационного кризиса. Того самого, когда эйфория от собственного могущества застит разум и заставляет бессознательно стремиться к пропасти. Стандартный, многократно повторявшийся механизм. Они ждали суда, они его жаждали. Что ж, бойтесь исполнения желаний.

— Они не заслуживают смерти, — пробормотал он, уже зная, что согласен. — Не такой… не сейчас…
Человек с глазами змеи усмехнулся
— Досужие разговоры. Заслуживают ли они жизни? — вот как следовало ставить вопрос. И предлагаю закончить с пустыми философствованиями и перейти, наконец, к конкретике.

Илман подумал, что Харальд, наверное, специально старается занять Керу хоть какими-нибудь хлопотами — когда пересчитываешь банкноты или, допустим, сортируешь простыни, горе отдаляется и уже не так сильно давит в груди.

Странно все-таки — он во флаере, во всамделишном флаере, будто архонт! И еще странней, что этот полет почти не приносит радости — все чувства будто обесцветились, полиняли, как линяют и расплываются чернила на тетрадном листке, неосмотрительно оставленном под дождем. Не разобрать условия задачи, не догадаться, правилен ли ответ.

Невысказанные слова комом стояли в горле и одновременно внутри поселилась странная звонкая легкость, как в ясные зимние дни, когда воздух прозрачен, а на траве выпадает изморозь.

Единственно стоящее дело — создавать новые миры, когда на этой земле ловить уже нечего.

Лейка улыбалась. Ловите мгновения счастья, вспомнились слова из какого-то фильма. Сейчас она была счастлива. Да, счастлива! Рассвет разгорался, в шелесте прибоя окрашивал золотом волны. Их следы на песке затягивало водой.

Тишина обманчива, обманчива мирная гладь. Порой, в ясные дни, ей казалось, что она различает, как вдали, за призрачными холмами безымянных островов, трепещет, натягиваемое ураганами, полотно Завесы.