Яблоки. Детство. МамаБум-бум. Шлеп.
С веток падали яблоки.
Сыпались в траву с мягким шорохом, одно за другим, — бело-золотые, с тонкой полупрозрачной кожицей. И яблочный аромат разливался по саду, густой и пьянящий, его хотелось пить, пить, как самый лучший сидр, как медовый взвар, настоянный на плодах и травах.
Тропинка петляла среди деревьев. Он бежал по ней, иногда спотыкаясь и падая на теплую утоптанную землю, и порой и сам останавливался, пытаясь поймать пестрых бабочек, стайками кружащихся над соцветиями тысячелистника. А то запрокидывал голову и смотрел в небо, в бескрайнюю, бездонную синь, пронизанную солнечными лучами.
Он один играл среди яблонь и вишен. Его старшие братья и сестры с утра ушли помогать Отцу: убирать урожай, сажать новые деревья. Зерно станет хлебом, а саженцы пойдут в рост и вытянутся к облакам. И земля перестанет быть пустынной, зазеленеет, забурлит многоголосым птичьим посвистом, и под сенью юных лесов найдут пристанище зайцы, и тигры, и единороги.
Неслух-ветерок прокрался в ласковую тишину сада, зашелестел листочками, встрепал волосы на макушке. Донес родной голос:
— Юми! Юми!
И он, Юнатан Гарет Эйнтарме, маленький мальчик в футболке с облезлым принтованным рисунком на груди и застиранных, не по росту, шортах, задыхаясь от счастья и быстрого бега, кинулся к Той, которая его окликала.
Статная, на сносях, Она сидит на низкой скамеечке возле рыжей пятнистой коровы. Ловкие пальцы нажимают на вымя, сдавливают сосок, и в подставленное ведро с журчанием бьет упругая струйка молока. Вот Мать подняла голову, улыбнулась ему, зачерпнула ковшом из ведра:
— Пей, малыш. Пей до дна. И расти большим.
Он осторожно принял ковш обеими руками, резной деревянный ковш в виде крылатой ладьи. От теплого парного запаха на мгновение кружится голова. Он делает глоток, и еще один, и еще, и с каждым глотком он растет, как саженец, вытягивается к небу, к синему небу Острова яблок.
Высоко в зените солнце над Ильмарином.
С веток падали яблоки.
Сыпались в траву с мягким шорохом, одно за другим, — бело-золотые, с тонкой полупрозрачной кожицей. И яблочный аромат разливался по саду, густой и пьянящий, его хотелось пить, пить, как самый лучший сидр, как медовый взвар, настоянный на плодах и травах.
Тропинка петляла среди деревьев. Он бежал по ней, иногда спотыкаясь и падая на теплую утоптанную землю, и порой и сам останавливался, пытаясь поймать пестрых бабочек, стайками кружащихся над соцветиями тысячелистника. А то запрокидывал голову и смотрел в небо, в бескрайнюю, бездонную синь, пронизанную солнечными лучами.
Он один играл среди яблонь и вишен. Его старшие братья и сестры с утра ушли помогать Отцу: убирать урожай, сажать новые деревья. Зерно станет хлебом, а саженцы пойдут в рост и вытянутся к облакам. И земля перестанет быть пустынной, зазеленеет, забурлит многоголосым птичьим посвистом, и под сенью юных лесов найдут пристанище зайцы, и тигры, и единороги.
Неслух-ветерок прокрался в ласковую тишину сада, зашелестел листочками, встрепал волосы на макушке. Донес родной голос:
— Юми! Юми!
И он, Юнатан Гарет Эйнтарме, маленький мальчик в футболке с облезлым принтованным рисунком на груди и застиранных, не по росту, шортах, задыхаясь от счастья и быстрого бега, кинулся к Той, которая его окликала.
Статная, на сносях, Она сидит на низкой скамеечке возле рыжей пятнистой коровы. Ловкие пальцы нажимают на вымя, сдавливают сосок, и в подставленное ведро с журчанием бьет упругая струйка молока. Вот Мать подняла голову, улыбнулась ему, зачерпнула ковшом из ведра:
— Пей, малыш. Пей до дна. И расти большим.
Он осторожно принял ковш обеими руками, резной деревянный ковш в виде крылатой ладьи. От теплого парного запаха на мгновение кружится голова. Он делает глоток, и еще один, и еще, и с каждым глотком он растет, как саженец, вытягивается к небу, к синему небу Острова яблок.
Высоко в зените солнце над Ильмарином.