— Почему ты убиваешь? — тихо спросил Рэми.
«Потому что я хищник, — ответили теплые желтые глаза. — Хищники убивают, чтобы жить».
Рэми понимал и не хотел понимать. Мысленно просил не трогать более хозяйских овец, не убивать людей. Довольствоваться лесной живностью. Волчица столь же мысленно обещала, зализывая его раны, мягко покусывала его в ухо, заглядывала с любовью в глаза. Называла любимым волчонком, молила быть осторожнее. Говорила, что охранит и более не позволит обидеть, что всегда будет рядом. И ради этого «рядом» даже стерпит человеческий дух на его шкуре, запах дыма, которым пропитаны его волосы, его беспомощное слабое тело.
— Рэми! — крикнули за спиной.
Краем глаза Рэми увидел, как выбегает из-под яблонь старшой, как выхватывает из-за спины лук, натягивая до отказа тетиву.
— Жерл, прошу!
Волчица зарычала, мягко выскользнула из объятий волчонка и встала между мальчиком и дозорным. Скрипнула тетива, отпуская на волю стрелу, и Рэми, крикнув:
— Нет! — толкнул волчицу, кубарем покатившись с ней по крокусам.
Раздался едва слышный визг, вновь залились лаем, вылетая из-под яблонь волкодавы, вскинули луки подоспевшие дозорные.
— Отойди, Рэми! — закричал один из них, но мальчик не слушал. Он прижимался к волчице, заслоняя ее своим телом, слушал ее дыхание, биение ее сердца, выплюнул заветные слова, приказывая собакам остановиться, и говорил сквозь слезы, все говорил и говорил, надеясь быть услышанным.
— Она никого не убьет. Пожалуйста. Я обещаю, она никого не убьет. Ради богов, пощадите, она хорошая… точно хорошая. Пожалуйста, Жерл, поверь мне. Она на самом деле хорошая, она обещала!
— Опустите луки, — раздался, казалось, где-то совсем далеко голос старшого. — Рэми, мальчик, иди ко мне.
— Нет! — он упрямо жался к волчице, гладил ее мускулистую шею, успокаивал и упрашивал не рычать, не злить дозорных, показать, что она совсем не опасна. Не опасна же! Почему они не видят? Они же умные, почему?
«Потому что я хищник, — ответили теплые желтые глаза. — Хищники убивают, чтобы жить».
Рэми понимал и не хотел понимать. Мысленно просил не трогать более хозяйских овец, не убивать людей. Довольствоваться лесной живностью. Волчица столь же мысленно обещала, зализывая его раны, мягко покусывала его в ухо, заглядывала с любовью в глаза. Называла любимым волчонком, молила быть осторожнее. Говорила, что охранит и более не позволит обидеть, что всегда будет рядом. И ради этого «рядом» даже стерпит человеческий дух на его шкуре, запах дыма, которым пропитаны его волосы, его беспомощное слабое тело.
— Рэми! — крикнули за спиной.
Краем глаза Рэми увидел, как выбегает из-под яблонь старшой, как выхватывает из-за спины лук, натягивая до отказа тетиву.
— Жерл, прошу!
Волчица зарычала, мягко выскользнула из объятий волчонка и встала между мальчиком и дозорным. Скрипнула тетива, отпуская на волю стрелу, и Рэми, крикнув:
— Нет! — толкнул волчицу, кубарем покатившись с ней по крокусам.
Раздался едва слышный визг, вновь залились лаем, вылетая из-под яблонь волкодавы, вскинули луки подоспевшие дозорные.
— Отойди, Рэми! — закричал один из них, но мальчик не слушал. Он прижимался к волчице, заслоняя ее своим телом, слушал ее дыхание, биение ее сердца, выплюнул заветные слова, приказывая собакам остановиться, и говорил сквозь слезы, все говорил и говорил, надеясь быть услышанным.
— Она никого не убьет. Пожалуйста. Я обещаю, она никого не убьет. Ради богов, пощадите, она хорошая… точно хорошая. Пожалуйста, Жерл, поверь мне. Она на самом деле хорошая, она обещала!
— Опустите луки, — раздался, казалось, где-то совсем далеко голос старшого. — Рэми, мальчик, иди ко мне.
— Нет! — он упрямо жался к волчице, гладил ее мускулистую шею, успокаивал и упрашивал не рычать, не злить дозорных, показать, что она совсем не опасна. Не опасна же! Почему они не видят? Они же умные, почему?