Император и дуракНа полу с мозаиками, которые лично выбирал принцепс, лежат трое: мужчина, женщина, ребенок. Благословенная тишина царит в галерее. Риму нет дела до них. Но и им уже нет дела до Рима. И в этом великое благо, подаренное смертью…
Но послышались робкие шаги издали. Кто? Неужели хоть кто-то из людей захотел отдать дань былому величию? Коснуться поцелуем холодной руки? Сказать о любви?
А! Ну, конечно! Среди здоровых и благополучных нет таких. Они у ног нового владыки Рима. Здесь только существо, именуемое Порциусом. Недочеловек, бедняга, дурачок…
— Калигула! — говорит он мертвому владыке. — Калигула! Вставай!
В одной руке дурачок держит неизменную миску с полбой. Другою касается плеча принцепса.
Мокро повсюду: и плечо, и грудь, и живот мокрые. И цезарь мокрый, и женщина его, что склонилась над ним. Все в красном. Это цвет крови. Порциус знает. Это красивый цвет. Только он что-то значит. Он значит плохое!
— Калигула, — робко спрашивает Порциус, и в голосе его слышна еще непролитая слеза. — Ты уже не самый главный? Они так сказали. Они смеялись…
Ответа нет. Принцепсу все равно, что они смеялись. Это важно Порциусу, но что такое этот Порциус? Он ведь от рождения умер. Порциуса нет, его и не было как человека. Никогда!
Вне себя, дурак тормошит того, кто не слышит. Отставив миску с полбой подальше, теребит принцепса, дергая за плечо. Он хочет быть услышанным! Ему это нужно. Тот, кто не считает Порциуса человеком, он не знает, что у Порциуса может быть горе. Он не знает, что у Порциуса болит в груди, слева, что Порциус умеет плакать…
Нет ответа от того, кто Порциуса баловал, а может, и любил. И дурачок решается на крайнее средство. Это самое важное, самое главное в жизни. От этого никто не может отказаться. Он бросается к миске с полбой, которую бросил в стороне.
— Вот, Калигула, вот, — говорит он, плача. — Возьми полбу. Полба вкусная, Калигула, возьми! Порциусу не надо! Порциус совсем не голодный!
Тишина в ответ. Тишина в галерее. Там, над ней, безумствует Рим. А здесь тишина и покой, уже навеки…
Но послышались робкие шаги издали. Кто? Неужели хоть кто-то из людей захотел отдать дань былому величию? Коснуться поцелуем холодной руки? Сказать о любви?
А! Ну, конечно! Среди здоровых и благополучных нет таких. Они у ног нового владыки Рима. Здесь только существо, именуемое Порциусом. Недочеловек, бедняга, дурачок…
— Калигула! — говорит он мертвому владыке. — Калигула! Вставай!
В одной руке дурачок держит неизменную миску с полбой. Другою касается плеча принцепса.
Мокро повсюду: и плечо, и грудь, и живот мокрые. И цезарь мокрый, и женщина его, что склонилась над ним. Все в красном. Это цвет крови. Порциус знает. Это красивый цвет. Только он что-то значит. Он значит плохое!
— Калигула, — робко спрашивает Порциус, и в голосе его слышна еще непролитая слеза. — Ты уже не самый главный? Они так сказали. Они смеялись…
Ответа нет. Принцепсу все равно, что они смеялись. Это важно Порциусу, но что такое этот Порциус? Он ведь от рождения умер. Порциуса нет, его и не было как человека. Никогда!
Вне себя, дурак тормошит того, кто не слышит. Отставив миску с полбой подальше, теребит принцепса, дергая за плечо. Он хочет быть услышанным! Ему это нужно. Тот, кто не считает Порциуса человеком, он не знает, что у Порциуса может быть горе. Он не знает, что у Порциуса болит в груди, слева, что Порциус умеет плакать…
Нет ответа от того, кто Порциуса баловал, а может, и любил. И дурачок решается на крайнее средство. Это самое важное, самое главное в жизни. От этого никто не может отказаться. Он бросается к миске с полбой, которую бросил в стороне.
— Вот, Калигула, вот, — говорит он, плача. — Возьми полбу. Полба вкусная, Калигула, возьми! Порциусу не надо! Порциус совсем не голодный!
Тишина в ответ. Тишина в галерее. Там, над ней, безумствует Рим. А здесь тишина и покой, уже навеки…