Адалан посмотрел на витраж: капля света на темном стекле, стекающие с нее сплетения форм и красок, и среди них угадываются три танцующих фигуры — не то люди, не то твари бездны. Сами собой в памяти всплыли строки Песни Всетворения. Он оглянулся на учителя и тихо запел:
— Было это тогда, когда ничего не было. Было это там, где ничего не было. Не было — и стало: стала искра и стала капля. Упала искра в каплю и растаяла. И появились дети, числом три, и стали дети творить где и творить когда, чтобы было место играть и время меняться. И стали дети делать себе игрушки малые и большие, каждый то, что любил. И любил старший во всем порядок, закон и свет светлый, и творил закон и свет светлый. И любил средний во всем хаос, свободу и темную тьму, и творил свободу и темную тьму. И любила младшая мир и братьев своих, и звала их играть вместе, расти и меняться, и творила она любовь…
— Да, мальчик, — кивнул магистр, — триумвират Творящих: Закон, Свобода и Любовь. Хорошо поешь на даахири, сложный язык для человека.

Учитель указал на другую арку, в створе которой были изображены две фигуры: зверь-даахи и человек. Черно-серый, как клубящийся дым, зверь замер, чуть припав к земле, крылья отведены назад, хвост и лапы в напряжении: прыжок — и гибкое тело растворится в небе. Но витые рога настороженно подняты, а морда зверя повернута к человеку. Человек, молодой мужчина, смотрит прямо на Адалана, светлые волосы и полы одежды треплет невидимый ветер, лицо спокойно, а взгляд прямой и открытый, в руках человека сияет маленькое солнце. Изображение этих двоих обнимает третий, огромный дракон со змеиным туловищем и когтистыми лапами. Крылья его застят небо, а рогатая голова щерится у ног. Лиловый с зелеными переливами, дракон кажется великим существом, какие бывают только в сказках.
Адалан, уже увлеченный разговором, с готовностью ответил:
— Дракон, дитя Закона, человек, дитя Свободы и даахи, дитя Любви.