Критика на… э-э-э если кворум наберется, то на внеконкурс, если не наберется, то конкурс

 

Лечу я, значится, на дирижабле и вижу, как одна автор притчу пишет, с натуры. Разложила мольбертик, э-э-э, нет, не мольбертик, а планшетик и пишет что-то. Заглянул я из-за плеча на её творение. А там такими крупными мазками притча пишется, спрашиваю я её так ненавязчиво, для начала разговору

— Притчу рисуете?

А она мне и отвечает человеческим голосом.

— Ты глаза-то свои разуй, какая ж она притча, коль тут сказка.

Удивился я конечно, что ты за сказка, если в тебе сюжет совсем не сказочный, герои странные, да и хвост истории без хэппи энда? Но промолчал, потому как здоровьем не вышел, а планшет выглядел довольно увесистым.

Ненавязчиво продолжая беседу и незаметно заходя под левую руку я всё-таки решился указать на некоторые спорные моменты.

— Так вроде там и люди ведут себя неестественно, в сказках и так всё ясно, тут герой, тут злодей, тут волшебство. А у вас и история какая-то непонятная описана, мол взяли изобрели и началось счастье счастливое. Вот если как бы на улице подошли к тебе и начали рассуждать о значении марксизма-ленинизма в истории человечества в целом и его влиянии на жителей села Кукуевка в частности. Неестественно это для сказки, а вот для притчи самый раз. Смесь эдакого абстракционизма с неприкрытой митьковщиной.

Неодобрительно глянула на меня автор, но продолжила творить и на картине явственно начали вырисовываться романтические линии сюжета. Выполненная в мрачно-жестоком стиле она придала сказке-притче бытового реализма. Что может быть более вечным, чем неравенство в любви, когда один любит, а второй позволяет себя любить. И такой печалью дохнуло от этого произведения, что временно потерял дар речи. Так и молчал до самого печального конца истории, когда всё тайное стало явным и в лучших традициях шекспировских трагедий все померли.

— Но как же? — задал я вопрос, который крутился у меня на языке. — Ведь зло же не побеждено, нельзя же так заканчивать.

Но задав этот вопрос, явственно увидел грусть в глазах автора.

— Можно, — с печалью в голосе сказала она, — именно так и можно.

Долго я стоял, уцепившись руками за леера дирижабля. Воздушное судно летело в неизвестность, направляемое волей судьбы, которая одаряла, миловала и казнила, руководствуясь только ей ведомой волей.