«Я, Нарайн, последний из Орсов, именами Творящих — Любовью, Свободой и Законом, силой и властью старшего рода проклинаю Вейза-нечестивца и весь род его до скончания веков. Пусть благодать для них обернется страданием, прахом могильным — земля под ногами, бездной зияющей — небо над головой. Пусть сам я стану его проклятьем: плоть — клинком, кровь — ядом, жизнь — смертью. И будет так. Сегодня и всегда»
— Убью, — ласково произнес Дикарь и шагнул к мальчишке… но вдруг замер, сжался, задрожал, и, чуть не скуля, отступил — сам воздух вокруг орбинита сгустился, потемнел, а из голубых глаз со сжавшимся в точку зрачком выглянула настоящая тварь бездны — первозданное беззаконие.
— Спасибо тебе, тетка Рахи, — усмехнулся он, мягко проводя кинжалом от уха до уха пленницы. Потом просто столкнул ее с седла на дорогу и повернулся к своим спутникам, — Помните уговор? Делайте, что хотите, но никаких пленников, никаких выкупов или невольников. Все, кто есть в доме, должны там и остаться. Вперед!..
Нарайн отлично помнил эту улыбку — родовой знак Вейзов. Точно так же Гайяри развлекал столичную публику на арене: выходил, обезоруживающе улыбался и побеждал, зачастую даже не оцарапав противника, а потом смиренно ждал приказа избранника Айсинара: убить или отпустить. Избранник был милостив — как правило, бойцы обнявшись, расходились. Но раз мальчишка Вейз дрался с наемником-берготом, который был так удачлив, что сумел его ранить. И тогда высокий покровитель вдруг сказал: убей! В тот же миг несчастный лишился головы, а улыбка Гайяри осталась по-прежнему светлой и беззаботной. Вспоминая этот случай, Нарайн до сих пор содрогался от отвращения.
И тут же привиделась другая улыбка, очень похожая — но только ему… Салема. Вспоминать невесту было еще больнее. Творящие милостивы, может быть, ей уже нашли более подходящую пару.
— Этот малыш — лучший боец Орбинской арены, — ответил Нарайн бородатому, — не дури — стреляй.
Нарайн спешился, подошел к раненому и присел рядом.
— Что, Гайи, не хочется больше улыбаться? Где твой батюшка? Никак в Шиварии. Или уже в Мизаре травой пыхтит? А твой высокий покровитель? Небось в дальние щели дворца забился? А ведь вас предупреждали.
Последний детский визг взвился и захлебнулся.
Гайяри уже не пытался держать лицо, только крепче сжимал рукоять кинжала. Хорошо. Если за ним придут — кто-то из этих свиней еще свое получит. А если так и бросят умирать — что ж, можно будет долго не мучиться. Но это все потом, время есть, а сейчас…
— Именами Творящих, Законом, Свободой и Любовью, силой и властью старшего рода, я, последний из Вейзов, требую справедливости: пусть враг мой, Нарайн Орс, и весь род его до последнего потомка, будет богами отринут и проклят…
— Тиронский плащ, черный маг Йенза, не для войны и крови, а для мира и помощи.
— Улыбнись, Титу, зато ты жив, а мог бы в канаве под Мьярной гнить.
— Пустое, Ярда, тебе не в бой идти — домой спешить надо. Твоя жена со дня на день дитя родит…
Так и шел сквозь умгарское войско, маленький, спокойный, с жуткой недетской мудростью раздавая советы. А потом пропал. Как и куда — никто не заметил.
Только где теперь эта гордость? Немыслимо: Орс — работорговец. И везет мальчишку на ярмарку не ради радости и праздника, а чтобы продать! Продать тому, кто любит молоденьких мальчиков и души не пожалеет, чтобы иметь в своих покоях златокудрого орбинита… докатился. Предки не то что в бездне — в сияющих чертогах со стыда сгорят…
— Я — вершитель, — зло прошептал он, — все решаю сам. Имел я планы Творящих на свой счет!..
Даахи забрал детей и направился к выходу. У стойки остановился, выложил увесистый кошель — мол, возмещение за пожар. Трактирщик расплылся услужливой улыбкой, а Рауф усмехнулся: уже сегодня к ночи вся Мьярна будет рассказывать об инициации истинного мага, привирая вдвое, а то и втрое против правды. Любопытные горожане сбегутся в «Златорог» посмотреть на следы огня бездны беззакония, а этот самый трактирщик возблагодарит Творящих и даже не помыслит о том, чтобы привести зал в порядок.
У самого порога даахи снова остановился, оглянулся на торговцев и поймал взгляд златокудрого. Сказал, как приговорил:
— Боги слепы, Нарайн Орс из Орбина, ты не заслужил этого ребенка.
И тут же привиделась другая улыбка, очень похожая — но только ему… Салема. Вспоминать невесту было еще больнее. Творящие милостивы, может быть, ей уже нашли более подходящую пару.
— Этот малыш — лучший боец Орбинской арены, — ответил Нарайн бородатому, — не дури — стреляй.
— Что, Гайи, не хочется больше улыбаться? Где твой батюшка? Никак в Шиварии. Или уже в Мизаре травой пыхтит? А твой высокий покровитель? Небось в дальние щели дворца забился? А ведь вас предупреждали.
Гайяри уже не пытался держать лицо, только крепче сжимал рукоять кинжала. Хорошо. Если за ним придут — кто-то из этих свиней еще свое получит. А если так и бросят умирать — что ж, можно будет долго не мучиться. Но это все потом, время есть, а сейчас…
— Именами Творящих, Законом, Свободой и Любовью, силой и властью старшего рода, я, последний из Вейзов, требую справедливости: пусть враг мой, Нарайн Орс, и весь род его до последнего потомка, будет богами отринут и проклят…
— Улыбнись, Титу, зато ты жив, а мог бы в канаве под Мьярной гнить.
— Пустое, Ярда, тебе не в бой идти — домой спешить надо. Твоя жена со дня на день дитя родит…
Так и шел сквозь умгарское войско, маленький, спокойный, с жуткой недетской мудростью раздавая советы. А потом пропал. Как и куда — никто не заметил.
У самого порога даахи снова остановился, оглянулся на торговцев и поймал взгляд златокудрого. Сказал, как приговорил:
— Боги слепы, Нарайн Орс из Орбина, ты не заслужил этого ребенка.