1. Представьтесь, пожалуйста. Если пишете под псевдоним, то почему выбрали именно его?
Ворон Ольга. Потому что это производное от фамилии и реальное имя.
2. Как давно вы пишете? (С какого возраста начали писать? В каком жанре?)
С 5 лет — стихи. С 15 лет — проза. С 24 лет — музыка и слова.
3. Ваш норматив написанного в день? Есть ли он вообще?
Его нет. Ибо норматив для хобби в присутствии перегружающей подчас работы невозможен. Если дорываюсь до писанины, то могу сделать до 30 000 в сутки. В обычное время, урывками в день может быть где-то 5 000
4. Составляете ли вы план или пишите интуитивно?
Составляю. И потом пишу интуитивно.
5. Как вы боретесь с «творческой хандрой»?
Сажусь и пытаюсь писать. В первый день пропорции приблизительно такие — на один час одна строка. В последующие становится лучше. День на третий затык проходит и пишется уже реально хорошо — расписываюсь.
6. В каком жанре пишете сейчас? В каких жанрах хотели бы себя попробовать?
Обычно пишу фантастику. Сейчас пробую новый для себя жанр — эпическое фентези.
Попробовать далее хочу постапокалиптику.
7. В каком жанре никогда не стали бы писать и почему?
Любовная хистори. Ненавижу сопли без причин. Если страдать — то как в Освенциме, а не потому что одна дура не поняла другого идиота, а тот в это время вздыхал по третьему уроду, и все трое не смогли собраться с силами, чтобы встретиться и поговорить нормально. Рррррр! Ненавижу этот жанр за то, что плодит логических дистрофиков и социальных импотентов!
8. Что вас вдохновляет больше всего?
Музыка. Иногда события собственной жизни.
9. Любимый классик/писатель отечественный и зарубежный.
Совсем любимых авторов у меня нет. Есть только любимые произведения. А их много.
11. Для чего (или для кого) вы пишете? Каковы ваши цели в писательстве?
Для людей. Целей много:
— расслабиться и получить удовольствие от создания мира;
— потешить любимых людей интересной историей;
— донести свои представления до людей и, может быть, переформатировать чьи-то.
Ну и конечно! Самое главное почему я пишу — это землеройка!
12. Читают ли вас родные и близкие? Если да, то поддерживают ли?
Да! Читают и оооочень поддерживают! Иногда так, что хочешь или нет, а приходится садиться и писать дальше
13. Небольшая выдержка из вашего текста, которая вам особенно нравится.
Небольших нет. Мне нравятся сцены, а не фразы. Поэтому вот одна из любимых. Диалог между героями, которые только что познакомились-подрались, а теперь болтают за-жизнь. Мужики тертые. ГГ из спорта, а Чахлый — с армии. Оба уже в возрасте.
ОффтопикЧахлый оскалился:
— Знаешь, как нас учили на гранату ложиться?
Я пожал плечами – откуда ж?
Лицо Чахлого перекашивала недобрая ухмылка и ничего хорошего ожидать не приходилось.
— Думаешь, жужжали с утра до вечера о том, как это надо? Какой это подвиг? Что надо свои кишки насадить на взрыв, чтобы другие не передохли? Спасти, типа, всех? Матросовых, ядрёна-матрёна, делали? Хрен! Нас два месяца гоняли падать на болванку! — Глаза у Чахлого заблестели, скулы обострились, но голос остался хриплым и спокойным: — Просто падать, понимаешь? С разбегу. С разворота. С лестницы. С окна. На первый же звон по полу. На первый же взгляд. На команду и без команды. Увидел – упал! Всё! Никаких сантиментов. Никаких тебе «за-ради друга живота не пощадить». Просто: увидел – упал. Под пузо эту суку сгребаешь и замираешь. А тебе очки насчитывают. А потом перед всем строем пропесочивают – не так упал, не так сгруппировался, не так эту суку прижал…
Чахлый усмехнулся и отвёл глаза. Взгляд его зацепился за дальнее солнце в белой дымке над горой и стал мутным, словно он много выпил.
— Друган у меня там был. Слоном звали. Да какой друган! Мы с ним говорили-то за жизнь один разок. Просто мы там все салаги были, а он уже третий год по контракту пахал, вот к нему и держались поближе все. У него дома уже была жена и мелочь пузатая – доча, он её фотку, кажется, всем раза по четыре успел под нос сунуть. А там на фотке круглая мордочка скривлённая булочкой румяной, вся в пелёнках – один хрен пацан или деваха – только по розовым бантам и отличали. А Слон фанател от фотки этой, на груди в кармане таскал. И вообще после рождения этой булочки, Слону крышу сорвало начисто. Толерастией заболел, чудик. Хотел соскочить, уехать…
Наверное, если бы у меня были жена и ребёнок, я бы не пошёл по контракту туда, где стреляют – остался бы с семьёй. Но, с другой стороны, если чуял хоть дыхание беды возле них – за сотни километров рысцой бы бежал, чтобы остановить. И стрелять бы научился. И на «суку» падать. И давил бы черномазых гадов голыми руками – только бы свои жили. Уже знаю, что такое «терять».
А Чахлый опустил взгляд и, методично стряхивая с штанины пыль, продолжил:
— Шли по зданию. Общежитие. Пять этажей. Дурацкая планировка. Дым. Кого увидел, кто выглянул — стреляй. Все они там, черномазые, одним миром… Зазеваешься – уроют. Особенно опасайся детей и баб. От мужиков понятно, чего ожидать, а эта мелкая сволота… Мочи, как увидел. Мы и мочили. А на четвёртом этаже поменялись с напарником – я вперёд пошёл, а Слон ровнешенько сзади, по другой стороне коридора. А за ним – и другие наши, не тесно, не кучно. Двигаем. А тут мне в пузо – жах! И пропалило дырку. Я в стенку затылком врезался, ноги как косой срезало – не чую. Только вижу, как мир вниз опускается, туманом застилается. И только об одном мыслю – «ксюху» не выпустить бы… Ну, мужики подтянулись, прикрыть там, оттащить… И тут сверху на площадку — она… Сука.
Скривлённые нервной ухмылкой губы дрогнули и Чахлый опустил голову — скрыл.
— Я – дурак был. Всегда… А Слон – нет.
И, с шумом втянув воздух, в упор вперился в меня злыми мутными глазами:
— Только он — герой! А я тут дерьмо жру.
Я смотрел молча.
Но Чахлый и не ждал моих слов. Отвёл взгляд, поднялся и кинул, резко подхватывая с камня куртку:
— Жизнь — дерьмо… Каждому по поступкам, понимаешь?
И ушёл.
Я смотрел ему в след. Чёрная фигура – словно провал в ярком мире, раскрашенным солнечным светом в цвета дня, цвета жизни. Не сгорбленная, не опустившаяся. Так же подтянутая и напряжённая, приучено отвечающая болью на боль…
Солнце над горой висело белым яблоком. Словно поседело за прошедшие тысячелетия, смотря на человечество. Но только сейчас я это заметил.
И не в том дело, что один собой пожертвовал, а другие остались жить и в душе чувствуют, что ничем не расплатиться уже за такой дар – безвозмездный, но стоящий жизни. Но в том, что никто собой и не жертвовал. Не было жертвы – был хорошо выученный прыжок дрессированного тигра сквозь горящий обруч. Тигр не думал о том, что делал. Страх ушёл тогда, когда ушло и понимание происходящего. Он просто сделал то, что должен был. Не думая. Мог он успеть сообразить в последнюю миллисекунду, что совершает подвиг? Вряд ли… Дрессированный герой. С оставшимися где-то женой и дочуркой в розовых пелёнках. Цирковой тигр…
— Знаешь, как нас учили на гранату ложиться?
Я пожал плечами – откуда ж?
Лицо Чахлого перекашивала недобрая ухмылка и ничего хорошего ожидать не приходилось.
— Думаешь, жужжали с утра до вечера о том, как это надо? Какой это подвиг? Что надо свои кишки насадить на взрыв, чтобы другие не передохли? Спасти, типа, всех? Матросовых, ядрёна-матрёна, делали? Хрен! Нас два месяца гоняли падать на болванку! — Глаза у Чахлого заблестели, скулы обострились, но голос остался хриплым и спокойным: — Просто падать, понимаешь? С разбегу. С разворота. С лестницы. С окна. На первый же звон по полу. На первый же взгляд. На команду и без команды. Увидел – упал! Всё! Никаких сантиментов. Никаких тебе «за-ради друга живота не пощадить». Просто: увидел – упал. Под пузо эту суку сгребаешь и замираешь. А тебе очки насчитывают. А потом перед всем строем пропесочивают – не так упал, не так сгруппировался, не так эту суку прижал…
Чахлый усмехнулся и отвёл глаза. Взгляд его зацепился за дальнее солнце в белой дымке над горой и стал мутным, словно он много выпил.
— Друган у меня там был. Слоном звали. Да какой друган! Мы с ним говорили-то за жизнь один разок. Просто мы там все салаги были, а он уже третий год по контракту пахал, вот к нему и держались поближе все. У него дома уже была жена и мелочь пузатая – доча, он её фотку, кажется, всем раза по четыре успел под нос сунуть. А там на фотке круглая мордочка скривлённая булочкой румяной, вся в пелёнках – один хрен пацан или деваха – только по розовым бантам и отличали. А Слон фанател от фотки этой, на груди в кармане таскал. И вообще после рождения этой булочки, Слону крышу сорвало начисто. Толерастией заболел, чудик. Хотел соскочить, уехать…
Наверное, если бы у меня были жена и ребёнок, я бы не пошёл по контракту туда, где стреляют – остался бы с семьёй. Но, с другой стороны, если чуял хоть дыхание беды возле них – за сотни километров рысцой бы бежал, чтобы остановить. И стрелять бы научился. И на «суку» падать. И давил бы черномазых гадов голыми руками – только бы свои жили. Уже знаю, что такое «терять».
А Чахлый опустил взгляд и, методично стряхивая с штанины пыль, продолжил:
— Шли по зданию. Общежитие. Пять этажей. Дурацкая планировка. Дым. Кого увидел, кто выглянул — стреляй. Все они там, черномазые, одним миром… Зазеваешься – уроют. Особенно опасайся детей и баб. От мужиков понятно, чего ожидать, а эта мелкая сволота… Мочи, как увидел. Мы и мочили. А на четвёртом этаже поменялись с напарником – я вперёд пошёл, а Слон ровнешенько сзади, по другой стороне коридора. А за ним – и другие наши, не тесно, не кучно. Двигаем. А тут мне в пузо – жах! И пропалило дырку. Я в стенку затылком врезался, ноги как косой срезало – не чую. Только вижу, как мир вниз опускается, туманом застилается. И только об одном мыслю – «ксюху» не выпустить бы… Ну, мужики подтянулись, прикрыть там, оттащить… И тут сверху на площадку — она… Сука.
Скривлённые нервной ухмылкой губы дрогнули и Чахлый опустил голову — скрыл.
— Я – дурак был. Всегда… А Слон – нет.
И, с шумом втянув воздух, в упор вперился в меня злыми мутными глазами:
— Только он — герой! А я тут дерьмо жру.
Я смотрел молча.
Но Чахлый и не ждал моих слов. Отвёл взгляд, поднялся и кинул, резко подхватывая с камня куртку:
— Жизнь — дерьмо… Каждому по поступкам, понимаешь?
И ушёл.
Я смотрел ему в след. Чёрная фигура – словно провал в ярком мире, раскрашенным солнечным светом в цвета дня, цвета жизни. Не сгорбленная, не опустившаяся. Так же подтянутая и напряжённая, приучено отвечающая болью на боль…
Солнце над горой висело белым яблоком. Словно поседело за прошедшие тысячелетия, смотря на человечество. Но только сейчас я это заметил.
И не в том дело, что один собой пожертвовал, а другие остались жить и в душе чувствуют, что ничем не расплатиться уже за такой дар – безвозмездный, но стоящий жизни. Но в том, что никто собой и не жертвовал. Не было жертвы – был хорошо выученный прыжок дрессированного тигра сквозь горящий обруч. Тигр не думал о том, что делал. Страх ушёл тогда, когда ушло и понимание происходящего. Он просто сделал то, что должен был. Не думая. Мог он успеть сообразить в последнюю миллисекунду, что совершает подвиг? Вряд ли… Дрессированный герой. С оставшимися где-то женой и дочуркой в розовых пелёнках. Цирковой тигр…