Крапивинские мальчики как они есть, даже коленки прилагаются, хоть и сбитые, а не исцарапанные. Я всегда любил этот светлый, чистый идеал со счастливой или вымученной улыбкой. Правда идеалистический образ Крапивина не очень хорошо сочетается с жестоким убийцей и ещё хуже — с компьютерной терминологией. Именно в таком порядке, между прочим. В основном потому, что с этой же суховато-отвлечённой терминологией не вяжется жажда жить. Легко спасать чужую жизнь, когда цена этому — отобранный джойстик, тяжело — когда твое бытие, полное смысла, переживаний, счастья и ненависти.

Ворох невнятных деталей завешивает картину рябью не выстреливших ружей. Едва задаёт тон коверканный «под акцент» язык, а отвлекает он безмерно больше. На пару нужных упоминаний Иисуса и описаний баптистского лагеря — пять отвлекающих напоминаний. Играют в пустоте чьи-то бездушие гормоны, бренчит на заднем плане Миша, не ворча на не шкодящего хулигана. Вместе это всё не даёт сосредоточиться, увидеть за мучениями и улыбками ту связь, которая могла бы зваться дружбой. Разве что Толик немножко выправляет ситуацию. Возможно глупо, но последнее «спасибо» кажется большим даром, чем не украденная жизнь. Но Толик тает, тонет, блекнет в отведённой ему скромной роли практически второстепенного персонажа, повседневного фона героя.

Очень хочется написать «видно, что автор старался», но произведение, хоть с натягом, а уже взяло эту планку, выйдя на следующий уровень. Уровень, где не важно старался автор или нет — важно что получилось. И пусть получилось на мой взыскательный вкус кривовато, со сбитыми коленками, грязным акцентом и вырванным из рук джойстиком, но этому тексту уже можно искать читателя, а не висеть наградным листом, символизирующим старание автора.

И двое мальчишек из года в год играют на изумрудной траве, в тени огромного дерева, которое никто из них так и не решился назвать своим другом.