Надо посуду вымыть, а тянет разбить.
Это отчаянье, Господи, а не лень.
Как это трудно, Господи, — век любить.
Каждое утро, Господи, каждый день.
Был сквозь окно замерзшее виден рай,
тусклым моченым яблоком манила зима.
Как я тогда просила: «Господи, дай!»
— На, — отвечал, — только будешь нести сама.
* * *
Когда б мне умереть во время родов,
я стала бы портретом не стене,
а не врагом «ваще любых народов»,
как полагает дочка обо мне.
Была бы я легендой: «Мама пела»,
а не печальным фактом: «Воет в ванной»,
и дверью бы нарочно не скрипела,
когда дитя увлечено «Нирваной».
Я была бы высокой,
я была бы веселой,
я духами бы пахла,
над деньгами б не чахла,
я была бы иною,
чем все прочие бляди,
я была бы святою
в серебряном черном окладе.
Я бы в дом не водила
всех убогих уродов.
Умереть бы от родов,
умереть бы от родов!..
БЕЛАЯ РОМАШКА
В дни поздней осени, промозглой и нервозной,
вороний карк злым кашлем мучит парк,
и чувствуешь себя слегка туберкулезным,
и лучший друг — то Чехов, то Ремарк.
И в графике ветвей — рентген дырявых легких,
и псы на поводках кавернами хрипят,
на вдохе-выдохе — сипение и клекот,
и продано авто, и умирает Пат!
Сестра писателей — чахоточная осень.
Не обещай мне, бедная сестра,
сна на террасе в — как его? — Давосе.
Нет, не про нас Волшебная гора.
Мы — воины. И умираний длинных —
нет, не про нас! — и роскошь, и печаль.
В троллейбусе или на поле минном
нам коротко споет железный нахтигаль.
Склонясь над койкой ржавою подвальной,
нам Флоренс Найтингейл подаст воды глоток.
О, этот кроткий ангел госпитальный! —
она и соловей, она же и цветок.
* * *
О. Г.
Воздушная тревога. И в какой
подвал сойти со шкаликом чадящим,
немеркнущей лампадой спиртовой?
Присядь, скрипя, в углу на старый ящик
и слушай вой. В ушах? Над головой?
В тревоге воздух. Медный купорос —
голубизны отравная истома.
Придешь домой — воронка вместо дома,
и только ветер треплет, точно пес,
какие-то листки из старого альбома.
Присядешь собирать — и снова этот свист.
Спуститься вниз опять? Как парковый горнист,
остаться на посту? Пускай уже без горна.
Будь этот гипс живым, то — честен и говнист —
он предал бы родителей позорно.
Эх, Павлик, лишь бы не было войны.
Что ж небеса гудят? Гадальных карт не трогай.
Сгрузи себя в подвал картошкой до весны.
Бог весть, чем прорастешь. Мы все заражены
воздушно-капельной рассеянной тревогой.
СКОВОРОДА
Меж простодушным «ага» и корректным «да»
разница есть — но не трещина, не провал.
Из-под земли философ Сковорода
хвастался: «Мир ловил меня, но не поймал».
Много ли толку в холодной сковороде?
Мне — жаркие шкварки, смачные пузыри…
Нет аппетита в твоем никаком нигде?
Стикс тебе в помощь, выпей — не говори.
Божья коровка, певчая стрекоза, —
я опускаюсь с доверием на ладонь.
Едем! Кондуктор, не жмите на тормоза!
Я ведь сама, сама… Не обидь, не тронь.
В салочки с миром играем? И пусть, и пусть!
Раз извернусь — но позволю себя поймать.
Рыжей лисицей в железный капкан попадусь,
лапу себе отгрызу, но вернусь опять.
В розовых шортах трушу старушонкой седой…
Жаль одного, — что пробежка так коротка.
Вслед мне покрутят пальчиком у виска
все, кто накрылся холодною сковородой.
* * *
Надо посуду вымыть, а тянет разбить.
Это отчаянье, Господи, а не лень.
Как это трудно, Господи, — век любить.
Каждое утро, Господи, каждый день.
Был сквозь окно замерзшее виден рай,
тусклым моченым яблоком манила зима.
Как я тогда просила: «Господи, дай!»
— На, — отвечал, — только будешь нести сама.
* * *
Когда б мне умереть во время родов,
я стала бы портретом не стене,
а не врагом «ваще любых народов»,
как полагает дочка обо мне.
Была бы я легендой: «Мама пела»,
а не печальным фактом: «Воет в ванной»,
и дверью бы нарочно не скрипела,
когда дитя увлечено «Нирваной».
Я была бы высокой,
я была бы веселой,
я духами бы пахла,
над деньгами б не чахла,
я была бы иною,
чем все прочие бляди,
я была бы святою
в серебряном черном окладе.
Я бы в дом не водила
всех убогих уродов.
Умереть бы от родов,
умереть бы от родов!..
БЕЛАЯ РОМАШКА
В дни поздней осени, промозглой и нервозной,
вороний карк злым кашлем мучит парк,
и чувствуешь себя слегка туберкулезным,
и лучший друг — то Чехов, то Ремарк.
И в графике ветвей — рентген дырявых легких,
и псы на поводках кавернами хрипят,
на вдохе-выдохе — сипение и клекот,
и продано авто, и умирает Пат!
Сестра писателей — чахоточная осень.
Не обещай мне, бедная сестра,
сна на террасе в — как его? — Давосе.
Нет, не про нас Волшебная гора.
Мы — воины. И умираний длинных —
нет, не про нас! — и роскошь, и печаль.
В троллейбусе или на поле минном
нам коротко споет железный нахтигаль.
Склонясь над койкой ржавою подвальной,
нам Флоренс Найтингейл подаст воды глоток.
О, этот кроткий ангел госпитальный! —
она и соловей, она же и цветок.
* * *
О. Г.
Воздушная тревога. И в какой
подвал сойти со шкаликом чадящим,
немеркнущей лампадой спиртовой?
Присядь, скрипя, в углу на старый ящик
и слушай вой. В ушах? Над головой?
В тревоге воздух. Медный купорос —
голубизны отравная истома.
Придешь домой — воронка вместо дома,
и только ветер треплет, точно пес,
какие-то листки из старого альбома.
Присядешь собирать — и снова этот свист.
Спуститься вниз опять? Как парковый горнист,
остаться на посту? Пускай уже без горна.
Будь этот гипс живым, то — честен и говнист —
он предал бы родителей позорно.
Эх, Павлик, лишь бы не было войны.
Что ж небеса гудят? Гадальных карт не трогай.
Сгрузи себя в подвал картошкой до весны.
Бог весть, чем прорастешь. Мы все заражены
воздушно-капельной рассеянной тревогой.
СКОВОРОДА
Меж простодушным «ага» и корректным «да»
разница есть — но не трещина, не провал.
Из-под земли философ Сковорода
хвастался: «Мир ловил меня, но не поймал».
Много ли толку в холодной сковороде?
Мне — жаркие шкварки, смачные пузыри…
Нет аппетита в твоем никаком нигде?
Стикс тебе в помощь, выпей — не говори.
Божья коровка, певчая стрекоза, —
я опускаюсь с доверием на ладонь.
Едем! Кондуктор, не жмите на тормоза!
Я ведь сама, сама… Не обидь, не тронь.
В салочки с миром играем? И пусть, и пусть!
Раз извернусь — но позволю себя поймать.
Рыжей лисицей в железный капкан попадусь,
лапу себе отгрызу, но вернусь опять.
В розовых шортах трушу старушонкой седой…
Жаль одного, — что пробежка так коротка.
Вслед мне покрутят пальчиком у виска
все, кто накрылся холодною сковородой.