Не бейте рифмой по стеклу (Александр Клименок)

Сила, высвобождаемая из слова (мнение Хармса о лирике) проистекает не просто так. «Пока известны мне четыре вида словесных машин: стихи, молитвы, песни и заговоры», — так писал Хармс о той ритмической энергетике, которая вырабатывается   сцеплением форм, рифм, звукописных перетеканий и подчинена строю и замыслу в стихотворении.

Но сие, так сказать, когнитивное определение. Попробуем представить себе указанный механизм в виде чертежа. Родовая принадлежность стихотворений – лирика, то есть, сфера субъективная, преломляющая и осмысливающая реалии жизни через авторское «я». Включающая переживания, нагромождения сиюминутных состояний, впечатлений… Но главное, органическое свойство поэтического творения – устройство его автором особой сопричастности с читателем. Сейчас, здесь, я поделюсь личным — так, что вы заплачете или смутитесь, посочувствуете или придете в гнев, — такова цель любого поэта, даже завзятого школяра, рифмующего в сотый раз дело с телом, просто он не знает тонкостей. Частное и в маленьком катрене становится общим – таковы правила. Лишь бы не подать в катренах общеизвестное, общеизвестным же языком и общеизвестным способом. Так, например, как сделал молодой, искренний, но не всегда понимающий суть поэзии Александр Зрячкин:

Нам бы жить в золоченой клеточке,

Нам бы горя совсем не знать.

Все мы – деточки, просто деточки,

Для которых Россия – мать.

Нам обидно – мол, не обласканы,

Мол, нищаем в родном краю…

Не бывают сплошными сказками

Судьбы даже в земном раю.

А теперь лишь конверты-рамочки

Многим могут открыть подчас,

Как же милые наши мамочки

Беззаветно любили нас…

Можно жить в заграничной клеточке,

Жить и горя совсем не знать.

Только искренни мы как деточки,

У которых Россия – мать.

Чем очаруется в данных строках читатель? Пожалуй, ничем. Наверное, тогда откроет новые истины? Вряд ли. Казалось бы, гражданское по сути произведение переполнено праведностью и правильностью, повторяемыми точными рифмами и уменьшительно-ласкательными формами, неуместно контрастирующими с тональностью стихотворения. Надрывно, но искусственно. Штамп.

Также мы осведомлены, что стихотворение предполагает наличие лирического героя. Что осталось? Рифма – подарок трубадуров из Провансаля. Причем, средневековые трубадуры использовали непременно точные рифмы (о градации чуть ниже). В сетературе, переполненной поэтическими опытами, рифма, пожалуй, самое больное место. Вечная мозоль, практически. Но вначале небольшое отступление.

В статье о прозе я упоминал о гигантском количестве пишущих личностей. Пародист и недурной литературовед, кстати, А. Иванов однажды поведал, что в редакцию небезызвестного журнала «Юность» ежемесячно поступает до 150 килограммов… стихов. Это, представьте, о 80-х годах прошлого столетия! А сейчас? Положа руку на сердце, мало кто из нас признается в собственных недочетах, слабом знании литературного процесса или вот еще: ответит честно, к чему его стихи? Действительно, вопрос из вопросов. Тем не менее, очень простой, если вспомним о той самой сопричастности. И о глубине тематики.

«На меня накатило в обед, и пошло-поехало творчество», — рассказывал один, довольно приличный, между прочим, стихотворец. Да-да, стихотворец, не поэт. Ибо тематика у него, так сказать, захватанная, наезженная, словно колея. Однако не писать не может. И текут нескончаемые строки о наступившей «мучительной зиме» (бедный!), о любви, «недоцелованной в затылок»… Банальщина в виде надлежаще оформленных строф. Навык есть. Полета нет.

Другая категория сочинителей однозначно никогда не подружится с поэзией. Не дано. Отсутствие литературного слуха. Хотя, указанные авторы упрямы, неуступчивы, и, пусть покажется странным, невероятно плодовиты. Фонарь в красивом сентябре / Сияет нежностью и страстью / Хочу приехать я к тебе / Не уходи, молю, останься – далеко не самый ужасный пример. На счастье, значительное количество подобной братии после доказательной и дружелюбной беседы (так и вспоминается приснопамятный диалог из «Мастера и Маргариты») признает бесперспективность дальнейших «поползновений» в отношении стихосложения.

Самые «тяжелые» — сообразительные, талантливые, умелые и… безалаберные. Безалаберные, в смысле подачи образа, мысли, идеи. И тропы у них незашоренные, и звукопись порой потрясает. Стихотворения вот в стихотворении нет. Заумь, подсмыслы подсмыслов, сплошная мишура etc. Беконечные «светолампы, расставленные в сердце». Содержание же, подвластное одному автору, пусть прекрасное и воздушное – ничто. Впрочем, с такого рода поэтами бороться не нужно. Они загодя проиграли: словоблудие читать в тягость. Не спасает и безупречная форма.

Упомянув форму, возвращаемся к рифме, любимому ее детищу. Рифма — закройщик поэтической ткани. Она превращает упомянутые словосочетания, лежащие в строках, в ту магическую ткань, которая зовется поэтическим творением. Рифма проводит границы строк и соединяет начальные строки с последующими единой цепью похожего звучания их окончаний. Признано: форма и содержание в стихотворении могут быть неравнозначными. Позвольте, — возразите вы, — а как же целостность и прочее? В том-то и дело, что стихотворение такая парадоксальная субстанция, что, будучи мастерским по форме, нередко выиграет и при весьма слабенькой идее. Невероятно, но факт: и гениальные мысли не вызовут сопереживания и понимания ни на йоту, если рифмы скверные.

Пример первого утверждения (автор – Зарета):

Неба синева в трауре ветвей,

Тучами слова, снежными, на ней —

Этой синеве…

Золото листвы — лишний атрибут,

На ветру простыв, листья опадут,

Чтобы было тут

Мягко и тепло ласковым словам.

Снега серебро подарю я Вам,

Вы — печаль снегам.

Пример второго (автор – Геннадий Кон):

Пламя зыбкое Любви

Замерцало, изогнулось,

Изменилось, отвернулось.

Да, Любовь уже не та!

Когда хлынула Орда

Лютой Злобы, Мира Ткани

Вдруг подверглись Испытаньям!

Ко всему прочему, в тексте затаилась изрядная доля лексической шелухи.

Кстати, ни в коей мере не призываю к подражаниям и крайностям. «Дойти до самой сути» (а не получится, что ж – судьба!) – крест исключительно индивидуальный. И никогда не перестану повторять, что искусство для искусства – нонсенс…

Вкратце: рифма существует простая: «награда-ограда» и составная: «анатом – она там». А по точности созвучия разграничиваем точную («надо-стадо»), приблизительную («медный-бедно»), неточную (державинская «творенье-перья»). Любопытно, но неточные рифмы часто убедительнее точных, и вовсе не бедны, однако необходимо, чтобы хоть какие-то слоги, и в первую очередь ударный, в неточных совпадали. Кстати, рифмы неточные вплоть до XIX века незаслуженно именовались вульгарными. А они – не что иное, как экспериментально-творческая альтернатива ограниченности словоформ. Включающая сегодня даже ассонансные «коленца», по типу: «дорогого–Пирогова». Согласитесь, «напрасный-ненастный» давным-давно приелись, а вот без аналогов «деепричастием живу без счастья я» поэзия тосклива. Хорошей традицией считается рифмовать слова разных частей речи. Однородные рифмы, особенно глагольные – моветон. И последнее: необходим разумный баланс: выстраивая сложную и неточную рифмовку не нарушайте ее точной, но единичной — никчемной соседкой.

Что видим? Форма привязывает к себе все стихотворные компоненты. Замечательная штука – конструкция весомее начинки. И напрашивается мысль: не является ли стихотворение надлитературным явлением? Смотрите сами: как ни перекраивай синтаксис, лексику, композицию, смыслы — рассказ, художественный очерк, новелла – останутся плохими, отличными, но в рамках жанра. И они всегда привязаны к эпическому сегменту литературы. А присутствие в стихотворении почти нотного стана — с выверенной рифмовкой, текста, подчиненного чарующей звукописи, мерности деления строк наделяет поэтическое произведение совершенно уникальными атрибутами, вполне соотносимыми с ритмичными звуками магнетического заговора или песни. Вербальность, подчеркну – абсолютно четкая составляющая специфики стихотворения. Я даже настаиваю на том, что стихотворение обязательно должно читаться вслух – только тогда художественное воздействие достигает цели.

Мне было так важно, что думаешь ты обо мне,

Пока не дошло (до влюбленных доходит не сразу):

Нести околесицу, ждать на околице дней –

Не лучше, чем вместо бериллов свинцовые стразы

Выращивать на черноземе весенних небес.

«Глупыш, – говорил ты, – живи, а не думай о жизни!»

И я оживала, едва прикоснувшись к тебе.

И я понимала, что знание может быть – лишним.

Мерцают над полночью хрупкие стразы любви.

Конечно, искусственны – разве любовь не искусство?

Дыханием Бога коснулось однажды: «Живи!»

Живу. На вершине снега. Над вершиной звезды. И пусто.

Автор – Ирина Каменская, талантливый поэт (не люблю слова «поэтесса»). Стихотворение небезупречно, но достоинства его настолько выпуклы, что превалируют над огрехами (минусы, в частности, — пресыщение местоимениями, несколько нарочитые тропы «свинцовые стразы» и «черноземье весенних небес»; стразы в одном смысловом «обличье» здесь же спорят с «другими» стразами). Отчетливо-образное мышление, лирический герой (точнее, героиня) — без назидательности, менторности, словно стоящий в одиночестве на перекрестке жизненных коллизий. Замечательно, бесспорно. А иные плюсы? Их масса – и все от формы, точнее от ритмики и разнопорядковых рифм – «мне-дней», «сразу-стразы», «небес-тебе», «жизни-лишним», «любви-живи», «искусство-пусто?» В сплетении указанных элементов слышится акт колдовского воздействия на подсознание. И пусть ритмика в последней строке ломается. Вступают атрибуты того самого заговора, о котором упоминал ранее. Нужен ли здесь интеллектуальный заряд? Как сказать. По утверждению литературоведа и историка Бориса Колымагина, «стих может обойтись вовсе без контекста и мирно жить за кулисами литературной тусовки, в тихих заводях ни на что не претендующих литобъединений, в заархивированных файлах, в виртуальных пространствах Интернета. «Тропинкаприлиплакботинку», — такой перл приводит в пример автор…

Каков вывод? Его, собственно, нет. Вопрос открыт: стихотворение – что это? Терминологических определений – масса. Но они и правильны, и не верны. «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьется», – удачная сентенция Хармса. Точность, мощность, емкость стихотворного слова пронзает расстояния невиданных далей, пробуждает заплесневевшие души, разжигает огонь в дремлющих умах. Однако – предпочтительнее кричать стихи или шептать – как молитву? Бить рифмой – наотмашь или учить (и учиться) с ее помощью миросозерцанию?

2007