Салфетки 401. Голосование

Перейти поле.

Каждый раз когда Войт обращался из рептилии в человека ощущал себя непривычно слабым и уязвимым. Но таков был уговор с королем Антом сюда призвавшим — так явиться, сделано. Войт мысленно этому улыбнулся, а его юношеское лицо с впалыми скулами и глубокими зелеными глазами выражало только готовность. Он окинул взглядом поле сражения, отделявшее пещеры за спиной и его самого от замка Алькадан. Казалось, земля все еще пульсировала под ударами копыт, дымилась от огненных снарядов, была вязкой от смешавшейся под изувеченными телами крови: родственников, врагов, героев, циничных наемников, испуганных до ужаса лошадей и их еще недавно восседавших. Войско короля Анта разбито — оставшихся в живых едва хватит на охрану замка, да и это не надолго. Храбрый принц, не дожидаясь, когда все его силы выстроятся перед ним воедино, поднял меч и отдал приказ готовиться к окончательному штурму. Деона — единственная дочь короля Анта больше не молилась, скоро все закончится, а она отправится с ним в пещеры — только и оставалось дать знак, бросить из окна башни платок…

А пока, отвлечемся на историю: Храбрым принца прозвали за буйный и упрямый нрав при дворе его отца, чтобы простой люд вперёд чего другого не придумал. А еще он был статен, красив, что позволило бы ему считаться Прекрасным, но нрав не позволил. Увидев Деону один раз, он оставил все другие устремления: хотел взять в жены — она без размышлений отказывала. Одаривал редкими сокровищами — оставалась не преклонна. Был опустошен, болен, снова чувствовал уверенность: мечтал о ней — объятиях, их общих детях и счастливой старости. Потом отчаялся безнадежно, впал в ярость, присылал угрозы ее отцу Анту, тот что-то обещал, но тоже — бестолку. И вот, Храбрый принц здесь, пришел сразиться, забрать ее силой, или… сжечь Алькадан вместе с ней и со всеми его жителями.

Отец Деоны король Ант, как это бывает, в расчете на выгоду, всячески пытался принудить непокорную дочь выйти за Храброго принца — да как-то раз она чуть с башни вниз не спрыгнула, решительно, с трудом за подол удержал. Понял, захочет убиться — сделает.

А чем это для него кончилось… — вернемся теперь к стенам Алькадана! Оказавшись с поверженным войском, в агонии полного поражения, да, что тут думать, в вовсе помраченном рассудке, король Ант сам позвал на подмогу Войта, за что пообещал… Отдать ему… свою Деону в жены.

А Войт был счастлив — видеть ее. Теперь они будут неразлучны. На пути в пещеры, только и оставалось поле…

И, вот, условный знак получен: Ант мрачно кивнул и Деона отпустила платок из окна башни. Храбрый принц воспылал надеждой, увидев, как робко парит в воздухе: тонкий, белый шелк. Но тут же небо потемнело, с разных сторон послышался шум гигантских крыльев, потом огонь обрушился потоками, на войско Храброго принца. И на него самого, с ужасом взиравшего в небо. Да и на всем поле былого сражения нечего уже было разглядывать — остался только пепел.

Дым рассеивался, становилось светло, как раньше, несколько гигантских теней ускользали над пепелищем в сторону пещер, теперь Войт остался один. Он аккуратно спустился на стену, чтобы не задеть башню, привычно подставил Деоне спину, дал обнять — надежно, покрепче ухватиться, и только их и видели.

Шли годы, король Ант становился стар, даже, поговаривают, сошел с ума, зачем-то засадил все поле огурцами, ждал её день и ночь. Но так и не дождался.

Да, поле перейти. Как бы мне этого хотелось. Но… не смогу. Смогу, но не зимой. Холода боюсь. И не весной. Будет грязь, а у меня туфли дорогие. Осень тоже не подходит. Остаётся лето. Как раз сейчас оно и сияет всеми красками цветов и листвы на ярком солнце.

Моя дача находится на краю огромного поля и что на другом его конце – я понятия не имею. А я девушка любопытная! Ещё мама мне говорила, что Анютино любопытство раньше Анюты родилось.

Аня – это я. Признаюсь, мне давно хочется узнать, что там, на противоположном конце поля.

Что ж, я оделась: хорошенькое голубое платье и серо-голубые удобные туфли.

Ну, тайна, иду тебя разгадывать.

Я вышла за калитку и перешла дорогу. Дорога вела к станции и магазинам, но всё это меня сейчас не интересовало.

Ступив на поле, я сразу поняла – идти надо осторожно. Цветы давить жалко, а кусты придётся обходить.

Минут через пять я почувствовала, что оказалась в прекрасном царстве запахов! Дачные цветы вовсе не пахнут так, как полевые. А эти, разноцветные пахли так, что голова кружилась.

Я осторожно обошла серьёзного шмеля, деловито собирающего нектар с красного цветка, и пошла дальше.

Под ногой что-то хрустнуло и месте с моим:

— Ой!

Я увидела сухую ветку, которую и сломала. Пошла бы дальше, но нагнулась и поняла, что сломала целый дом. Во всяком случае, там суетились встревоженные муравьи. Потом вспомнила, что муравейники строятся в лесу, а на поле им делать нечего. Скорее всего, мураши просто тащили стройматериал, а я их побеспокоила.

Извинившись перед трудягами, я пошла дальше. Как же красив мир обычного поля! Я обходила то сиреневые, то жёлтые цветы, нежно гладила листья редких кустарников и дышала, дышала, дышала!

Нигде больше нет такого удивительного воздуха, наполненного ароматами и звуками природы.

Вдруг меня остановила стрекоза. Зависла возле моего носа маленьким вертолётом и стала меня изучать. Глазищи огромные, крылья машут с лёгким жужжанием, а тело переливается блестящими красками, от зелёного до фиолетового.

Красавица, да и только!

Полюбовавшись друг другом, мы разошлись или разлетелись. На прощание я помахала стрекозе рукой и опять вдруг, после нескольких шагов на меня слетело счастье из трёх разноцветных бабочек.

Шалуньи запорхали вокруг головы, словно приняли меня за большой ходячий цветок.

Поняв ошибку, они спустились вниз, к привычным цветам. Понимаю, что для них это не столько красота, сколько еда. Но не восхищаться ими невозможно.

Я и трети поля не перешла, когда услышала вдалеке шум машин. И поняла, что там дорога.

Похоже, за полем нет ничего интересного. Ладно, я дойду до конца. Так и есть, там обычная дорога с машинами. Самое интересное – само поле. Сейчас я повернусь и снова пойду по чудесной траве, обходя цветы и стараясь не тревожить полевых жителей.

Ненавижу Сэлинджера! Тупые американские подростки с их тупыми подростковыми проблемами, которые легко можно решить парой увесистых оплеух. Жизнь — не игра в фантики. Это джунгли, ежедневная война, где каждый — сам за себя. Улыбаешься — слаб, сочувствуешь — слаб, пытаешься понравиться, подлизаться, спрятаться за чью-то спину… Ну, в общем, ты понял. А слабых не любят. Их едят. Биологию ещё никто не отменял. Либо ты, либо тебя. Отращивай клыки, когти, толстую шкуру, чтобы не пробила ни стрела, ни пуля. Бей первым. Всегда. Вот я и ударил.

Не сам, конечно. В составе взвода. Задача была простецкая — поле перейти, чтобы напасть с тыла на врага. Это-то и обидно. Проклятый Сэлинджер! Я всё никак понять не мог, какого чёрта? Пенсильвания, Нью-Йорк, закрытая школа, метания студента, песенка какая-то на пластинке… Рожь-то где? Причём здесь пропасть? Потом, конечно, узнал и про Бёрнса, и про хреновый перевод (с другой стороны, «Ловец во ржи» звучало бы для меня ещё более странно), но кое-что оставалось непонятным — это какой же нужно быть тварью, чтобы выкапывать волчью яму посреди поля, или поле разбивать на краю обрыва? А каким чудовищем надо быть, чтобы это самое поле заминировать?..

… Сам взрыв я не почувствовал. Услышал только лязгающий металлический щелчок. Мне бы на месте остаться, не двигаться, не шевелиться, да ребят не хотел подвести — они уже давно поле это пробежать должны были, а я — как всегда — прокопался, резину протянул вот и застрял едва ли не у самой кромки. Шаг сделал, а дальше и не помню ничего.

Очнулся от боли. В ноге. Точнее, в том, что от неё осталось. Лохмотья кожи, мяса, чуть ниже колена обломок кости торчит, словно палочка от чупа-чупса. И кровь. Очень много крови. Что делать? Ремень из штанов вынул, да и перетянул ногу. Губу прикусил, чтобы в голос не заорать. Вот только не хирург я ни хрена, и даже не медбрат — основное-то пережал, а всё-таки сочится откуда-то, зараза. По капельке. Тихохонько. Да мне много ли надо? Отполз подальше — насколько сил хватило — во ржи вытянулся, в небо смотрю.

… Если ты ловил кого-то вечером во ржи…

Чёртов Сэлинджер.

Чёртов Бёрнс.

Чёртова рожь.

Не… На… Ви…

Поле… русское поле… крутится песня в голове Сергея, затихнет на время и снова. Потому как по полю этому и идёт – бескрайнему, нескончаемому. Нет, край всё же есть — видит далеко, на горизонте, знакомую крышу родного дома.

Давно его покинул, уехав в город и оставив отца и мать. Конечно, обещал приезжать, не забывать. Но закрутило, завертело… а когда пришло время долгожданного отпуска поманило море. Ни разу он не был на море, лишь в мечтах.

Колышутся колосья будто волны, и морские волны колышутся – и проиграли тогда колосья вожделенным морским волнам. А потом так и пошло, вроде бы, и нужно съездить в деревню, навестить, да манит море. А с ним и отдых. В деревне разве отдохнёшь?

Потом и женился, заикнулся как-то, что надо бы съездить к старикам, давно не виделись, но жена сразу же привела кучу веских доводов в пользу полноценного отдыха — от заботы о его здоровье, что сразу подкупило, до прелестей новых впечатлений. И что греха таить? – он и сам желал этих новых впечатлений. От уже иного моря, иноземного.

Детской мечты – увидеть море, давно уже не было, были лишь планы на очередной отпуск – куда поехать?

Он так и не понял, что случилось в тот день. И море было спокойное, гладкое, и плавал он хорошо. Не было в тот момент ни паники, ни ужаса, и вся жизнь не проносилась перед глазами – ничего. Просто навалилась темнота. Беспросветная. А потом в глаза ударил яркий солнечный свет. И он увидел себя среди колосьев. И не возникло вопроса – почему он здесь, потому что пришло понимание, как только увидел далеко-далеко впереди крышу родного дома.

И он пошёл. Сколько он уже идёт? Неведомо.

И теплится надежда, что когда-нибудь закончатся эти волны золотых колосьев, а вместе с ними и поле, и он ступит на порог родного дома…

А где-то в ином, давно ушедшем мире, Данаиды всё носят и носят воду, пытаясь наполнить бездонную бочку. И каждый раз, набирая воду, несут её с надеждой, что когда-нибудь наполнится бочка и заплещется вода у краёв.

У вечности нет времени.

Поле перейти.

Он узнал про поле давно. Ему много про него говорили, но он не очень понимал, про что это. Что-то всё про «должен», про «перейти-не перейти». Не понимал он. Мал был, да и жилось ему хорошо, ровно и беззаботно.

Потом, он увидел, что многое привычное, окружавшее его прежде, стало пропадать куда-то. И вот только тогда, свозь эти прогалины он увидел поле. Своё поле. Оно было огромным. Бескрайним. Яркое Солнце заливало его своим светом. Трава, цветы, кусты были свежи и зелены.

Еще не ясная новизна притягивала и манила. И он вышел на поле.

А позади осталось его… детство.

Куда идти?! В какую сторону? Он был один, и спрашивать некого, и он пошёл прямо к солнцу. Он шёл ходко, легко, впитывая совершенно новые ощущения. Его путь был не прост. Забираясь на холмы, он жадно всматривался вперёд, где было солнце и был свет. Иногда пересекал овраги, со временем становившиеся всё глубже и шире. Однажды, неожиданно для себя, когда было особо трудно, он сказал: «Господи, помоги!» И помогло…

Он шёл. Путь труден. Но, привыкнув преодолевать, он шёл и знал, что он теперь не один. От этого стало всё ясней и понятней. Сколько прошёл, много ли впереди — он не знал. Сам себе говорил: «Сколько ОН положил мне пройти — всё моё». И шёл уверенно и сильно.

Это случилось! С холма он увидел впереди полоску леса. Из края в край. Такое он видел впервые. И вдруг он понял: это край Его поля!

Постояв немного, он гордо поднял голову и пошёл навстречу этому краю и свету над ним. Подходя, он вспомнил ВСЁ своё поле, невольно улыбнулся и сказал только одно слово: ПРОШЁЛ.

А впереди был СВЕТ.

Перекати-поле

Мало кто из нас знает свои истоки. Мало кто помнит своих родителей. Прорастая в не плодородной почве, после редких дождей, занимаем место под солнцем, но в неприглядной пустыне. И каждый день превращается в борьбу за выживание. Мы тянемся навстречу солнечным лучам, но они так недолго ласковы с нами. Вместо того, чтобы согреть, они норовят сжечь, превратить в прах. А когда наступает ночь, которая должна принести животворящую влагу, приходит холод. Те, кто может, спасается от морозов и инея скручивая листья. Кто-то, как я априори, не наращивает пышную листву. Мои органы дыхания являются одновременно и защитой для ещё не окрепших, цветущих детей. Все терпят боль и потери отдавая последние силы молодняку. И я как все. Защищаю детей от морозов в надежных коконах. Не все из них выживут в этой атаке льда и пекла, но те, кто выстоит — продолжат наш род.

Я бы хотел уйти отсюда, найти более благоприятное пристанище, но мои корни проросли в землю и не отпускают меня. Но скоро моему существованию придёт конец. И тогда спасительный ветер, так часто навещающий наше поселение, сорвёт моё ссохшееся, искорёженное тело и унесёт по полям и дорогам. Мой путь начнётся после моей смерти. Забирая в пути новых путников, спасая чужих детей и раздавая миру своих, мой скелет выполнит свою миссию. Вся цель существования каждого родителя найти для потомства лучшее место, где они будут жить дольше и лучше. Я впитал эти знания через жилы и передал их своим детям. И я готов ради них перейти поле. А пока я наблюдаю за остальными собратьями, и благодарю вселенную за каждый прожитый день. И, кто знает, может там, за полем мне предначертано снова пустить корни…

Прибыл как-то к нам молодой агроном из института. Зовут Васей. Как и положено, ничего не знающий, но все умеющий. Что его не спроси, ничего не знает. Но запросто может на компьютере бумажку напечатать, на тракторе погонять, девчонку закадрить. Ну прям мастер на все руки. А специальности своей вообще не знает. Как-то его спросили, чему учили в институте. Он сразу перечислил кучу дисциплин, никакого отношения к сельскому хозяйству не имеющих. Философия, математика, физика, история и еще пара десятков подобных, типа командообразование, культурология и так далее. И, собственно, все понимали, что парень не виноват. Чему учили – то и получили. Поэтом взялись обучать на месте всем премудростям аграрного дела. Хорошо наш старый агроном Иваныч еще на пенсию не ушел. Вот он и стал передавать опыт молодому поколению. Но делал он это весьма своеобразно. Проведя с молодым собеседование, сделал весьма неоднозначный вывод, разведя руками.

— Дураки – не мамонты. Сами не вымрут.

И началось. Первая задача, поставленная Васе – это провести расчет, сколько картофеля можно намолотить с пшеничного поля. Ответ тот должен был дать в центнерах. Что самое интересное, тот справился с задачей за два часа, чем несказанно удивил Иваныча.

— Ты понимаешь, что невозможно картофель намолотить с пшеницы! – Бушевал тот.

— Почему? Если кинуть побольше удобрений, то все получится. – Невозмутимо отвечал Вася.

На этом месте Иваныч понял, что Вася непобедим и повел его по злачным местам — по гречишному полю, потом по пшеничному и все показывал и рассказывал.

К вечеру того же дня Вася сделал заявление, что летом будет работать учителем, а зимой агрономом, на что Иваныч сунул ему под нос кукиш, размером с Васину голову и тот сник.

К утру следующего дня Вася должен был рассказать Иванычу всю технологию обработки зерновых культур. А помочь ему в этом взялся тракторист Степан. И Вася рассказал. В двух словах.

— Самогон – это зерно, прошедшее огонь, воду и медные трубы. – Выпалил тот.

— Пошел вон! – Набросился на него Иваныч, но его удержали. Вася же скрылся из виду в одно мгновение.

— Ты что, Иваныч. Нельзя же так. Ну уйдет он, уйдешь ты, с кем мы тут останемся? – Успокаивали Иваныча.

— Ничего! Уйдет он – ничего страшного. И баба с возу, и волки сыты, как говорится. А с ним вы точно пропадете.

С трудом уговорили Иваныча продолжить обучение молодого. Однако вопрос о том, как поднять сельское хозяйство с такой сменой, так и повис в воздухе.

— Ладно. – Махнул рукой Иваныч и выдал замысловатую фразу. – Не яйца красят человека, а человек яйца.

И снова взялся за обучение Васи. Он пропадал с ним в поле с утра до вечера в любую погоду. Хоть солнце, хоть дождь.

— Люби и знай свое поле! – Многозначительно повторял Иваныч. За месяц Вася узнал больше, чем за все четыре года обучения в институте. И Иваныч, видя плоды своего труда, перестал набрасываться на Васю когда тот, с трактористом Степаном дегустировал зерновой продукт, прошедший огонь, воду и медные трубы.

— Эх. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось. – Говорил он, утаскивая Васю в поле. Постепенно Вася превращался в настоящего агронома. Раз в три дня Иваныч устраивал экзамен по пройденному материалу, а в конце сезона велел Васе пройти обряд посвящение в агрономы. Всем было интересно что придумал Иваныч. Оказалось, на закате дня Вася должен был босиком перейти поле на запад – следом за заходящим солнцем, и вернуться назад. А поле в том месте было почти три километра. Вася не сопротивлялся. Дождался заката, снял ботинки, закатал штаны до колена и, как только солнце коснулось горизонта, пошел в его сторону.

— Иваныч, зачем ты его так? – спросили агронома, но тот лишь отмахнулся.

— Хорошему Фаберже яйца не мешают. Хотя они от курицы недалеко падают.

Этим он хотел сказать, что в свое время проходил этот же обряд и добился успеха в своем деле. Те же надежды теперь возлагал и на своего приемника.