Салфетки - 143. Второй тур.

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 8 замечательных миниатюр + 1 внеконкурс.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

Тема: «Побег из тюрьмы»

_________________________________________________________________________________________

Миниатюра №1

Кроль и подлый грабеж

Желтая стена противно скрипела под зубами, но крошилась. Под лапы осыпалась сахарная стружка, уши перемазаны в шоколаде, один зуб сломан, а стена из тростникового прессованного сахара всё не поддаётся. Шоколадные ставни сломались, но не опали, а повисли грустными сосульками.

Кроль топнул широкой лапой, сплюнул на вафельный пол последний целый зуб, уставился на крохотную дырочку и прошамкал:

— Засадить пасхального кхолика в сладхую тюхму! Ха они смехти моей хотят! Ненавижу шоколад!

Кроль еще раз оглядел стену, дернул шоколадным ухом и поплёлся назад, к леденцовой койке, оставлять на ее сладкой и липкой поверхности свою последнюю шерсть.

Нежно-розовый кроличий зад свесился с края сладкой кровати. Сокамерники сочувственно на него поглядели и продолжили дожевывать его шляпу.

Шляпа была новой, сплетённой из ромашек, потому коровки с радостью принялись ее доедать.

— Слышь, Сгущенка, а чего это наш Кроль расстроился? – Кофейная коровка вопросительно уставилась на розовый зад, еле прикрытый белым куцым хвостиком.

— А он пасхальные яйца побил. Вот сюда и засадили. А Кроли ведь шоколад не любят, — молочная скосила глаз на пиджачок Кроля и только к нему потянулась, как получила мощной лапой по морде.

— А ну, стоять, бояться! Последнее не дам! Прожорливые гады!

Кроль замахнулся осколком от кровати и поскользнулся, упал на пол мордой вниз, дёрнул ухом и затих.

— Кажись, того, — коровки переглянулись.

Через минуту Кроль был уже и без пиджака, и без туфель, и без тросточки.

Миниатюра №2

***

Глокая куздра пнула шуршафчика:

— Не спи! Уже копстели хрюрякнулись, а ты всё спишь! Шуршать пора!

Шуршафчик тяжело путыфнулся, уперся в стену и зашуршал. Давно же он так не буянил! Мягкая волна шуршания нежным шёпотом рассыпающегося в песок камня потекла с холма вниз на неприступный бастион подлых копстелей.

Куздра расчепыжилась и впендюрилась в загривок шуршафчику:

— Эй-эй, смотри куда шуршишь! Хлоппыфнешь и ку-ку всем нашим!

Шуршафчик только глазом блимкнул, но шуршание вильнуло и песчаным прибоем враз снесло могучую ограду. А внешнюю стену самой тюряги только нежно лизнуло и стена, мигнув узенькими глазёнками бойниц, жухнула и ссыпалась в реку. Шуршафчик самодовольно хрюкнул и, словно тающая куча сахарного песка, в реку сползла ещё целая скала с противоположного берега.

Со стороны внезапно обнажённого бастиона донеслись истерические визги взбудораженных копстелей. Река с утробным жблюньканьем вздымала кучурявые волны и всё, что ни попадя на своем неожиданном пути, так и норовя игривою стремниной закрутить парочкой другой бултыхнувшихся копстелей вместе с узурпнёными ладыжниками. Ладыжники, не будь тюхлями, насмерть впиявливались в копстельские жабры и на их врискающих связках оголтело срывались с затопляемых этажей в самую пучину.

— И не вздумай шуршануть лодку! — куздра счепыжилась и швырбякнула шуршафчика на нос шаланды. Свесила хвост с кормы и шаланда, горделиво разрезая нечистую воду, понеслась наперекор стихиям прямо к тюрьме, возвышающейся огрызком марсианского сыра посреди кофейной пиалы потопа.

На самой вершине корявой и ободранной башни стоял он — Великий Глокий Куздр, обтежканный оковами и колодками, железными девами и итальскими сапожищами. Куздра яростно и оглушающе завизжала, исторгая долгожданный вопль ревнивого гнева вместе с предчувствием мегалитической мсти и приближающегося удовлетворения.

Шуршафчик небрежно плюффнул и башня, великолепно шелестя мельчайшим песком, осела, унося с собой всякоможную дребедень с Куздра. Неистовый и свободный Куздр отточенным движением успел перескочить в шаланду и блеснул острыми зубищами.

— Вперед, всему навстречу и в задницу все заднее! — взревел Куздр, распугивая опоздилых коппстелей и опуская свой ненасытный хвост рядом с замершим истомой хвостом жены.

Шаланда развернулась и шуршафчик напоследок шуршнул. Громадье ужасающих и теперь пустых каменных сот супер-тюрьмы хлоппыфнулось. Величайшей волной шаланду перекинуло через расползающуюся песчаную плотину и понесло к светлому будущему, туда, за излучину обновленной реки.

Миниатюра №3

Еще о Лабиринте

Тс-с-с-с!

То, что я сейчас скажу, может показаться странным и даже… Крамольным.

Так что, никому ни слова, договорились?

Всё началось с того, что я вышел из своего отсека. Зачем? Хороший вопрос, правильный.

Случайно. Споткнулся, упал. Прямо башкой в скрижаль: «Мой дом — моя крепость». Я-то думал, там тупик, стена бетонная… А там фанера. Ну я и пробил ненароком…

А за ней такое… Коридоры, туннели и свет в конце их!

***

Я шел на свет, но за каждым поворотом убеждался, что источник света — всего лишь софит над очередной скрижалью. Я упорен, я продолжал идти.

Сквозь сакраментальные: «Любовь спасёт мир», «Ваша киска купила бы Whiskas»… Шел, не останавливаясь, не вчитываясь.

Я понял удивительную вещь: чем дольше стоишь перед стеной-скрижалью, повторяя написанное, тем она крепче. После сотни повторений стена превращается в монолит. Но, если зажмуриться и думать лишь о том, что там — за ней, проходишь легко, едва толкнув плечом.

Суть Лабиринта, как оказалось, не в мнимых тупиках, а в многообразии путей! Вдохновленный озарением, я прибавил скорость.

Осталось позади освещенное оптимистично-желтым: «В здоровом теле — здоровый дух!»

«Голосуй, или проиграешь!» выплыло из темноты, помигивая в луче барахлившего прожектора. «Проводка замыкает», — подумал я, отвлекая себя от призыва.

«Храните деньги в сберкассах!» — Черным по белому.

«Эксклюзив. Дорого.» — Золотом по черному.

«Хочешь быть успешным, будь им!» — Красным по сусальной позолоте.

Разбиваю щелчком. Как мыльные пузыри.

«Свободен, свободен!» — колоколом загудело в голове знакомое слово, обретя вдруг незнакомый доселе смысл… Открытие обласкало разум, раздвинуло ставни воображения…

Десять заповедей одна за другой растаяли, как воспоминания детства.

«Блаженны милостивые, ибо помилованы будут» рассыпалось легко, ибо декоративно и обессмыслено, как погонный орнамент.

Я уже не внимаю заповедям, я их создаю.

Я плыву по волнам: воина и мир, война и мир, война и мир, не сбиваясь с дыхательного ритма…

Я уже не вижу разницы между имеющим право и тварью дрожащей…

Быть или не быть — это уже не вопрос.

Еще немного и я доберусь до выхода… Я верю, что вот-вот объемлю необъятное.

Последняя стена. Нет, не стена, скорее занавес. На темно-синем бархате — слова:

Поздравляем! Вы достигли Зенита самосознания, Абсолюта свободы!

И дальше, меленько:

Это была хорошая новость.

Есть и другая: Занавес — это единственный, но непоколебимый Тупик.

Ваш путь закончен. Нажмите на «рестарт» и начинайте сначала.

Удачи!

***

Ты движешься вперёд и веришь, что постепенно отделяешь зерна от плевел. Когда плевел становится всё меньше, ты вдруг осознаешь, что уже не зерна ищешь, а единственное Зерно.

В конце концов понимаешь, что от разочарования тебя спасёт одно: смешать всё обратно.

Пока не поздно. Пока не наступило Великое Ничто.

Тс-с-с-с! Никому ни слова.

Миниатюра №4

Замена

Они стояли посреди камеры, лицом к лицу, и молчали. Двое бывших друзей, давно ставших врагами. Два человека, когда-то делавших одно общее дело, но разошедшихся во взглядах и много лет споривших, безуспешно пытаясь переубедить друг друга, а потом и вовсе переставших общаться.

Теперь, когда мир так резко изменился, те разногласия казались такими глупыми…

— Ты уверен, что другого варианта нет? – спросил мужчина в арестантской робе.

Его посетитель, одетый в обычный деловой костюм, усмехнулся:

— Был бы не уверен – фиг бы на это согласился!

— Я вообще… немного удивлен, что ты согласился, — ответил ему такой же усмешкой заключенный.

Человек, которому он когда-то желал всевозможных бед и который отвечал ему тем же, небрежно пожал плечами:

— Ты, пока здесь отсиживался, изучил захватчиков лучше, чем все остальные земляне, вместе взятые. Значит, в живом виде и на свободе будешь полезнее всех – расскажешь людям об их слабых местах, подскажешь, как с ними можно бороться. Короче, давай быстрее, времени мало!

Озираясь на запертую железную дверь, он скинул пиджак и начал торопливо расстегивать рубашку. Узник тоже с сомнением посмотрел на выход из камеры, а потом перевел недоверчивый взгляд на бывшего товарища:

— А они точно ничего не заподозрят?

— Точно. Для этих головоногов все земляне на одно лицо, как и они для нас.

Заключенный в последний раз огляделся и тоже начал раздеваться.

— И все-таки… почему именно ты на это вызвался? – спросил он посетителя, протягивая ему свою смятую в комок форму и забирая у него отглаженные брюки с рубашкой.

— Тебе этого не понять, — фыркнул тот и, помолчав немного, добавил. – Но не потому, что изменил свое мнение и признал твою правоту – вот в этом можешь не сомневаться!

— Это мне бы и в голову не пришло! – не менее заносчиво отозвался узник. – И можешь быть уверен – я своих взглядов тоже не изменил, даже когда здесь оказался! Я как считал тебя и твоих приспешников вредными и опасными для общества – так и считаю.

— Аналогично насчет тебя и твоих подхалимов. Я вас всех как ненавидел, так и продолжаю ненавидеть.

— Взаимно.

Они одновременно закончили одеваться, застегнули последние пуговицы и снова посмотрели друг другу в глаза. А потом быстро, словно стесняясь того, что делают, обнялись.

— Прощай! – прошептали они в один голос.

Уже у порога человек в костюме оглянулся на оставшегося в камере бывшего оппонента:

— Я тебя тоже отсюда вытащу, — тихо пообещал он, стуча в дверь. – И потом мы еще поговорим о том, кто из нас вреден и опасен!

Миниатюра №5

***

Меркур выглянул в иллюминатор.

Земля в иллюминаторе была небольшая. Не «крошечная», как он боялся когда-то – нет. Всего лишь «небольшая». Там, не то внизу, не то сбоку, не то еще где-то… Над головой? Пожалуй, что и над головой тоже, как повезет.

Навалилась тоска, зеленая в синюю крапинку. Но это так всегда было, когда работа закончена… Меркур заглянул в бортовой журнал… Нет, не «как всегда». Всего-то какие-то несчастные три месяца и восемь дней. Раз плюнуть, действительно…

А сейчас тоска не отступала. Ни на третий день, ни на четвертый. Ни на шестой. Меркур вспомнил одну старую книжку, которую обязаны были прочитать все, кто претендовал на работу в Пространстве. Там было приблизительно так: неважно, стоишь ты, или лежишь, или крутишься под потолком, ты заперт в четырех стенах, а значит – сидишь… И бежать некуда.

«Планета Земля такая голубая, и ничего уже не сделать», пропел в голове голос.

Это точно. Ничего уже не сделать… Сиди, мотай срок.

Меркур задумался, машинально натягивая скафандр. Ну почему… Собственно, вот он, как бы – выход. Шлем на голову – и вперед. Легкая прогулка перед сном.

Он подхватил шлем и вошел в шлюзовую камеру. Шланг – это неинтересно. Не наш это метод. А наш метод – это баллоны. Какая, тем более, разница, если они, считай, ничего и не весят. Так, инерции чуть-чуть…

Темнота вокруг станции – если встать спиной к Солнцу – была удивительная. Такую ничем не разогнать. Это уже даже не тоска… А вообще-то, она удивительно похожа на старый театральный занавес. Задник «звездная ночь», сгодится для сцены «Ромео и Джульетта на балконе»… или для «бедного Йорика»?

Меркур встал на край сцены и попробовал дотянуться до края занавеса. Никак. «Ч-черт», подумал он, «а вдруг в зале кто-то сидит?». Глупое положение. И глупая затея. Он попытался дотянуться до задника еще раз. Не достал и разозлился. «Что за безобразие, в самом деле?», проворчал Меркур и подпрыгнул.

В прыжке его развернуло, и он увидел огромный яркий прожектор, светящий прямо в лицо.

«Я тут дрейфую от своей консервной банки куда-то за Луну, планета Земля такая голубая, и ничего уже не сделать», – прошептал он, «А я вот сделал».

Миниатюра №6

***

Всегда не любила толпу. В детстве оказаться в давке боялась, теперь просто брезгую: потеющие дамы, траченные жизнью господа, плачущие дети. Но как бы я хотела сейчас очутиться на каком-нибудь городском празднике! Чтоб музыка играла, воздушные шарики висели над головой маленькими дирижаблями. В воздухе пахло бы выпечкой, на каждом углу – лотки с шипучкой…

Хочется пить. Мы тесно сидим посреди небольшого двора, залитого бетоном. Кто на скудных своих пожитках – всё, что успели захватить, кто просто на земле. Охранники звереют от жары.

— Надо же, — отец держит половины разбитой виниловой пластинки. – Вещи всегда переживают людей, а у нас вещи сгинули, а мы вот… живём.

— Это ненадолго, – каркает простуженный сосед и надрывно кашляет.

— Зачем вы так говорите? – шёпотом кричит на него взлохмаченная женщина. – Ведь сказано же, нас везут на работу!

Сосед хрипло смеётся. Я кусаю губы. Старый Мих со своим протезом, беременная Рут, тот парень в очках с запредельными диоптриями… Их тоже везут таскать брёвна, строить железную дорогу, разгружать вагоны? Но пусть надежда живёт… пока может.

Три месяца назад новая власть постановила отделить зёрна от плевел. Мой древний народ в одночасье стал сорняком, оскверняющим клумбу элитной нации. Мы живём здесь так давно, что никто и не помнит, был ли этот город без нас. Да никто и не задумывался, что есть мы и… они, у нас же всё вместе: свадьбы, похороны, работа… жизнь. Это разделение – абсурд, и не укладывается в голове.

Нас переселили в маленький квартал. Выходы из него перекрыли стенами – нелепые заплаты свежей кладки на фоне величия старого города. Было тесно, голодно, страшно. А теперь нас стали вывозить, и никто не знает, куда. На работу.

Измученный жарой малыш неподалёку плачет всё громче. Грубый окрик охраны. Мать в панике пытается успокоить ребёнка и запевает колыбельную, известную каждому из нас: «В поле деревце одно грустное томится...» Малыш плачет в голос. Два выстрела – я не успеваю зажмуриться.

Навалившаяся тишина вдавливает нас в бетон. И тут сильный мужской голос в глубине двора подхватывает отлетевшую песню. Губы мои повторяют слова, голоса вокруг выплакивают напев. Колыбельная древнего народа прогоняет тишину и поднимает людей на ноги. Простые, негероические слова. Простые, негероические люди. Толпа. Но как же я их люблю…

Выстрелы, крики охраны. Колыбельная под палящим солнцем всё тише — секстет, квартет, трио, соло… Никто из нас не покинет этот двор. Но стены не могут удержать песню.

Миниатюра №7

***

Теперь он был свободен. Побег прошел удачно; удачно настолько, что казался сном или бредом. Даже почти не было боли – или Райнхарду она, постоянная и сильная, просто стала привычной за последние годы.

Мужчина ничего не чувствовал: ни страха, ни сожаления, ни стыда. Исчезли и все остальные чувства, словно их никогда и не было вовсе. Казалось, будто это не он, приходя домой с работы, рыдал, морально разбитый и уничтоженный, в подушку. Казалось, будто это не он стоял на крыше многоэтажки и с легкой ухмылкой на губах – слез тогда уже просто не оставалось – смотрел вниз, на пыльный, серый от грязи город и вечно спешащих куда-то людей. Казалось, будто это не он шагнул тогда в пустоту. И, наконец, не ему врачи говорили, что теперь он навечно останется прикованным к кровати овощем. Ничего этого не было и не могло быть – слишком глупо, чтобы быть правдой.

– Готовы ли Вы к выполнению задания? – спросил Франц Тарнер, один из, безусловно, легендарнейших ученых двадцать седьмого века.

– Да.

Голос Райнхарда звучал неестественно – таким голосом обычно обладают роботы. Но это, право, было не более, чем мелочью, которая не имела никакого значения.

– Расскажите о себе.

– Райнхард Эдельманн, личный номер – ноль-семнадцать-четырнадцать, – все тем же машинным голосом ответил он, глядя прямо перед собой, – Не испытываю жалости и страха. Сверхоружие. Создан, чтобы служить.

Тарнер только улыбнулся. Все шло по плану, и план этот был на данный момент совершенен.

Перед ученым стояло нечто, полностью закованное в экзоскелет, отчего его рост составлял около пяти метров. Броня, изготовленная из прочнейшего металла и пока еще чистая, не измазанная ни грязью, ни кровью, поблескивала от яркого света огромного количества ламп.

Рука медленно согнулась в локте. Управлять таким великолепием инженерной мысли одним только сознанием Райнхарду было несколько сложно и неудобно, но это дело привычки. И к отсутствию любых чувств и эмоций он тоже привыкнет – невелика потеря. Главным было то, что он наконец вырвался из тюрьмы собственного немощного, бесполезного тела. Мозг его теперь находился среди механизмов, являлся одной из составляющих высшего существа, сверхоружия. Быть может, он опять заключенный. Но это не было тюрьмой для чудом сохранившегося в относительном порядке рассудка. Райнхард бежал, и побег был удачен.

Глаза – вернее, датчики, их заменяющие – загорелись желтыми огнями. Внутри что-то тихо щелкнуло. Он был готов ко всему.

«Не испытываю жалости и страха. Сверхоружие. Создан, чтобы служить»

Миниатюра №8

***

— Ты должен быть с нами! Подчинись воле Правителя!

Не хочу быть как все. Это лишает свободы.

Мои «друзья» так этого и не услышали…

— … И теперь мы служим правителю. Ты должен к нам присоединиться, — сказал Маг.

— Нет! Вы … вы обманули меня! — готов был его убить, правда. А он словно не понимал и совсем не боялся.

— Ты сам себя обманул. Сила Клинка, вера в нее — всего лишь ловушка. Надежда крепче, чем всякая цепь, может держать в заключении. А мы предлагаем тебе выход.

Мы… Но остальные молчали. И мне казалось – они думают обо всем этом что-то свое.

— Нет. Я выбираю остаться свободным.

Думал – они преградят мне путь, верные Властелину, но бывшие друзья расступились, пропуская меня. Вор, Маг, Менестрель и Клирик.

…Властелин в золотой маске восседает на троне. Я атакую, но Властелин будто предвидит удары. Выбивает клинок из руки. Бывшие товарищи за моей спиной чего-то ждут.

— Господин, дайте ему ещё один шанс! – просит Клирик.

— Хорошо, — Властелин поднял руку и сделал странную вещь. Снял маску.

Об этом я и не мечтал. Увидеть его лицо.

И не догадывался, что узнаю его, это ненавистное лицо. Мое собственное.

— Всё очень просто, — говорит он – моими губами и моим голосом. — Менестрель получает волшебный рожок, вор лук, чародей — посох. Ну а ты — зачарованный меч, который питает гордыню и самоуверенность. И убивает чувство ответственности. В каждую из твоих попыток.

— В каждую? – я понял, но я не понимал. – Тогда зачем все?

— Для того, что бы ты научился не использовать заёмную силу. В жизни каждого человека наступает момент, когда он оказывается один на один с реальностью, рядом никого нет, и нет смысла звать на помощь. И тогда человек осознает, что этому миру глубоко безразлично, выживет он или умрет. Что это лишь ему самому важно и нужно — выжить. Осознав это, человек делает шаг-выбор жить… Вот тогда в нем открывается источник Силы.

И я понял все, чего не понимал. Почему было так странно. Почему было неправильно, хотя я шел к цели, которую выбрал я сам, выбрал даже раньше, чем научился обращаться с мечом.

— Не прощу… Никогда не прощу! – яростный шепот должен был пошатнуть эти стены, заставить Властелина принять меня всерьез. Или хотя бы немного встревожиться…

Но он не оставил мне даже этой свободы.

— Забудешь, когда сотрут память, — он кивнул кому-то и на мои плечи легли руки. Руки бывших друзей. – Но прошу тебя, обязательно попробуй снова.

И от того, что он – просил – я ощутил себя пусть не победителем… Но почти отомщенным.

Внеконкурс:

***

Я просто хотела жить!

У, проклятые матрасы! Никогда не думала, что буду их так сильно ненавидеть! Казалось, они вот-вот меня раздавят насмерть. А ещё при взлёте перегрузка, будь она неладна!

Фу, наконец-то тяжесть спадает, и ей на смену приходит приятная невесомость. Теперь остаётся только выбраться…

Конечно, осуществляю это не сразу. Пусть космолёт для начала отлетит подальше от этой чёртовой Андромеды… Вот теперь пора!

Пока я разгребала окружившие меня со всех сторон матрасы, я прокляла всё на свете. Нет, конечно, я не столь наивна, чтобы обольщаться мыслью о побеге как о чём-то лёгком и приятном. Я готовила этот план два месяца, старалась всё тщательно продумать, просчитать, чтобы не упустить ни одной детали.

Не без труда выбравшись, я первым делом взглянула в маленькое окошечко-иллюминатор. Андромеда превратилась в маленький мячик. Прощай, ненавистная планета, прощай, женская колония, в которой я провела горькие невыносимые два с половиной года! Это пусть дуры малохольные сидят от звонка до звонка, а я не такая – я умная. И теперь я свободна!

Свободна!.. Осталось только устранить ещё одно маленькое препятствие…

Тихонько я вышла из грузового отсека и осмотрелась. Как раз на стене огнетушитель. Всё как и положено по технике безопасности. Только в этот раз она может кому-то сослужить дурную службу…

Сняв со стены огнетушитель (какой же он всё-таки тяжеленный!), я направилась к кабине пилота.

Он не заметил, как я вошла, даже головы не повернул. Вот спасибо матёрой Клавке-Пиле, не зря заставляла нас, сокамерниц, по ночам ходить тихо. Сейчас это умение мне как нельзя кстати!

Не обернулся пилот, и когда я подкралась к нему вплотную, всё так же продолжал читать газету. Давай, Нинка, действуй!

Размахнувшись, я изо всех сил ударила его огнетушителем по голове. Издав глухой стон, он стал оседать в кресле. Кровь хлынула из разбитой головы. Я ударила ещё. И ещё…

Вот и всё. Теперь ничто не мешает мне лететь вперёд – к долгожданной свободе. Бросив искачканный кровью и мозгами огнетушитель в сторону, я подошла к приборной доске. Так и есть – космолёт поставлен на автопилот. Вот молодчина пилот. Был. Догадался, чего хочет женщина. Правда, направление не то, но это мы сейчас исправим. Вот она, карта. Вот Солнечная система. Земля. Туда и полетим. Жалко, что я так и не догадалась утащить из библиотеки самоучитель испанского. В Никарагуа он мне очень даже пригодится. Ну ничего, доберусь, а там уже и выучу. Я женщина умная.

Вот и всё, настроила. Выключила радар, чтобы корабль не обнаружили. Теперь надо куда-нибудь убрать труп, чтоб не вонял.

После недолгих раздумий я затолкала его в холодильник. Конечно, можно было бы открыть люк и пустить его в открытый космос, но расходовать кислород в моём положении было бы крайне неразумно. Ладно, пусть полетает – а там на месте уже выброшу его в какую-нибудь реку.

Потом я отмывала пол и чуть не забыла оставленную покойником газету. В глаза мне тут же бросилась статья Минаевой… Вот ведь стерва! Когда я была судьёй, так пела дифирамбы о моей смелости и неподкупности. Мол, не побоялась Никитюк вынести обвинительный приговор восьми особо опасным преступникам. Кто ж тогда мог знать, что власть поменяется так быстро! Теперь они герои-диссиденты, а я, значит, дрянь распоследняя! И взятки брала, и приговоры выносила заведомо неправосудные. А я просто хотела жить по-человечески, я о семье своей заботилась. Кто ж виноват, что у этих восьми хватило дурости пойти на оппозиционный митинг? Знали ведь прекрасно, что свобода и демократия у нас только на бумаге. И всё равно пошли. Почему же я должна была в ущерб семьи биться за каких-то чокнутых идеалистов? Знала бы я заранее, чем всё кончится, я бы их не только отпустила, пылинки бы с них сдувала. Но я же не знала.

А теперь эта Минаева поливает меня помоями и радуется, что я в тюрягу загремела. Умеет девочка жить, ёлки-палки!

Каждая неделя полёта тянулась для меня, словно год. Когда же, когда же, наконец, закончится это сидение в четырёх стенах? Хочу свободы, хочу твёрдой почвы под ногами, свежего воздуха! А вместо этого болтаюсь в этой «кастрюле», как сосиска. Скорей бы уже долететь до Солнца!

Нет, только не это! Красный карлик?!

Я протёрла глаза и снова уставилась на экран. Но карлик так и оставался красным. Как, ну как такое могло случиться? Я же проверяла карту. Своими же руками задала направление. Неужели перепутала?

В полном отчаянии я стала водить курсор по карте. И вдруг… Облако голубого газа медленно затягивалось вовнутрь пустого пространства…

Чёрт! Чёрт! Я в бессильной ярости ударила себя по лбу. Надо же было быть такой тупицей, чтобы проворонить «чёрную дыру»! Потому корабль и отклонился от курса. Гравитация, будь она неладна!

Что же мне делать? Конечно, можно было увеличить скорость, чтобы выровнять курс. Но датчик топлива не внушал оптимизма. Горючего было достаточно, чтобы долететь до Земли и благополучно совершить посадку. Оставался запас и на случай небольшого отклонения. Но в данном случае отклонение значительное. Да ещё плюс увеличение скорости. К тому же, кислорода с каждым днём становилось всё меньше. Нет, лететь в сторону Земли сейчас – верная смерть. А умирать мне совсем не хотелось. Лучше уж тогда включить радар. Пусть находят, возвращают обратно в тюрьму. Или…

Увеличив карту, я стала тщательно разглядывать звезду, которую поначалу приняла за Солнце. Пять планет, из них три газовых гиганта, одна покрыта толстым слоем льда. Только ближайшая может быть пригодна для жизни.

Всё же радар мне пришлось включить. Потом с нетерпением ждать, пока отправленный мною спутник передаст состав атмосферы, почвы, горных пород.

Мне повезло. Уже минут через пять на экране замелькали цифры, которые я старалась как можно быстрее пролистать, чтобы выйти на главное – заключение. Атмосфера пригодна для дыхания. Вредных и опасных примесей не обнаружено. Уровень радиации не превышает допустимого. Местная флора и фауна меня не интересовала, поэтому я поспешила поскорее выключить радар и стала готовиться к приземлению. Мне показалось, что я услышала какой-то громкий звук, похожий на выстрел. Наверное, показалось.

Посадка была достаточно мягкой. Вот что значит новая модель – не то что китайское старьё, на котором приземляешься как лягушка, прыгнувшая плашмя в воду.

«Всё, Нинка, ты свободна! — сказала я себе. – С этого дня для тебя начинается совершенно новая жизнь. Без конвойных, без строгого распорядка. Если ещё удастся отсюда долететь до Никарагуа, вообще будет хорошо. Главное…»

Я не успела закончить мысли – внезапный выстрел из пушки напрочь выбил в боковом окне толстое стекло.

Господи, что это?

За ним последовал ещё один, не менее мощный. За ним – ещё и ещё. Через минуту космолёт содрогался от канонады.

Спотыкаясь, я кинулась к выходу. Обернувшись, я увидела, как пилотская кабина занялась пламенем. Хотела побежать ещё быстрее, но следующий выстрел сорвал часть стены. Тогда я пригнулась к полу и поползла. Вперёд, Нинка, к тайному люку! Если повезёт, получится незаметно покинуть корабль, может, ещё и жива останешься.

Но там меня ждали. Пятеро здоровых бугаев, у каждого автомат. Дура! Какая же я дура! Лучше бы я включила радар. Через пару дней корабль бы нашли, а меня бы под конвоем доставили обратно в тюрьму. Всё же меньшее зло, чем банда Эдика Слепого. Эти молодчики никого не оставляют в живых. И едва ли они сделают исключение для судьи, которая когда-то спасла от тюрьмы Эдуарда Кривцова. Разумеется, за солидное вознаграждение. Девушка, которая в результате аварии осталась инвалидом, получила условный срок.

Я кинулась было обратно к люку, но автоматная очередь ударила мне в спину. Последнее, что я услышало, было: «Мочи её, стерву!». И собственную мысль: «За что?! Я просто хотела жить…».