Салфетки № 407. 2-ой тур. Голосование.

— Почему здесь это висит?

Мужская рука потащила Надю в ванную. Там висели ее трусики: она их ночью постирала. Но муж, увидев белье, взбеленился.

…Да, как ни странно, но она — по паспорту законная жена — не имеет права вешать свои вещи где попало.

Муж продолжал шипеть:

— Ты не понимаешь, что днем придет мама!

…История абсурдного романа началась давно.

Десять лет назад Надя училась в институте. Сопромат преподавал Семен Львович Лиоч. Надя зачем-то в него влюбилась.

Он, тогда еще кандидат наук, обратил внимание на робкую студентку и снисходительно подарил ей себя!

Она никогда не оставалась у него на ночь. Он сказал, что у него очень строгая мама, которая часто приходит к нему. Никакие девицы в планы мамы не входили. Сын должен быть сыт и писать диссертацию. И сын не хотел пугать маму. Поэтому Надя не имела права оставлять за собой ничего, что могло бы уличить сына в неверности науке.

Однажды Надя заподозрила, что беременна. Семен Львович испугался. Он бы послал девушку на аборт, но у девушки имелась вполне реальная родня.И родня нагрянула к Семену.

Надя и Сема расписались.Мама Семы о женитьбе сына не узнала.

Надя стала жить с мужем.

Кстати, беременность не состоялась, и Сема облегченно вздохнул.

Вскоре Сема сказал:

-Сегодня до девяти вечера погуляй.Мама придет.

Когда Надя робко спросила, нельзя ли ей познакомиться со свекровью, Сема сделал большие глаза:

— Ты хочешь оставить меня сиротой?

Тогда Надя пошла с подружкой в кино. Но скоро просьба уйти повторилась. Мама ходила к сыну слишком часто. Надины протесты отклонялись. Характера женщины хватило лишь на то, чтобы честно рассказать все родне. Родня дружно ругала труса-Сему, маму и саму Надю. Главный вопрос, который ей задавали, сдавливал сердце:

-Почему ты его не бросишь? Он же унижает тебя!

Она умом все понимала, но любила Сему.

Шли годы. Сема защитил диссертацию. Мама была довольна, а Надя так и не вышла из подполья.

Со временем Надина семья привыкла к их странностям.У других хуже бывает! А тут муж не пьет, не курит, не изменяет.Но немножко сильно любит маму. И у них это взаимно. Бывает!

…Итак, сегодня он был раздражен. Наде было досадно, что у мужа плохое настроение. Но она твердо решила сказать:

— Я сейчас уйду. Я убрала все. Но имей в виду: я беременна. На этот раз точно. Скоро пойдет пятый месяц.

Семен открыл рот.

— Аборт делать не буду. Мне тридцать один! Мне хочется ребенка. И у меня будет девочка. Все, я пошла.

Надя не собиралась устраивать подлости. Но теперь она мать. Она станет защищать дитя. Надо будет уйти — она уйдет! Родня ее всегда примет. А Сема… Он мог бы стать хорошим отцом, но он трус. Надя уже все решила в пользу ребенка.

Зазвонил мобильник. Муж. Странно.

— Надя, приходи домой!

— Так рано еще.

— Я жду тебя!

Муж встретил ее с совершенно ошарашенным видом. Она думала о ребенке, собиралась уже сказать, что готова уйти. Но вдруг Сема схватил себя за волосы и застонал.

— Какой я идиот!

— Да что?

— Моя мама… Ты знаешь, что сказала мне мама?

— Ну?

— Она сказала, что хочет внуков! Жалеет, что я не женат!

— Вот это да! А ты?

— А что я могу ей сказать?

— Что? Например, правду.

— Это ее бы убило!

— А. Можешь не продолжать.

И вдруг в двери заворочался ключ. Это вернулась мама. Она впопыхах забыла зонтик.

Надя увидела пожилую женщину, вполне нормальную, с добрым веселым лицом.

— Сынок, кто эта девочка?

Сынок застыл. Надя взяла все в свои руки.

— Здравствуйте, Мара Ефимовна. Я… люблю Вашего сына. Мы встречаемся.

Женщина расплылась в улыбке.

— О, как приятно! Как Вас? Надя? Наденька! Ну так это же как хорошо! Это ж я мечтала всю его жизнь! И какие у вас намерения?

Надя улыбнулась:

— Самые серьезные.

Часа два пришлось на то, чтобы подготовить маму к правде. Мама правду приняла не сразу: Сема получил два подзатыльника.

Дочку назвали Евой.

Триптих абсурда

1

… паника началась, когда на аэродром опустился самолет – это было тем более странно, что раньше на наш аэродром никакие самолеты не опускались, и мы вообще не знали, что такое Самолет – а тут вспомнилось, всколыхнулось что-то в памяти – Самолет.

Когда самолет открылся, из него вышли люди. Это тоже было странно, потому что раньше никаких людей у нас не было, и мы вообще не знали, что есть какие-то люди. Но тем не менее, всколыхнулось в памяти – люди.

Мы подали людям автобус и отправили их в гостиницу – это тоже пришло само собой «автобус», «гостиница» — кажется, люди остались довольны, и это было почему-то важно. Мы еще не понимали, что случилось, но чувствовали, что произошло что-то очень важное…

2

… когда я спал на канате вниз головой…

… ну а как я упаду, куда я упаду, падать-то некуда? Слушайте, а откуда вообще взялись эти рассуждения, что с каната можно упасть? Вы в каком-таком мире живете, где с канатов падают? Верно, канат сам притягивает, как же иначе? Ну а как еще спать, как на обратной стороне каната, лицевая сторона каната нужна, чтобы люди по ней шли, а на обратной стороне люди спят… что не так-то? Ну вот, засыпая, я слышал, как по той стороне иду я сам – из вчерашнего дня, из завтрашнего, не пойми из какого. Проходящие я оставляли мне спящему записки о том, что будет дальше, но это были записки от меня из прошлого, они не могли мне ничем помочь. Когда я продолжал свой путь и проходил мимо спящих…

3

Восемь доказательтсв, что мир спасет доброта:

Люди помогают дереву перейти дорогу.

Случайный прохожий ремонтирует облако, у которого сломалось крыло.

Часовик останавливает время для попавших в аварию людей, чтобы те успели прожить долгую жизнь.

Этот человек прячет в своем доме прошедшие лета, чтобы они не замерзли зимой.

Люди остановились, чтобы послушать, как всеми забытая мелодия играет саму себя – теперь она не умрет еще тысячи лет.

Жители этой деревни делают лунешники для лун, которые каждую ночь приходят повисеть над крышами.

Человек помогает упавшему листу подняться обратно на ветку.

В свободное время мастер бесплатно реставрирует старые легенды.

В одном королевстве родился принц. Пригожий мальчик, король и королева нарадоваться не могли – наследник! И всем он был хорош: красив, умён, воспитан. Вот только букву «Л» не выговаривал. И вместо «Л» у него получалось «Р». Пока был маленьким, все умилялись. Игрушка – деревянная лошадка, привычно называлась лишь рошадкой. Придворные льстецы ну так и пели:

— Как это мило, как приятно уху! Прекрасный принц, прекрасное дитя!

Но годы шли, а принц упорно не выговаривал букву «Л». Льстецы замолкли, а королевская чета тайком шепталась:

— Ах, — вздыхала королева. – Что нам делать? Принцу уже девять и скоро он поймёт свой недостаток. И быть ему несчастным!

— Мы недопустим! – решил король.

Король решил и выполнил: издал указ, где запрещалась буква «Л». Теперь все в королевстве обязаны менять её на букву «Р». Наказание – тюрьма на десять лет за одну лишь оговорку. Так королевство стало короревством.

И принц рос в роскоши, любви и неге, не подозревая, на какую участь он обрёк всех подданных.

Сначала всем пришлось не сладко, попробуй-ка, переучись. Потом привыкли и забыли букву. И всё бы было хорошо, но принц вдруг вырос и стал заглядываться на придворных фрейлин.

— Пора его женить, — решил король.

И устроил праздник, на который пригласили всех известных принцесс. Конечно, их предупредили о букве, но принцессы же девчонки, что им какой-то там указ?

Из всех ближайших королевств съехались красавицы, у принца даже зарябило в глазах от множества нарядов.

Но лишь одна принцесса понравилась ему так сильно, что все другие словно бы исчезли. Он замечал её и лишь её.

Их первый танец вышел презабавным.

— Вы верикорепно танцуете, принцесса. Я Вами очарован.

— Как я танцую?

— С изяществом, достойным короревы.

— Кого? Ах, я забыла. Меня предупреждали, милый принц, что Вы не выговариваете одну букву. Но это так неважно.

— Не выговариваю? Какую же?

— Узнаете чуть позже. А сейчас… давайте остановим танец и выйдем на балкон.

— Баркон? Конечно же, принцесса. Всё, что пожераете.

Она была умна и скрыла тень улыбки.

— Какая прекрасная руна на небе. Но разве ей сравниться с Вами?

— Луна, — поправила принцесса его и прядь своих волос. – Луна, а не руна.

— Луна, — легко за ней выговорил принц. И вдруг, набравшись мужества, добавил. – Я Вас рюбрю!

— Принц, знаете, пока Вы мне не скажите: «Я Вас люблю», я не отвечу: «Да». И это не смотря на то, что Вы мне тоже нравитесь.

О, чудо! Он ей нравится?

— К тому же меня зовут принцесса Эллалия. Попробуйте.

— Я Вас люблю, Эллалия, — легко произнёс принц. – Вы станете моей коро…

— Королевой, — шепнула улыбающаяся Эллалия.

— Окажите мне честь и станьте моей королевой.

— Да, принц.

Сколько счастья испытали все, узнав, что принц прекрасно научился выговаривать букву «Л». Его речь день ото дня улучшалась, и их свадьба стала грандиозным событием.

Все подданные вздохнули с облегченьем, из тюрем выпустили «провинившихся», народ ликовал и славил юную королеву.

И всё бы хорошо, но утром, после брачной ночи, та самая прекрасная и юная королева заявила:

— Мой дорогой супруг. Я всё люблю и вовсе не капризна. Но белый цвет я просто ненавижу! А замок ваш из мрамора. Он белый.

Молодой король огорчился и призадумался. Что же делать?

— Вы мне поверили? А я ведь пошутила!

И белый замок так и остался белым на долгие столетия.

*

Два автора переглянулись, и один сказал другому:

— Ганс Христиан, признайте, что мой рассказ получился лучше вашего.

Где-то слышал, что весь смысл — в дороге. Выходишь из дома и идёшь. Пока носят ноги, пока трепыхается сердце, пока кузнечными мехами свистят лёгкие. Просто идёшь. Вот я и иду. Без направления, без цели, без смысла. Лают окрестные псы, которых я отвлёк от трапезы, восходит к корням Иггдрасиля прокопчённое солнце с отчётливым ароматом гниющего мяса. Червивый дождь бьёт по телу, их едва ощутимые тела копошатся под одеждой, под кожей, внутри звенящих костей. Бесчисленные пасти вгрызаются в плоть, выедают глаза, распухший язык вываливается изо рта и висит синюшной мясной грушей. Я продолжаю путь.

Впереди вырастает дом. Он множится, делится, достраивается, перестраивается прямо на глазах и наконец уничтожает небо. Нет ничего кроме этого опухолевого дома. Из исходящих гноем окон выходят люди, пасти канализационных колодцев с чавканием ловят их, перемалывая, пережёвывая, выплёвывая студенистую массу, становящуюся практически сразу новыми стенами, окнами, козырьком над входом в подъезд. Я захожу в дом. Всё равно больше идти некуда.

Дверь за моей спиной практически сразу зарастает плотью, сочится прогорклым жиром, впереди мясная лестница, каждая ступень — лицо, эти лица кричат. Кричат, когда видят неумолимо надвигающуюся на них тяжёлую тень моих «гриндов», пытаются прокусить дублёную кожу, вывернуться, растечься слизистым океаном — не получается ничего. Я вминаю их в плоть, превращая лица в окровавленный ком грязи, они, затихая, чавкают под ногами. Я нахожу нужный этаж, осторожно — чтобы не спугнуть — подхожу к двери, сворачиваю шею звонку, руками раздвигаю мясные занавески, с трудом протискиваюсь сквозь сфинктер и оказываюсь в тёплой тёмной полости гнезда. Чувствую, что здесь кто-то есть. Иду на запах.

Гнездо непривычное — нет ни мясных стен, ни орущих лиц под ногами. Коридор — просто коридор. Дверь — просто дверь. Захожу. Вижу себя в кресле у компьютера. Вижу, что открыт новый документ. Чистоту экранного листа нарушает фраза: «Где-то слышал, что весь смысл в дороге...».

Я-в-кресле чувствует моё присутствие, оборачивается, лицо искажает гримаса ужаса и отвращения, а вот закричать себе я не даю — хватаю за волосы и впечатываю лицом в старенький ЭЛТ-монитор. Искры, лёгкий дымок, запах горелого мяса.

Лица под ногами начинают кричать.

Гнездо моё.

Путь завершён.

Тайна бабушкиного варенья

… Ей всегда казалось, что бабуля притворяется. Платочек, мешковатый сарафан, деревенский говор… А сама ездит на Грушинский фестиваль, лазает по сайтам да по Фейсбуку (VPN себе скачала). Ну ладно, её дело, как выглядеть, как говорить…

– А идти тебе, внученька, до горбатого моста, что после трёх сросшихся сосен. Там-то яблоньку и увидишь.

– Дикую?

– Самые вкусные на ней яблочки… И банки пустые захвати.

– Двадцать штук?! Не хило…

– Баночки-то пол-литровые… Это ж за два года набралось. В прошлом-то годе не отнесла. Уж возьми, оставь там…

– Прямо в лесу?

– В лесу, в лесу… Авось и сгодятся добрым людям.

Вот и несла Ника тяжеленный рюкзак. И ещё, через плечо, собственную сумку – с водой, бутербродами и книжкой.

Шла, сверяясь с картой, которую бабуля ей нарисовала уверенными, чёткими линиями, с топографическими обозначениями. Привал предполагался около лесного родника.

– Долго-то не сиди. А то как бы затемно не пришлось возвращаться, в ночи-то…

– Типа, когда силы зла властвуют над землёй?

– Да… очень те силы до варенья из яблочков охочие… на чужой-то кусок разевают роток…

– Охренеть. Ну ладно.

Ника села, прислонясь к дубу. Достала воду и прочее, закинула ногу на ногу. Покачала голубыми кроссовками. Новенькие. И оранжевая футболка с акулой неплоха – на контрасте с зелёными шортами. И черная бандана с небольшими черепушками.

Поедая бутерброды, взялась за блокнот.

Как-то раз медведь в лесу

Встретил наглую лису.

Он её…

Стихи сочинялись легко, вдохновение накидывало – строчка за строчкой – метафоры и образы того, что произошло между медведем и лисой дальше.

… Да, многое в её жизни странно – к примеру, этот вот поход. Но во всём есть своя логика. У бабушки всегда имелось замечательное варенье – с цельными кисло-сладкими крошечными яблочками. Как весело было ими хрумкать… За яблоками бабушка ходила в лес. Теперь вот она, Ника… Пошла, понесла эти небольшие, пузатые банки. Если за два года их накопилось двадцать, сейчас она наберёт яблок на десять банок…

И тут затрещали ветки. Она быстро отыскала в сумке газовый баллончик.

Из зарослей вышел человек. Нелепый, жалкий, взъерошенный. Одежда навыворот, разные ботинки… Ясно. Лесной бомж.

«Вот же блин. Как бы не того… Если что, сразу – промеж ушей. И баллончиком в морду… Главное – показать, что не боюсь».

– Как жизнь, человече? – приветливо улыбнулась она.

Тот глядел на неё… с какой-то опаской.

– К… к…

– Кто я?

– К…

– Как зовут? Да по-разному. Ника, Ник-Кусик, на одном сайте я вообще Кракозябра. Короче, можешь звать Светой.

Он сделал шаг назад.

– Т… т…

«Ты куда идешь?» – перевела она для себя.

– По делам иду. Встреча у меня тут неподалёку. С парочкой приятелей. Ну, знаешь: «А я люблю военных, красивых-здоровенных»…

Тот заморгал — быстро и жалостно.

– Т… т…

– Что, книжка? Да, Тютчев. Рекомендую. Меня так вштырило! И тебе понра.

– Я… я…

– Яблоки? Не-е-ет, уж это как-нибудь сам.

«Блин. Нафиг такой попутчик...»

– Или могу рассчитать время твоего полёта, массу там, силу, ща блокнот возьму… Рычаг правильный только найти надо. Архимед – слыхал про такого?

Но он уже ломился прочь, с ещё более громким треском…

…И она прошла сросшиеся сосны и горбатый мост…

А секрет бабушкиного варенья раскрылся, как Ника и не ожидала. Яблоня была вся-вся усеяна мелкими яблочками. Они одно за другим падали на железный круг, который, вращаясь, сбрасывал их в жёлоб – под искусственный водопад. А дальше – медные чаны, покачивающиеся над огнем, горячий пар, обрабатывающий банки… А после те, уже с вареньем, перелетали на длинные лавки и ждали хозяев.

И в каждой из них светились прозрачно-жёлтые хрусткие яблочки, наполненные сладким соком и всеми летними днями…

В субтропиках пасмурная погода — после ежедневного яркого солнца — гораздо более эмоционально окрашена. Отъехать в депрессию с сезоном дождей в Таиланде гораздо проще, чем полярной ночью на Таймыре. Сегодня заливает, конечно. Пять минут — перерыв, пятнадцать — дождик, и всё серо, пасмурно, а еще и врач сказал, что пить нельзя. “Это же абсурд какой-то,” — Макс отложил книгу, читать было невозможно: буквы перед глазами скакали словно белки по набережной Джомтьена. Мутно-серый свет из окна затемнял яркие лампы в доме. “И что мне, по-вашему, делать? Проклятый дождь. Какие есть варианты?” Он достал толстую тетрадь и синюю гелевую ручку, которые лежали в столе уже месяц. Ровно столько времени назад врач запретил Максу употреблять алкоголь. Первая неделя была идеальной: он строил планы, много гулял, ложился спать в десять вечера и даже несколько дней делал зарядку. Но вторая, за ней третья недели пошли с пробуксовкой, стало грустно. Мысли, достойные быть записанными в толстую тетрадь, никак не приходили. Макс не пил, держался на фруктах, которых всегда было в достатке, начал есть много мороженого — сладкое немного перебивало жажду. А потом начался дождь, облаками затянутое небо и депрессия. “Съездить в Бангкок? В дельфинарий? Может, надо тренажер купить? Больше спорта. Мотоцикл? Вышивать иконы?” Ручка дрожала над листом бумаги. Пункты несделанных дел неслись в голове. Макс встал, слоняясь по дому, продолжал перебирать варианты: “Пойти погулять к озеру, пять километров пешком — меня это взбодрит. Дождь? Да он мелкий, еле моросит, на него даже внимания обращать не стоит. И даже хорошо, что дождик, не жарко будет. А может, взять в прокат велосипед и проехать десяточку? Возле озера ирландский паб, там эль, пинта холодного эля. Что мне будет? Целых три недели не пью. Да точно, на велосипеде! А если сильный начнется дождь, в пабе пережду,” — и он вызвал такси к озеру. Двадцать минут дороги — вот он уже получает велосипед в прокате, заплатив пятьдесят бат за три часа. Хотя три часа это было много: асфальтированная дорожка длиной всего пятнадцать километров, и он пролетел их ровно за час. Дождь совершенно прекратился, а облака радовали небольшой прохладой, такой редкой и ценной в субтропиках. Макс, раскрасневшийся от быстрой езды, тяжело дыша, сдал велосипед. Словно не замечая, что сдерживает шаг, чтобы не перейти на бег, он направился к пабу. Его распирало от эмоций, от бегущей по венам крови, но в первую очередь — от предвкушения ирландского эля. Поздоровавшись с владельцем заведения, Макс сел за свой любимый столик у окна. “Эль, пожалуйста, пинту.” Захотелось еще перекусить, и к пенному он заказал кусок традиционного ирландского пирога с фаршем. Пирог подавали с густым мясным соусом. Запивать всё это холодным, темно-красным, с сладковатыми карамельными нотками и легкой горчинкой алкогольным напитком было сплошное удовольствие. Бокал закончился чуть раньше, чем закончился пирог, и ему пришлось еще раз позвать официантку: “Повтори, пожалуйста.” Второй бокал он пил медленно, смакуя каждый глоток. Нервное возбуждение предвкушения выпивки сменилось спокойствием наслаждения от радужной завесы, которой окутывался окружающий мир с каждым глотком. Хозяин паба принес рюмку текилы как постоянному гостю, который где-то пропадал, но сейчас вернулся. Макс не смог отказать.

Утро ударило в голову болью. Еле ворочаясь в кровати, Максим вспоминал вчерашний вечер. Текила, еще эль, пинта яблочного сидра и еще рюмка текилы. “Черт, зачем я выпил этот бокал?”

Эпилог

Солнце не захотело возвращаться на небо, оно так и осталось работать в кофейне, что нравилось всем – и солнцу, и посетителям. Вместо солнца теперь на небе светила ультрафиолетовая лампа, которая отлично справлялась со своей работой.

Старый дом наконец-то вышел на пенсию и отправился в путешествие по миру, как давно мечтал.

Последняя страница сожженной книги нашла другую книгу без одной страницы и поселилась в ней – история в книге заиграла новыми красками, хотя некоторые злые языки поговаривали, что вместо романа получился полный абсурд.

Безымянный остров в Индийском океане добрался до Японии, теперь он живет в зарослях бамбука, играет на сямисэне, по вечерам закрывает сёдзи.

Что же касается меня, то меня вообще изначально не было в этой книге, поэтому я особенно ни на что и не рассчитывал. Но все-таки мне тоже улыбнулась удача – я стал городом в городе городов, а это что-нибудь да и значило…