Салфетки № 406. 2-ой тур. Голосование.

Мембрана для зебры с брезентом, антеннами и бриллиантами.

Часы показывают половину чего-то там, устраиваюсь на скамейке, которая довольно мурлычет. Перебираю цветы, какие-то там мем зебры с антеннами, как-то продавщица сказала, я и не помню уже.

Жду.

Она придет.

Она должна прийти.

Высматриваю её, где её носит, понимаю, что не придет, лежит вся в бреду и жару в плетеной хижине, студеная вьюга просачивается сквозь пологи из шкур, ненасытная смерть сидит на пороге, облизывает клыки.

Я уже понимаю, что сейчас она испустит свой последний вздох – и потому не придет.

Часы показывают половину половины, тереблю цветы, какой-то там мезим с бриллиантами, все никак не запомню. Скамейка сладко дремлет, во сне подергивает досками.

Жду.

Она придет.

Она должна прийти.

Высматриваю её, где она, — понимаю, что не придет, одиноко бредет по дороге прочь из деревушки, где не уродилось чего-то там, что должно было уродиться, теперь она идет в город в надежде найти там что-то, сама не знает, что, — я знаю, она не дойдет, упадет в первый снег, который заметет её к утру.

Часы показывают половину самих себя, тереблю в руках безнадежно высохшие мезембриантенумы, надо же, выучил, не прошло и тысячи лет.

Ветер гонит по асфальту обрывки осени.

Высматриваю, где она может быть – садится в самолет, спешит ко мне, самолет неуклюже кувыркается уже на посадке, беспомощно бьётся оземь, вспыхивает пламенем.

Я жду.

Жду, сам не знаю, чего, уже понимаю, она не придет.

Встаю, — скамейка сладко потягивается, широко зевает, мембраны с брезентами падают к моим ногам, безнадежно высохшие, рассыпаются в прах, который уносит ветер.

Иду искать её, даром, что она сказала ждать, я уже понимаю, что ждать нечего, я должен её найти. Осторожно пробираюсь через времена, спотыкаюсь о тысячелетия, века хлещут мне по лицу. Оглядываюсь, поправляю шкуру прыгаю, бесшумно ступаю по траве. Вражеское племя здесь, совсем близко, еще надеюсь проскочить, прижимаю к себе драгоценное снадобье, названия которого уже не помню…

Голодная зима подкрадывается, больно кусает за пальцы, бегу за стремительно ускользающим мясом, бросаю копье – мясо кувыркается, вскидывая копыта, кто-то бросается к нему – чужой воин чужого племени, врешь, не возьмешь, я не отдам тебе наш последний шанс пережить эту зиму…

Мое копье с хрустом переламывает вражеское горло, смотрю на залитое кровью лицо, не сразу понимаю, что вижу её…

Бегу через дебри времени, часы показывают половину ничего – я найду её, я должен её найти, у меня еще есть шанс…

… время делает крутой вираж, едва не падаю кувырком, удерживаюсь в седле крылатой машины, которая стремительно взмахивает крыльями, — выверяю курс, готовлюсь атаковать вражеский флагман, выпускаю два залпа – флагман раскалывается пополам, кровавые ошметки того, что было за штурвалом, беспомощно кувыркаются в облака, еще успеваю увидеть её лицо. Кажется, она успевает что-то прошептать, что-то вроде – не в этой жизни, еще не в этой жизни…

Я жду.

Жду, когда будет эта жизнь.

Часы показывают половину две тысячи двадцать четвертого года.

Она спешит ко мне, я вижу её в конце аллеи, машет рукой, в которой зажат менестрель с забралом, снова не помню названия. Прячусь за скамейкой, которая недовольно рычит, целюсь – сбиваю идущую одним выстрелом, есть, так держать, цель поражена. Что-то ёкает внутри, что-то не так, понять бы еще, что именно, кажется, я ждал её, чтобы… чтобы что? Не помню, не важно, сражение есть сражение, я должен поразить врага, кем бы он ни был, так говорят мне века и века. Наступаю на что-то, даже вспоминаю на мгновение – мезембриантенум – смотрю на часы, которые раскололись от выстрела, понимаю, что нет смысла смотреть, она не придет…

Он сидел на скамейке и ждал. Совсем ещё юный, почти мальчик. В руке букет гербер. Почему не роз? Капризны розы для осенней погоды, а эти цветы будут стоять долго, как символ его ожидания.

Придёт или нет?

Однажды его уже предали, не выполнив обещания.

— А ты точно придёшь?

— Приду! Конечно же, приду!

Тоненькая, юная, на голове облачко белокурых кудрей, а глаза голубые, невинные, чистые – разве такой взгляд может лгать?

Оказалось, может…

Можно ли любить ни за что, вопреки, даже понимая, что тебя обманули, предали? И, оказалось, что тоже можно. Странное это чувство – любовь. Иногда любовь в нём так сильно сливалась с ненавистью, что между ними невозможно было протиснуть «и». Потом любовь побеждала, но тут же тонула в обиде. Почему? За что? Он же так ждал! И всё заканчивалось надеждой.

Сколько времени прошло с того её обещания? День, неделя, месяц, год?.. Годы? Казалось, вечность.

Найти бы её. Посмотреть в эти голубые, невинные глаза и спросить – почему не пришла?

Знал бы ответ – стало бы легче. Можно было бы поставить точку. Точка не так больна, как вечный знак вопроса.

Позвонить бы, спросить…

И позвонил. Судьба помогла отыскать её номер.

Сердце билось так, что он не сразу услышал ответ. Переспросил. Услышал:

— Приду! Конечно же, приду!

В тишине прозвучали каблучки. В конце аллеи показалась тоненькая женская фигурка. Она торопилась, почти бежала.

Он встал со скамейки. Шевельнулись губы, беззвучно выкрикнув:

— Мама!..

«Интересно, она еще ждет?…»

Он сидел на лавочке в скверике. Скверик находился рядом с его домом.

Домой почему-то не хотелось. Хотя мама уже звонила, нетерпеливо спрашивала, когда он принесет уже наконец ее укроп! В салат нужен укроп!

А он сказал маме, что пошел на свидание и что с укропом на свидание не ходят. Поэтому он ждет свою новую знакомую с цветами, а не с укропом.

Мама у него была вполне нормальной. Она понимала, что в восемнадцать лет такое бывает: сыновья ходят на свидания. И это лучше, чем по подворотням с «дружками».

…На самом деле он действительно купил укроп. И только потом купил три герберы.

Он уже шагал по направлению к месту встречи, как вдруг остановился и нырнул в магазин. Шел дождь, мелкий, противный.

Он понимал, что время свидания на подходе, что девочка придет, придет наверняка. И намокнет. И обидится, разозлится, расстроится. Но ему не было ее жалко.

С девочкой он познакомился позавчера. Не по интернету, как сейчас принято, а в метро. Он был с приятелем. Приятель показал на двух девчонок. В вагоне они подошли к ним. Приятель сразу стал проявлять внимание в блондиночке. А вторая девочка, вполне симпатичная, досталась ему. Они поговорили, он попросил телефончик. Она продиктовала. И он вышел. Один.

Вчера от нечего делать он позвонил. Она обрадовалась.

Именно потому, что она очень обрадовалась, он решил устроить свидание. Он почувствовал себя взрослым. Ему понравилось, что он понравился. Хоть каламбур, но это правда.

Только это было вчера.

А сегодня, когда уже пошел, понял: он не хочет с ней встречаться. Не потому что дождь, а потому что…

Почему? Не зацепила она его? Да, не зацепила. И не было желания узнавать ее. Возможно, она весьма интересная и умная. Возможно, она вообще его судьба.

Только на их курсе учится Лида. Лидия. Если б ОНА шла к нему свидание, то он уже был на месте встречи. Он бы ждал, сколько нужно!

Но это лишь мечты. Так случилось, что, когда он решил поближе познакомиться с Лидой и начать ухаживать за ней, эта Лида пришла в институт с обручальным кольцом на руке! Пока он телился целых два месяца, она выскочила замуж!

…Он сидел на лавочке и не знал, что обманутая им девочка все поняла. Она уже дома и тихо плачет. Ее красивые локоны намочил дождь, ее новый джемпер был в слезах. В слезах была и ее душа.

Но даже если бы и узнал, то ничем бы помочь не смог.

Он пошел домой. Мама встретила его в прихожей, желая узнать подробности свидания. Но сын сказал:

— Мам, не надо спрашивать. Вот. Это тебе.

И он протянул ей цветы и зелень.

— Что это? — спросила мама.

Он удивился: разве мама не видит?

— Это герберы и укроп.

И пошел было в душ. Но его догнал голос мамы:

— Это хризантемы и кинза. Ну все, пропал салат. Ненавижу кинзу.

Аватара ожидания

«Если долго стоять под деревом, то, в конце — концов, на тебя посыпятся его листья!» — не помню кто это сказал. Простая, до абсурдности фраза, тем не менее — логичная. «Если ждать, то можно и дождаться!» — говоря обычными словами. А если еще проще, то вот так:

В один из моментов жизни я сорвалась. Собрала громоздкий синий чемодан с не убираемой ручкой, положив туда только то, что понадобится на первое время. Купила билет и уехала, огорошив родных и близких.

Поезд стилетом пронзил почти всю страну от юга до севера за четыре дня. Заранее скажу, что ожидания не омрачились.

Но была еще пара воспоминаний. Не плохих, нет. Только тех, на которых время для меня чуть затормозило. Ровно на середине пути, где меня ожидала пересадка, я столкнулась с «живым» воплощением ожидания…

Железнодорожный вокзал! Шесть часов сидячего ничего. Деревянная скамья с намеком на деревенский стиль, но такими твердыми и выпирающими рейками, что, кажется, они врезаются в спину. Хищный плющ или фикус в кадке — доминанта и хозяин этого людского сада, белая с черной крошкой плитка, внушительные часы на стене и мигающее зеленым, желтым и красным табло перед глазами.

Я правда думала, что здесь будет больше людей. Их много, да. Они группами, парами, непарными единицами (вот ведь же — математический термин) рассредоточены везде, но не здесь. Хотя на скамьях нет пустых мест. Но ощущение, как у бабушки, на завалинке. Пусть я сегодня буду этой бабушкой! Глаза слипаются от бессонной ночи, руки ломит от груза, ноги — мой барометр — от приближающегося дождя, хотя пока жарко и сухо. И это все в мои тридцать пять?! (Если кого — нибудь ненароком обидела, прошу простить!) Но вот атмосфера именно такая. Может, что-то в воздухе?

Ах, да,- густой аромат ванили, творога, сдобы. По-сказочному маленькая бабушка, с соломенной корзинкой, укрытой холщовым полотенцем. К внукам едет, и недалеко. На лице со смеющимися морщинками озорно горят раскосые глаза. Уже скоро. Скоро, ведь как только запах выпечки доплывает до меня — на мониторе тилинькает запись с номером ее состава. Она, почти с девичьей ловкостью, вскакивает, хватается за сумку, в которой лежит телефон. Тыкает суховатыми пальцами по непослушным кнопкам и говорит с сыном на одном из национальных языков. Сын, его дети, да и все в этой семье, наверняка, будут рады ее приезду. Бабушка случайно ловит мой взгляд и застенчиво улыбается. Езжай, езжай, милая, тебя заждались!

Сразу за ней поднимается крупный мужчина в «защитке» с таким большим рюкзаком, каких я раньше не видела. Мужчина рус до рыжины, бородат и, вообще, видом выдает принадлежность к вахтовикам. Возможно, так и есть. Но в голубых глазах на чуть конопатом лице искрит солнце юга, пока еще робкое, но уже основательное. И я тоже хочу пожелать ему удачи, ведь его работа — тяжкий труд.

Еще сижу. Где-то через час наблюдаю, как из широкого проема входа в зал ожидания влетает стайка птичек — ребятишек, одетых в спортивную униформу. Вот с ними я «знакома». Всю дорогу, пока ехали сюда, на каждой нашей остановке они вот так же выскакивали из вагонных дверей, резвились, танцевали и фотографировались на перронах. Их ждет какое — то масштабное соревнование, вот только кипучую энергию ожидания выплеснуть пока некуда. Наставники выглядят усталыми и сосредоточенными. Что поделаешь: дети есть дети…

В часы перевода поездов мимо меня проходят интересные персонажи. И, фантазии моей, наверное, хватило бы придумать им целые истории. Но их реальная жизнь — важнее, их реальные цели — важнее… Их безмолвные послания… Даже те, которые доходят до меня — важнее.

Все они, будто, уверяют: не пугайся будущего за открытыми дверями, не бойся перемен, не страшись ожидания — всё к лучшему. Забавно, но и само здание — добротное, выполненное из нарочито грубоватых плит — та самая «аватара» ожидания убеждает меня в этом.

И я верю им всем! Все будет хорошо…

Уже больше недели мы дрейфовали у астероида Рофус, попав замкнутый круг орбиты. Я всё ещё приходил в себя от полученной травмы и не выходил в космос, только диагностировал поломку.

Лайла ремонтировала корабль изнутри и снаружи. Она заштопала и заварила все дыры, оставленные метеоритным дождём. Починила электронику, урегулировала подачу воздуха, осталось наладить связь и подключить бортовой компьютер. Я ждал только этого. А пока топливная система не отвечала, и мы не могли улететь из этой дыры.

–Ты снова надела моё худи! – как же меня раздражало, когда Лайла брала мои вещи.

–Там же так холодно, – снова по-детски заморгал андроид, указывая кивком головы в космос.

–Лайла ты робот, не усложняй мою жизнь ещё больше.

–Капитан, ты же знаешь, у меня проблемы с терморегуляцией.

–Все твои глюки из-за процессора. Я могу это исправить, – намекнул я на совершенно свежие события, подставив себя же под удар.

Лайла лукаво посмотрела на меня, особенно долго задерживая взгляд на медицинском корсете, обтягивающим торс.

–Признавайся, ты бы скучал по мне.

Я вздохнул:

–Ладно, я сделаю тебе обогревательный жилет.

Лайла визгнула и захлопала в ладоши:

–У меня будет своя одежда?

–Не одежда, а детали. Всё, спать!

–Капитан, я хочу слетать на астероид, –неожиданно заявила Лайла.

–Зачем?

–Мы ведь не можем игнорировать сигналы.

–Это маяк.

–А вдруг там кто-то потерпел бедствие?

–Лайла это свалка, –набирался я терпения, –там среди кучи железа полно утилизированных дронов и андроидов, и ещё много чего. Это нормально, что от каких-то приборов идёт сигнал.

–Я быстренько сбегаю, ты даже не заметишь.

–Это исключено.

–Но почему?

–А что, если там западня щипал? Они просто разберутся тебя на запчасти, а я и пальцем не пошевелю.

Лайла подняла руку-манипулятор и стала загибать указательный палец, видимо удивляясь, а что в этом сложного.

–Исключено! Это приказ! Всё! Спать! Завтра мы улетим отсюда.

Лайла ушла в корпус подзаряжаться, не отрывая взгляд от двигающегося пальца.

Меня разбудил сигнал приёма лекарств. Я ждал Лайлу, рассчитывая на чашечку кофе, но она не появлялась. Я направился к корпусу, но у грузового заметил, что одной капсулы нет.

«Упрямый пластиково-железный кусок недоразумения». Я злился. Почему она никогда не слушается. Я попытался включить компьютер. Корабль ожил. Она его успела починить. Я попытался связаться с ней, точнее с процессором, через монитор, набирая буквами: «Где тебя носит?»

–Простите, капитан, –быстро забегали слова.

–Где ты?

–На свалке…

–Садись в капсулу и дуй обратно, или я улечу без тебя.

–Не могу, капитан, они меня разбирают…

Блин, ну, как я мог просчитаться в таком элементарном и очевидном.

Я стоял у штурвала. Корабль был исправен. Всё, что требовалось, загрузить маршрут и улететь отсюда. Я долго боролся с искушением. Буквально минуту, а потом произнёс:

–Координаты!

Лайла скинула своё местоположение. Я должен приземлиться, рискуя и аппаратурой, и грузом, и жизнью, ради чего? Этого непослушного неживого объекта? Чтобы я ни думал, как бы я ни пытался себя оправдать разумом, я не понимал своих действий. Но сердцем чувствовал, что был на правильном пути. Осталось придумать план, как не угодить в ловушку и спасти Лайлу.

— Ну, и чего же ты ждёшь?..

— Ничего хорошего.

— Так-таки ничего? А если хорошенько подумать?

— Когда начинаю, всё становится только хуже. Лучше уж совсем без мыслей.

— Бессмыслица какая-то получается. Почему ты тогда всё ещё здесь, что хочешь найти?

— Вдохновение.

— Э, брат, это тебе не сюда. Это вон, на соседнюю лавочку, где фонарь мерцает, словно ёлочная игрушка, а хищный вяз навис над скамейкой, словно хочет её съесть.

— А здесь, на этой лавочке, его точно не будет?

— Точнее некуда.

— Но…

— Но?

— Я боюсь. Смотри, какой страшный вяз, какие у него узловатые, костистые ветви — вот-вот бросится на меня и разорвёт, рот наполнится горьковатой смесью смолы и крови… Нет, мне страшно. Не пойду я на ту скамейку, и не проси.

— Да я и не прошу. Разве ж это мне вдохновение нужно?

Сидят, молчат.

— Ну вот что за день сегодня?!

— Уже и не день. Не видишь разве — фонари горят?

— И кричат. Тоненько, как дети малые. И морщатся. От боли.

— Мотыльки это. Вьются вокруг — свет манит, а сесть не могут — сгорят. И то, ведь, летят в огонь, дотла сгорают, а ты и двух шагов сделать не можешь, вяза боишься. Откуда вдохновению взяться?

Тяжело вздыхают. Молчат.

— А ты кто?

— Я-то?

— Ты-то.

— Ты.

— А я?

— Я. Буква такая в алфавите есть. Самая последняя, самая трусливая. Ничего тебе вяз не сделает — ветви марать не захочет. А вот я — могу.

— Что?

— Ничего. Так и будем ждать?

— Так и будем.

Ждут.

— Всё. Надоело. Если ты не хочешь за вдохновением идти, сам пойду. Никакого вяза с фонарём не испугаюсь. А ты сиди, свой веник потрёпанный ешь.

— Это ты о букете? Вкусно, кстати. Попробуй.

Сидят. Едят.

— Всё хотел спросить, тебя как зовут?

— Вдохновение.

— Получается, тебя я и ждал?

— Получается.

— А зачем же…

— А за тем же. Вопросов много слишком. Вон, смотри!

— Куда? Эй, где ты?..

Тяжело вздыхает, горбится, догрызает последний стебель. Думает: «Ну и гадость же!». Встаёт со скамьи, делает те самые несколько шагов. Думает: «Вяз как вяз, фонарь как фонарь, мотыльки и те — самые обыкновенные. Чего боялся?».

Пожимает плечами, уходит.

… А Вдохновение остаётся ждать…

Я увидел его в окно. Был обычный тихий вечер. Этот юноша сидел на лавочке, лицо светлое и радостное. Было понятно: он пришёл на свидание. В руках, как и положено, скромный букетик цветов. Он ждал. В этом ожидании я у видел очень многое: и надежду, и томление, и радость. Он сидел прямо, гордо подняв голову, держа букет перед собой. Будто этот букет — ключик в будущее, волшебная палочка, которая откроет новую для них жизнь.

Она пришла. Красивая, юная. Он встал, широко улыбнулся и сделал шаг навстречу.

Я подумал: ну и слава Богу, встретил. Не буду мешать им даже своим взглядом. Но что-то меня остановило, что-то насторожило в её позе, в её поднятой голове, выражении лица. И я остался у окна и стал наблюдать дальше.

Я не увидел у нее радости встречи. Руки за спиной. Он протянул букет и что-то говорил. Она тоже что-то сказала. Букет не взяла, повернулась и… ушла. Ушла куда-то влево. А он остался.

И всё сникло. И его поза стала грустной, и лицо, и даже букет вдруг как-то завял (мне так показалось).

Он сидел. Это был конечно же был тот же юноша, но мне казалось, что он стал другим. Ни радости, ни надежды.

Мне было грустно смотреть на эту картину разбившейся любви. Прошло минут 15-20. Наверное, о многом думалось ему, но потом он поднял голову, грустно улыбнулся. Встав, положил цветы на лавочку, выпрямился и пошёл в ДРУГУЮ сторону. И я подумал: всё к лучшему, и жизнь продолжается. Значит, так и должно быть.

Ничейный

Колю нельзя было назвать совсем уж чёрствым, но попрошаек он презирал. Впрочем как и многие, да и не мудрено, учитывая сколько мошенников крутиться в деле по выпрашиванию у людей денег. И все эти рассказы о людях, которые месяцами собирают на одну и ту же срочную поездку домой, вызывали у Коли только чувство брезгливости. Но вот он сам по глупой иронии судьбы попал в ситуацию, над которой раньше только бы посмеялся, ни на грамм не поверив: приехал посмотреть Петербург, украли сумку со всеми вещами, документами, деньгами и даже телефоном. В полиции лишь развели руками, позволив разве что позвонить. Но говорить что-то старенькой матери Коля не хотел, ведь разволнуется ещё. Поэтому звонок он потратил на то, чтобы сказать ей, что все в порядке. А по факту пришлось надеятся на людскую отзывчивость, ведь он же не мошенник какой-то, и почему-то Коля был уверен, что люди сразу это поймут. Но люди не поняли, к кому бы он не обращался, чтобы не говорил, в нём все видели лишь обманщика. Один тип его даже чуть не побил. Еле ноги унес и промаялся так парень до поздней ночи, совсем выбившись из сил. Но даже поспать на лавочке ему спокойно не дали — согнал полицейский, как какого-то бомжа, а про ситуацию даже слушать не захотел. Сказал только валить в Ночлежку, но идти туда Коле не позволяло чувство собственного достоинства. А спать уже порядком хотелось, и бродил он по ночному городу в полудрёме, как неприкаянный, а потом сам не понял, как зашёл в какой-то двор. Обычный ничем не примечательный, у него в городе тоже таких полно было, но привлекла его скамейка, на которой валялся захудалый букетик, кем-то брошенный или забытый, такой же потрёпанный, как и сам Коля. Пришла парню тогда идея взять этот букет и притворится, что он кого-то ждёт, так к нему никто приставать не будет, и хотя бы сидя он сможет отдохнуть. Придумано — сделано, и вот уже Коля изрядно клюёт носом, устроившись на скамейке и сжимая три цветка, похожих на большие ромашки. А в затуманенном сознании ненароком пробегает мысль, что он на самом-то деле не притворяется, а действительно ждёт, ждёт как в детстве чуда, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и бесплатно подарит билет домой. Но нет в этом мире волшебников, есть только человеческое сострадание или же недоверие. Сегодня Коле выпало недоверие, но может завтра таки случится чудо? Знает только рассвет следующего дня, осталось лишь его дождаться.