Блиц Министров № 105 Голосуем за работы

Увитые плющом ворота тихонько скрипнули, когда Лена осторожно стала их открывать.

«Плющ — это красиво»,- думала она, почесывая ногу: слишком много уж было крапивы. И эта крапива, такая жгучая и неромантичная, совсем не вязалась с плющом. Плющ — это из готических романов, где замки и где лица прячут под плащами. А крапива… Хотя… Крапива — хорошее кровоостанавливающее средство. Ничего, все сбалансированно в этом мире.

За воротами тоже была крапива, только повыше и, как показалось Лене, позлее.

«Чего я куртку с джинсами не надела?» — думала она и шла.

Шорты были короткими, маечка тоненькая. А крапиве на помощь прилетели комары. Стало совсем весело.

И солнце скоро окончательно скажет свое «Пока, до завтра!» а потом будет темно.

Между тем, Елена деловита шла через заросли крапивы, даже не пытаясь выяснить, есть ли дорожка. Это было глупо, она смутно понимала, что глупо, но разум не вполне уже ей подчинялся.

Солнце сказало свое «Пока». Стало уныло и холодно.

Наконец, крапива резко кончилась, перед ней показалась тропинка. Только эта тропинка шла не вперед. Она была перпендикулярна тому пути, который был избран.

Лена опустилась на корточки, потом вообще села на траву. И ей захотелось поплакать.

Слезы рвались, ей казалось, что она в таком отчаянии от всего: от слов свекрови, от ее   теперешнего положения, когда она ушла в ночь. А идти некуда. А там, в доме на участке свекрови, уже спала ее двухлетняя доченька. А она, мать, ушла. И сидит теперь не пойми где, плачет.

Но этому горю Лена отдаться не успела. Ее стали сильно кусать комары. Они пищали, щипали и мешали ей плакать.

Проблема была не в том, что она хотела напугать свекровь, заставить ее поволноваться. Все было серьезнее. После того, что ей сказали, она действительно не могла оставаться в этом доме рядом с женщиной, которая так несправедливо обидела ее. И ведь не объяснишь словами всего, вот как получается!

Она опять встала и пошла по перпендикулярной дороге. На ходу она размышляла. Что сказать? Вот ее спросят: что ты так взбеленилась? Она ответит: свекровь обвинила меня в том, что я не люблю ее сына.

Глупо. Очень глупо, если пересказывать только суть, основную мысль. Здесь важнее была атмосфера, тон. В свекрови таилась такая жгучая ненависть к ней, что она ощущала черноту вокруг себя. Несправедливые слова хлестали ее, избивали душу!.. Как об этом-то рассказать? Да и не хотела она ничего объяснять.

Мужа Лена любила. Но его рядом нет. Он работает. Звонить ему сейчас… Наверное, не стОит. Ей нечего сказать ему. Он знает, что она его любит, он знает, что у жены нелады с его матерью. Но они мирно согласились пожить месяца полтора-два на их даче.

Две недели все было спокойно. Но Лена чувствовала, как нить напряжения натягивалась. Свекровь не любила, если Лена приходила на кухню, когда та ела. Вместе за стол они не садились. Лена и не задерживалась. Что-нибудь перехватит быстренько — и старается на глаза не попадаться.

Она не очень понимала, что нужно делать на участке, а спросить боялась. Да и не хотела.

Она занималась с дочкой, часто уходила с ней гулять, а когда возвращалась, то видела свекровь с поджатыми губами. Поливала ли она грядки, копалась ли в сорняках, собирала ли что-то или вообще отдыхала, но Лена чувствовала, что ее мысленно упрекают: вот, живешь, спишь, ешь, а сорняки растут! Ходишь гулять, а огород не полит!

Ну а сегодня свекровь взорвалась. Началось с того, что Лена ушла гулять по их территории ( по территории их садового товарищества) без Оленьки. Оленька рисовала, и Лена пошла без нее. Она погуляла где-то с полчаса и вернулась. Оленька плакала, а свекровь говорила:

— Ушла твоя мамаша! Ни стыда, ни совести. На бабушку бросила — и ушла! Кукушка, дрянь такая!

Сколько гадкого было в этих словах, сказанных ребенку о ее матери за глаза.

И Лена вошла. А свекровь поняла, что невестка слышала, и решила, что лучший способ защиты — это нападение.

Она подождала, пока внучка уснет — и дальше полилась грязь. Слова были убоги, обвинения жалки, но ненависти было через край. За что? Лена не знала. На ее взгляд, она ничем не заслужила ненависти. Она не сидит на шее у свекрови и мужа, она работает, у нее хорошее образование. Да, они живут в квартире, которая принадлежит семье мужа. Но свекровь знает, что у Лены есть бабушкина квартира. Она маленькая, далековато находится, но она есть!

Родители Лены — вполне приличные люди. Золотых россыпей они не имеют, но так ведь и свекровь не княгиня. И в отличие от нее, родители Лены к зятю относятся хорошо, именно они больше времени проводили с внучкой, пока Лена не устроила Оленьку в ясли.

Короче, причину ненависти Лена искренне не понимала. А сегодняшняя история так удушающе подействовала на нее, что она ушла. В чем была, в том и ушла: шорты, маечка, резиновые шлепанцы.

Куда ей идти? Стемнело окончательно. Комаров стало мало, к холоду она попривыкла. Да не так уж и холодно: июль все же.

Лена привалилась к дереву. Будь что будет. Дачи здесь недалеко, хотя за те ворота она вышла впервые. Часто их видела, собиралась пойти на разведку, посмотреть, что там. А оказалось — ничего интересного. Крапива. Плющ обманул: ни тебе зАмка, ни рыцарей, ни привидений. Инквизиция осталась в мирном деревянном доме. А Лене осталась крапива. И странная ночь.

Она не боялась, просто никогда не ночевала под деревом.

Зато у нее созрел план: раз маски сорваны, раз ненависть так открылась, то Лена пересидит здесь эту ночь, поутру придет и заберет дочку.

Они вызовут такси и уедут домой. Это правильное решение. Единственно правильное. Спать в доме она не могла. Только бы дочка не проснулась среди ночи! Вот за это Лена переживала. Но только бы дождаться утра. Калитку свекровь откроет часов в восемь. Как только откроет, Лена молча пройдет в дом и заберет дочь. Необходимые вещи соберет, за остальными приедет муж.

Успокоенная, она не заметила, как уснула.

Ей что-то стало сниться. Это было странное и немного страшное сновидение: огни, крики, факелы… Она часто слышала свое имя, но боялась откликнуться.

Вдруг крик:

— Леенааа!

Он прозвучал так близко, что Лена проснулась. Не в силах сообразить, кто ее позвал, она попыталась снова уснуть. Но снова:

— Лееенааа!!!

Голос мужа! Как это может быть?

Муж явно пошел куда-то в другую сторону, Лену он не увидел. И вдруг зазвонил ее мобильный!

Это звонил муж.

— Да, алло, — хрипло со сна сказала Лена.

— Где ты?! — орал муж.

— Под деревом.

— Только трубку не клади, не клади, говори!

— Что говорить?

— Ты где?

— Я рядом. Ты прошел мимо меня.

И Лена выключила телефон и крикнула:

— Я здесь.

Муж появился сразу, бледный и испуганный. Увидев жену, замерзшую, холодную, свернувшуюся калачиком под деревом, он потерял дар речи.

Он только ощупывал ее, смотрел в ее сонные глаза и наконец сгреб ее, взял на руки.

— Как ты здесь оказался?

— Мать позвонила. Сказала, что ты ушла. Что тебя нет уже больше часа.

— А сколько времени?

— Скоро пять.

— Пять?! Утра?!

— Да. Я приехал, перебудил соседей. Кто-то видел тебя идущей к воротам.

— Куда ты меня несешь?

— Домой.

— Я не пойду туда. Ромка, пожалуйста, отнеси меня к машине. Я не могу больше видеть твою мать и находиться с ней рядом.

Ромка молча нес ее.

— Ты слышишь меня?

— Слышу. Лен, я ночь не спал. Я испугался за тебя! Я не смогу отвезти тебя сразу. Мне нужно поспать хоть часа три. Побудь дома, а уж потом, как решишь, так и будет.

— Хорошо.

Калитка была открыта, в доме горел свет и слышался плач дочери.

Около их калитки столпились соседи.

Раздались охи, ахи, вопросы.

Ромка сказал всем спасибо, попрощался и закрыл калитку. Лена подождала его и вошла в дом за ним.

Они оба услышали голос свекрови:

— Не плачь, моя маленькая. Папа ее найдет.

— Ма-а-ма!!! Где мама?!!!

— Ушла она.

— Куда? — с визгом вскрикнула дочь.

— Ну уж не знаю, куда. Не жалеет никого твоя мама. Ни тебя, ни папу твоего.

— Замолчи, замолчи быстро! — Ромка взлетел на второй этаж, где была детская и их с Леной спальня.

— Ты на мать не кричи! Довели ребенка! Где твоя прошмондовка?

Ромка посмотрел на мать так, как будто увидел ее впервые. Потом схватил дочь и вынес ее к Лене.

— Мама! Мамочка! — Оля тянула к Лене ручки и всхлипывала.

Лена схватила дочку и ушла из дома.

— Ром, принеси одеяльце в беседку, мы там побудем.

— Сейчас поедем.

— А поспать?

— Я расхотел. Идите в машину.

Лена уселась с дочкой на заднее сиденье, там нашлась Ромкина куртка.

… Немного отъехав, муж свернул в сторонку, на поляну.

— Лен, вырубаюсь. Все разговоры потом. Погуляйте, мои сладкие, по полю. Оленька, собери папочке букет, пока папочка поспит. Лен, если захотите поесть, то там вроде через дорогу магазин. Чуть назад.

И Рома уснул.

Лена вышла из машины, постелила на траву куртку и уложила дочку. Та смотрела на Лену и улыбалась, а Лена гладила ее по голове, по ручкам, по спине и видела, что дочке хорошо и спокойно.

— Мамочка, я полежу и потом соберу!

— Что соберешь?

— Цветочки папе.

— Хорошо.

Дочка уснула тоже.

Так закончился этот кошмар. На поляне с цветами.

Лена решила для себя, что больше не станет видеться со свекровью. Она не хотела ничего знать и слышать о ней. Слишком больно оказалось вспоминать о том вечере и ночи.

А вот Рома это так оставить не мог. Жена. У него замечательная жена, он ее очень любит! И дочку она ему родила самую лучшую из всех девочек, живущих на свете!

Но мать! Это его родное, самое близкое! К ней он бежал с содранной коленкой, со слезами из-за драки, с гордостью за пятерки. Мать есть мать. Она любит его! И ему нужно понять, что происходит! Почему она невзлюбила его жену, да так люто и беспросветно!

Он решил поговорить с матерью позже, когда все успокоится. Когда мать сможет трезво взглянуть на ту историю.

… Разговор у них случился уже осенью. Рома приехал в родительский дом и улучил момент, чтобы спросить о жене.

Мать, услышав вопрос, поджала губы и долго молчала.

— За что ты ее так!? Мама!!! Я понять хочу!

— Да не поймешь ты меня.

— Я постараюсь.

— Постараешься? Ну… посмотрим. Твой отец привел меня знакомиться со своими родителями. Я тогда в институт поступила, гордая собой была! Мои родители тоже мною гордились, любили меня, баловали. И вообще, меня много кто любил. Привыкла я к ласке и любви. С тем и шла знакомиться, чтобы и там меня полюбили.

Мать замолчала. Потом заплакала.

— Не хочу я ничего рассказывать! Ты не поймешь. Потому что нет оправдания мне!

— Да говори же!

— Да возненавидела меня свекровь! Пойми! Я тобой забеременела — она орала, чтобы я аборт делала. Я что, думаешь, могу это забыть?! Как твой отец с ней спорил! Как уговаривал! А я только поняла, что она меня считала не ровней им! Дед твой дипломат, сам знаешь. А мои родители — люди простые. Да и институт им мой казался не таким. Им бы МГИМО! А ведь сама эта свекровь — кто она? Жена дипломата! А сама-то — никто! Я потом узнала, что у нее только десятилетка за плечами.

— И… что?

— Я говорила: не поймешь!

— То есть получается: тебя свекровь обидела — ты сама стала свекровью и мстишь невестке? Мама? Неужели это так?!

— Да!!! Так. Я все понимаю, что я не права. Но я ненавижу твою жену, потому что когда-то ненавидели меня. И хоть режь меня! А я вот такая!

Ромка был так поражен, что даже водки выпил. Хотя был за рулем.

— Что же нам делать теперь?- спросил он.

— Ничего. Я вам чинить препятствий не буду. Живите спокойно. Но я видеть ее не могу.

— Я боюсь тебя, мама.

— А ты не бойся. Ты большой мальчик. Просто когда твоя дочь вырастет, когда приведет мужа, не дай своей жене его со света сжить. А то вдруг тоже начнет мстить.

… Ромка ничего тогда Лене не сказал. Какое-то время он был в ужасе от услышанного. Все думалось ему о будущем, о пока не существующем зяте… Потом он взял себя в руки и стал просто жить.

А Лена стала часто видеть во сне ворота, увитые плющом. Только во сне за ними начинался свет и росли полевые цветы. И еще в поле был Ромка. И она во сне шла из злобы и тьмы к этим воротам. Шла с дочкой. К свету и цветам! И приходила! Всегда! Крапивы не было…

— … я… я его не хотел убивать…

Мы так и не знаем его имени, мы зовем его Шляпой по его причудливой шляпе, мы так и не знаем имен друг друга, да есть ли они вообще у нас, имена. Шляпа держит что-то причудливое, стреляющее, почему у него не отобрали это стреляющее, а почему, собственно, а почему у него кто-то что-то должен был отбирать. Смотрим на Бинокля, еще не верим, что все, люди так просто не умирают, а как они умирают, кто знает, кто вообще видел, как умирают бинокли, то есть, люди, то есть, в данном случае это одно и то же.

— Я… это не я… не я…

— А кто? – спрашивает Корсет, — мы, знаете, еще не сошли с ума, мы своими глазами видели, как вы…

— … я… но не я… меня… это он заставил…

— Кто? Бинокль?

— Да нет… – Шляпа беспомощно обводит пустоту вокруг, — он… он…

… сейчас они будут долго двигаться вперед, пока не поймут, что нет никакого вперед.

А сейчас они остановятся.

А сейчас они будут решать, что происходит.

А сейчас им нужно будет пить, и (Я? Мы? Они? Оно? Тебя? Вам? ) дам им пить.

А потом им нужны будут сандвичи с ветчиной и помидорами, и (Я? Мы?… ) дам им сандвичи с ветчиной и так далее.

А потом молодой (кто из них молодой?) должен убить старого, (Я? ...) дам ему то, из чего убить.

А потом…

— … слушайте, — не выдерживает Брошь, — вы когда-нибудь видели воду в таких… бутылях?

— Что-то не припомню… – Корсет растерянно вертит в руках воду, — а что такого?

— А то… Откуда она вообще взялась? Её же только что не было!

— А откуда мы все здесь застряли, что весь день едем, приехать не можем? Видите же, законы физики здесь не действуют… и логики… и математики… и вообще всего…

— … этому может быть только одно объяснение… – Шляпа затравленно оглядывает присутствующих, понимает, что на него того и гляди набросятся, скрутят руки за спиной, — до нас здесь застревал кто-то… какие-то люди… на этом отрезке дороги… С ними что-то происходило… сначала они хотели пить, потом есть, потом поссорились, кто-то кого-то убил… и это… это место… или это существо, которое живет в этом месте… он… оно… запомнило… и теперь делает то же самое с нами… Сначала дает нам воду, потом еду, потом он… оно… заставило меня убить Бинокля… вы понимаете, у меня даже оружия не было, не было! Вы… вы посмотрите, вы когда-нибудь такое оружие видели? Видели? Откуда оно взялось вообще…

Корсет хочет сказать, что раньше никогда не видела такой дом – не говорит, потому что и так понятно, это построили те, кто был здесь до них, где-то своими силами, где-то с помощью того неведомого, что было здесь… И нужно молчать, и невозможно молчать, и…

— … вы такие технологии видели раньше?

— Да нет же, нет… – Шляпа хватается за голову, хоть бы шляпу снял в самом-то деле…

— Так откуда были те… которые были здесь до нас? Откуда? Откуда?

Брошь хочет ответить, не отвечает, собирает со стола чашки, тарелки, переворачивает блюдце, смотрит на цифры, три ноль двадцать восемь, это не может быть датой, это не может быть правдой…

— А что… а что с ними случилось? – спрашивает Корсет, спрашивает никуда, в пустоту.

— В смысле… случилось?

— Ну… они выбрались отсюда, или остались, или как?

— В смысле… остались?

— В смысле… ну… надо будет посмотреть, может, тут где-то…

— Что где-то?

Корсет хочет сказать – «кости», понимает, что не может выговорить это слово, не может, и все…

Визг.

Надрывный, отчаянный, не верится, что человек может так визжать.

Корсет и Шляпа задумываются, а стоит ли вообще бежать туда, где визжат – не успевают задуматься, бегут, видят Брошь, вот она стоит, маленькая, компактная, смотрит куда-то в глубину рощицы, визжит…

— Ну что, что такое? – Корсет разглядывает три могилы, одну зарытую с наскоро сооруженным памятником, две пустые…

— Это… это значит…

… Брошь уже видела эти цифры, три ноль что-то там – на блюдце, а теперь на надгробиях, вот они стоят три в ряд. Наверное, когда часы бьют полночь, появляются старые надгробия, а потом исчезают, думает Брошь, глядя, как могилы снова становятся разрытыми и пустыми. На всякий случай Брошь смотрит на часы, пытается понять, сколько сейчас может быть времени, стрелки вертятся в бешеном темпе в обеих направлениях, часовая вперед, минутная назад, секундная как будто вообще в каком-то другом измерении…

— … ты иди… иди… от… – Корсет выплевывает кровавые сгустки, давится кровью, — иди…

— … сама… хороша… – Шляпа чувствует, как стремительно утекает жизнь.

— … мы все… иди… это же… три моги… три… а чет… чет…

— … спасся…

— … ник… то не…

— … с чего ты реши…

— … ник… то… не… спа… спа… чет… вер… тый… – кровавые сгустки, — не… тоже не… прос… то… не… ко… му… бы… ло… похоро…

Не договаривает, падает в разрытую могилу, еще успевает подумать, а как это так, если все погибли, то кто зароет могилу, а почему та сила, царящая здесь, не могла сделать четвертую могилу, а что-то не сходится…

… просыпаюсь, стряхиваю с себя остатки замкнутых миров, пустых могил, что-то не сходится в этом сне, ну на то он и сон, чтобы не сходиться, и все-таки…

Стряхиваю с себя оцепенение, узнаю лицо Шляпы напротив меня, чуть поодаль сидят Корсет и Брошь, конечно же, беж корсета и броши, кто будет в таком ходить в три тысячи двадцать восьмом, да и у меня никакого бинокля нет…

Смотрю на дорогу впереди, спохватываюсь, дергаю навигатор, поворачивай, поворачивай…

— Что… что такое? – Шляпа оторопело смотрит на меня.

Отчаянно прикидываю, что можно соврать…

— … там… дорогу ремонтируют… Объезжать надо…

— Да вроде не слышали такого…

— Я где-то в ленте читал… давайте… объедем…

Флаер нехотя скользит над пустошью, сворачивает влево…

… отмечаю про себя, еще четверо, прощупываю дорогу впереди, вон еще кто-то подъезжает, вроде бы там двое дремлют, это даже лучше, что двое, а не один, брошу им сон, больше вероятности, что поверят, а пока можно заняться теми четырьмя...

Спасаясь от дождя, набирающего силу, Лиза нырнула в подъезд-переход и оказалась удивительном сквере, защищенном по всему периметру старыми тополями, словно воинами.

Странным было то, что интенсивные капли сыпались с неба сбивая дорожную пыль только за пределами этого сквера, на территории которого, как тогда показалось Лизе не упало ни единой. Ко всему можно добавить, что тут и сам ветер терял силу пытаясь пробиться через лабиринт плотных кустов жасмина, роняющего в противостоянии со стихией белые лепестки своих благоухающих цветков.

Посреди сквера монотонно шелестел миниатюрный фонтанчик с купидонами, а вокруг, между кустами белой цветущей сирени, затесались каменные скамейки с деревянным настилом. Здесь не было слышно привычной городской суеты. Лиза никогда прежде не бывала в этом сквере, но чувство возвращения в давно забытое, до боли знакомое место не покидало её. Она присела на одну из скамеек и, убаюканная плесканием воды, уснула. Разбудил Лизу чик-чирик воробья, плескающегося в фонтане. Дождь миновал и небо прояснялось. Когда девушка собиралась уходить, то заметила на земле у скамьи обронённый кем-то блокнот в кожаном переплёте. Он был исписан стихами красивым мелким подчерком, а кое-где на страницах выделялись рисунки и профили. И один из профилей смутно напоминал её саму. Девушка была заинтригована и непременно хотела найти автора. На титульном листе стояло имя – Александр Арзамас (Подражание А.С. Пушкину) Девушка ни на что не надеясь, но решила погуглить, и неожиданно нашла профиль в соцсетях с фотографиями сквера и стихами.

Молодой человек ответил на сообщение, когда Лиза варила себе дома шоколад. Его радости не было границ, пропажа – нашлась. Они условились встретиться в том же сквере завтра. Лиза обожала Пушкина, и ей стало любопытно о чём стихи. Всю ночь она провела за чтением блокнота. Каждый стих, каждая строфа находили в ней отклик. Ей нравились его мысли, талант. Казалось, это были не просто подражание, а стихи самого Пушкина, если бы его не прервали. Девушка не знала каким человеком был этот незнакомец, однако поняла, что влюблена в него, как в автора, и ей не терпелось увидеть его. Автопортрет Александра давал надежду, что молодой человек довольно красив.

День был ярким, дарящим солнечных зайчиков со всех витрин и стёкол города. В душе пелось, а в голове звучали строки из блокнота. Но улыбка сменилась удивлением, когда вместо перехода она попала в обычный подъезд. Девушка попыталась расспросить у прохожих, но никто ничего не слышал о сквере.

Дома Лиза получила сообщение от Александра, удивленного тем, что она не пришла. И тут только девушка заметила местоположение парня. Он жил в другом городе. А еще в профиле значился возраст 224, но девушка и сама не указывала верную дату рождения. Однако она решила непременно все выяснить. Купила билет на поезд и утром была в городе, где в полдень в сквере её ждал Александр. Город был удивительно знаком, словно она в нём уже не раз бывала, опять это щемящее чувство дежавю. Девушка без труда нашла подъезд-переход и оказалась в том самом сквере. У фонтанчика стоял седой старик с бакенбардами.

–Натали?

–Александр?

Оба были удивлены и не срывали этого. Она ожидала встретить молодого человека, но увидела старика. Александр узнал в Лизе свою первую любовь, профиль которой рисовал на страницах дневника.

Лиза плакала, не отдавая себе отсчета. Человек, в которого она влюбилась никогда не полюбит её не потому, что был стар, а потому, что уже любил другую, а она – лишь носитель образа. Она без сил села на скамейку и закрыла лицо ладонями.

«Чик-чирик» раздалось у фонтана. Лиза проснулась. Дождь уже закончился. В сквере не было никого, кроме неё и воробья, плескающегося в воде. Девушка бросила взгляд туда, где нашла дневник. Он лежал на том же самом месте. И тут в сквер вошёл молодой светловолосый человек со знакомым профилем. Он искал блокнот, но нашёл Лизу.