Трехголовая дуэль. Шкуру поделили, победитель объявлен!

Джаз змеиной луны

У змей немигающие глаза, в глубине которых – пустота и мрак. Ни голода, ни жадности, ни ненависти, ни любви — ничего. И они смотрят на Хелле. Тысячи глаз, тысячи змей, свившихся в клубки и ждущих… Высовываются языки, пробуют на вкус воздух, как будто пытаются определить, какой он будет на вкус – хотя чего там, Хелле знает, что змеи съедают своих жертв целиком.

Очнулся он, когда представитель повторил свой вопрос.

— Что-что?

— Вы гарантируете, что скупка участков пройдет без проблем и закончится в срок? Мы бы не хотели начинать снос квартала, пока в нем еще живут люди. Это плохо влияет на репутацию.

— Чью? – спросил Хелле, и так зная ответ.

На его, на чью же еще. А если они начнут снос квартала до того, как закончится выселение, всегда есть шанс, что на одном-двух домах дело застопорится… И тогда большая акула, чей представитель сидит перед ним, съест Хелле Фосса, даже не заметив.

Мужчина напротив только ухмыльнулся.

«Знают или не знают?»

Это первое правило игры – сохранять лицо до последнего. Там, по другую сторону двери, он сможет дать выход эмоциям, здесь же приличествует маска уверенного в себе дельца. И то, что дельца только что обуревали галлюцинации, не должно изменить ход разговора.

— Думаю, мы сможем дать вам достаточно высокие гарантии…

Гарантий на самом деле не было. Местная индейская община упиралась до последнего, хотя земля формально принадлежала не им. Больше всего мешал Хелле местный то ли шаман, то ли просто сумасшедший по имени Мигель. Старик в прямом смысле бесился, заваливая Хелле жалобами и, в последнее время, угрозами. Сам-то Фосса знал, что все слова старого пердуна, в магию которого он не верил, не стоят ломаного гроша: если владелец земли уступит Хелле, вся их община может катиться коту под хвост вместе с самим Мигелем.

Хелле уже говорил больше на автомате, совершенно не обращая внимания на смысл своих слов. В конце концов, мужчина напротив поднялся и вежливо откланялся. Видимо, бесконечные заверения Хелле смогли утомить даже его.

Едва за представителем закрылась дверь, как в офисе воцарилась тишина. Хелле сам спровадил обоих помощников и секретаршу, чтобы провести переговоры без проблем, но сейчас ему стало как-то не по себе. Город за окном словно вымер. В подступившей тишине сумерки приняли совершенно дьявольскую окраску.

«Заработался».

Оттого и уснул. Да, в том, что уснул, Хелле не сомневался: ему пришлось провести на ногах более полутора суток, и вот прямо сейчас все, чего он хотел – это приложиться щекой к прохладной атласной поверхности подушки. Это была не галлюцинация. Хелле не сходит с ума. Просто надо выспаться…

Хелле поднялся, потянулся, желая хоть как-то развеять чувство, что тени вдруг стали чуть гуще. И внезапно за хрустом суставов услышал тихий звук трещотки. Он сразу же замер, но треск затерялся в густом золотистом воздухе заката.

«Надо узнать, как там дела с куплей».

Солнце уже почти исчезло за крышами домов. Хелле потянулся к телефонной трубке, но вместо гладкой пластмассы ощутил шершавую поверхность. Она вздрогнула, дернулась и потекла в сжатых пальцах, поднимаясь по руке спиралью, убаюкивая и усыпляя, треща, шипя. Хелле отдернул руку — призрачная змея пропала. В руке осталась лишь трубка телефона, из которой доносились гудки.

«К дьяволу всё. Домой».

Хелле повесил трубку и встал, прихватив пиджак и ключи от автомобиля.

«Лишь бы не уснуть в дороге».

Все остальное казалось неважным.Он хорошо знал, что после горячего душа, ужина и десяти часов сна почувствует себя другим человеком.

На улице заметно похолодало. Хелле задрал голову: блеклый полумесяц безучастно смотрел вниз. Ещё пройдёт достаточно времени, прежде совсем стемнеет и луна приобретёт свою зловещую желтизну, а пока огрызок в небе покрывал лишь странный узор пятен, как на амулете чокнутого шамана. Хелле даже порадовался, что от того давно нету вестей – с его угрозами, будто бы если миста Фосса посмеет продолжать свои грязные делишки, то жить ему останется недолго. Узор словно подмигивал и соглашался со сказанным, замирал и извивался змеей, стоило Хелле наклониться или сделать резкое движение.

«Определенно надо отоспаться».

Он вдохнул полной грудью свежий воздух и подошёл к авто. Тени извивались по углам, и ничего хорошего в этом не могло быть. Паника ещё не накатила, однако чувствовалось щекотливое напряжение, которое приходило к Хелле только тогда, когда должно было случиться что-то нехорошее.

«Не отравили ли меня?»

Хелле сел в машину. Гул мотора убаюкивал, но магнитола взорвалась джазом, который вмиг смел первые робкие проблески покоя.

«Слишком громко».

Он попытался переключить на другую станцию, но радио только зашипело, и от этого звука по спине пробежали мурашки. Боковым зрением Хелле заметил, как внезапно сгустившаяся тень медленно ползёт по спинке соседнего сидения, извиваясь.

Палец дрогнул, щелкнув кнопкой магнитолы, вновь зазвучал джаз, и тень рассеялась, словно ее и не было. Хелле перевел дыхание, чертыхнулся и улыбнулся сам себе.

«Или гипноз? Мигель загипнотизировал меня?»

Хелле тронулся вперёд. Дорога пустовала: никто не горел желанием задерживаться на работе до такого часа, чтобы потом бог знает как добираться домой.

— Что миста Фосса хочет от меня? – голос Мигеля хрипит, кажется, что говорить ему больно, каждое слово даётся с большим трудом.

Хелле не знает, как ответить правильно. Потому что такого ответа просто не существует. Чтобы он ни сказал, там, в глубине тёмных ледяных глаз ничего не изменится. Он чувствует холодную враждебность, видит сцепленные в замок старческие пальцы, которые прикрывают кожаный амулет. Бледно-жёлтая полоска на нём извивается и так и норовит проскользнуть сквозь пальцы Мигеля.

Кажется, чертов шаман так ничего и не понял.

— У нас нет ничего, кроме земли, но если миста Фосса думает, что мы отдадим ее просто так, он ошибается.

Хелле знает, что это всего лишь игра света, что кроме него и старика в доме из живых только тараканы, но эта желтая ленточка будто живой ужик струится меж пальцев, гипнотизируя.

Дом стар и мёртв: это чувствуется по запаху пыли, старого тряпья и подгнившего дерева. Жить здесь давно нельзя. Почему он так цепляется за эту рухлядь? За деньги, которые выплатят общине, они смогут устроиться получше где-нибудь еще.

Мигель больше не говорит, и Хелле понимает, что разговор окончен.

Он повернул и прибавил газу. Лучше следить за дорогой, чем перебирать ненужные воспоминания. Дорога уже превратилась в сплошную ленту, в какой-то миг показалось, что она живая, и ещё чуть-чуть – сама скользнет вперёд, сбросит мчащееся авто в сторону, чтобы оно не мешало ей вовсе.

По асфальту пошла мелкая рябь: тысячи маленьких трещин прочертили серое полотно, делая его похожим на змеиную кожу. Дорога вздрогнула, вильнула в сторону. Хелле похолодел от ужаса и вдавил педаль в пол. Визг тормозов прорезал тишину, но тут же замер. Автомобиль продолжал нестись на прежней скорости. Джазовая мелодия стала громче, но где-то за ней, откуда-то из-под капота все продолжало доноситься шипение, как будто кто-то оставил там включенный на пустую волну радиоприемник. На Хелле нахлынула паника. Он снова вдавил педаль до упора и отпустил, однако ничего не изменилось. Авто словно сошло с ума вместе с дорогой, выделывающей сумасшедшие пируэты.

Месяц повис в небе по левую сторону, будто следил за Хелле, наблюдая, как боится человечек за рулем, и насмехаясь над этим ужасом. Узкая изогнутая полоска дрогнула, шевельнулась, как веко огромного ночного существа. Один раз, второй, третий… Бледная желтизна очертила круг, и огромный глаз, располовиненный чернотой зрачка, посмотрел на Хелле.

Он едва оторвал взгляд от глаза в небе на дорогу, но луна и не думала исчезать. Бассейн бледного золота с провалом зрачка манил, утягивал к себе, звал остаться. По его краю вытягивалось и сжималось что-то живое, переплеталось, тянулось. Немигающий, неживой глаз, во взгляде которого не было ничего… Как глаза змей, одной, двух, тысячи, которые ждут, когда Хелле окажется в их власти. Он уже не пытался сопротивляться, сзади слышалось шипение, раскачивающиеся тени падали на панель управления, тиснёный теплый шелк коснулся шеи. Сердце рухнуло вниз, руки онемели, дыхание сорвалось.

Мелодия захлебнулась и стихла. Напоенная шипением и звуком работающего мотора тишина разъедала слух. Когда дорога предала несущийся по ней автомобиль, Хелле не успел крутануть руль – и почувствовал, как машина, потеряв под колесами опору, летит куда-то в тьму. И уже через секунду Хелле услышал звук сминаемого железа, перед глазами всё взорвалось, боль стиснула грудную клетку, и в тот же миг всё померкло.

Серый мерзкий дождик накрапывал весь день. Сержант Роджерс был крайне недоволен происходящим. Вместо того чтобы быть уже в пути на южное побережье, он снова толкался на работе. К толкотне добавлялся труп какого-то Хельмута Фосса, который не справился с управлением, влетев в овраг, и парочка свидетелей. Истеричная дамочка, которая, нагулявшись у подруги, возвращалась в ночи домой и заметила торчащий из оврага бампер, и меланхоличный индеец. Последний притащился сам, сказав, что ему назначена встреча. Как он оказался тут, Роджерс не знал. От обоих не было никакого толку, что раздражало ещё больше.

Дамочка всё задавала бестолковые вопросы, а индеец, казалось, ушёл в себя. Он крутил в пальцах странный кожаный амулет с жёлтой полоской. Потом поднял голову и улыбнулся. На минуту сержанту показалось, что где-то звучит джаз, а на небе появилось огромное шевелящееся пятно и тут же исчезло, словно подмигнув старику. Тот ещё некоторое время постоял так, а потом развернулся и быстро пошёл прочь.

— Эй! Погодите! – крикнул Роджерс, но никто ему не ответил.

Старый индеец исчез. Из-за угла показалась машина скорой помощи, от которой уже не было никакого толку.

Змей-река

Антипка бежал вприпрыжку по вьющейся змейкой узкой тропке, петляющей между замшелых валунов. Солнце уже давным-давно взобралось на самую середку голубого неба, в котором вились стрижи, и грело, грело до одури так, что от жары, запаха трав и цветов кружилась голова. Уши закладывало от стрекотания кузнечиков.

Антипке так и хотелось зажмуриться, а потом помчаться вниз, в самую низину, чтобы дух захватило, чтобы земля горела под босыми пятками, а ветер бил в лицо. Да только… Он посмотрел на старое деревянное ведро: мать велела набрать воды в реке – и бегом назад. Антипка вздохнул и побежал дальше, подпрыгивая козленком и размахивая пока еще пустым ведром.

Ярлинка – речка мелкая, но быстрая, и вода в ней чистая-чистая. Мать говорила, что она приносит молодость и здоровье. Антипка, на ходу срывая травинку и по привычке отправляя ее в зубы, почесал затылок. Как там с молодостью, он сам-то не знал, а вот здоровье… Да кто ж его знает, в самом-то деле? Авдотья Никифоровна, соседка-старушка, сказала бы, может, да только дочка её в другую деревню увезла к себе. А других стариков как-то поблизости не живёт, разве что бабка Маржана. Но она живет на другом краю села, да и колодец свой во дворе имеет, так что из Ярлинки ей вода ни к чему. Вот и сиди-гадай: приносит водица здоровье или нет.

В раздумьях спуск к Ярлинке закончился внезапно, юркой дорожкой упираясь в кладку. Прямо перед ней облюбовали себе место гуси, и Антипка врезался в стадо, которое тут же взорвалось возмущенным гоготом и хлопаньем крыльев. И уже тогда, когда напыщенные гусаки и гусыни убрались с пятачка земли, он взлетел на кладку. Дорога от реки всегда длиннее дороги сюда, — думал Антипка. — Сюда-то идешь с пустым ведром, несешься с горки прямо вниз, а вот отсюда приходится тащить тяжелое ведро, да еще вверх, по тропинке, что вместо того, чтоб идти прямо, старается обвернуться ужом вокруг каждого камня.

— Эй, внучек, — послышался старческий голос.

Антипка вздрогнул, едва не уронив ведро. Покрутил головой по сторонам, высматривая зовущего. Ведь в гусей-то он врезался только потому, что никто не видел этого. Что за напасть? Никого рядом!

— Внучек, подойди ко мне, — вновь зазвучал голос. – Сама никак не дойду.

К чужим подходить мать не велела, но и оставлять людей в беде – тоже нельзя. Решив, что лишь одним глазком глянет и, если что, мигом удерёт, Антипка быстро двинулся в сторону голоса. И вроде звучит совсем близко, а и не видно никого. Глянул в сторону Ярлинки, туда, где она бурлила на камнях у старого моста. Сердце в груди подпрыгнуло: и верно! На пеньке, почти у самой речки, сидит старушка. Вся сгорбленная, сухонькая, в платок серый замотана, даром, что жара на дворе. И странно и дивно, как это она так далеко сидит, а голос ее звучал, будто она стояла совсем рядом.

Осторожно опустив ведро на кладку, Антипка подбежал к старушке:

— Что, бабушка?

Она глянула на него. На миг показалось, что солнце исчезло с неба, а всё вокруг затянули грозовые тучи, и залитый сквозь них светом луг стал серым и бесцветным. Холодом цапнуло по коже, будто на дворе не лето, а зима, самые злые крещенские морозы, когда птицы на лету замерзают. И ветер, словно в сговоре с холодом, нырнул под сорочку, ледяным языком слизывая остатки тепла.

И спустя миг все прошло. Не было ни морозов, ни серого угрюмого неба – ничего, только лето и звон кузнечиков.

Глаза у старушки оказались светлые-светлые, и не разобрать какого цвета. Лицо маленькое, всё в морщинах, будто кора дерева, седые прядки выбились из-под платка, губ почти нет, нос крючком. И запах от неё чудной какой-то: ни трава, ни цветок, ни настой, которым вечно пахло от Авдотьи Никифоровны. Что-то совсем непонятное: ни приятное, ни противное, а какое-то… Не наше.

Так не пахнут бабушки, — решил про себя Антипка, но все равно послушно замер рядом со старушкой. Та вблизи оказалась совсем не страшной, странной только. Такие не обижают детей, разве только те совсем замучают шалостями. Да и то…

— Скажи мне, внучек, — тихонько произнесла старушка. — Куда я пришла? Что это за место?

— Деревня Чернатки, бабушка, — ответил Антипка.

Старушка приподняла брови, неуверенно обернулась, будто хотела глянуть на речку. Но передумала и тяжко вздохнула.

— Вот как… Сколько же лет прошло, сколько лет…

Антипка стоял рядом. Уходить было неудобно. Может, плохо бабусе, принести водички надо, хотя она и ничего не просит. А может, и отпустит сейчас.

— Вам плохо?

— Что?

Она подняла блеклые глаза и покачала головой.

— Нет, внучек. Ничего, пройдёт.

Антипка оглянулся на ведро на кладке. Вспомнил, как тяжело оттягивала руку железная дужка, как сильно бил по ноге край, заливая холодной водой… Но мать ждала, а расплата у нее всегда была быстрой и короткой – редко когда бывал такой день, чтоб отцовский старый ремень висел без дела.

— Ну, так я пойду?

Старушка сверкнула бесцветным глазом.

— Ишь ты, прыткий какой. Не спеши…

— Мать воду ждет, — сказал Антипка и снова оглянулся на ведро.

Он уже жалел, что подошел к ней. Хоть и казалась безобидной, а все же была странной. Ни Авдотья Никифоровна, ни бабка Маржана – ни одна из них не вызывала у Антипки такого чувства, как будто их нет рядом вовсе. А вот эта – еще как. Казалось, стоит закрыть глаза – и нет бабуси. Есть только голос, запах, и…

— Ну, раз ждешь, — вырвала Антику старушка из мыслей, — так давай, помоги мне. Старая я уже… Цепкие пальцы были шершавыми, как будто ужик обвился вокруг запястья. Да вот только у него нет той силы, с какой она схватила его за руку.

– Ярлинка — речка быстрая, речка звонкая…

Старушка начала шептать что-то совсем неразборчивое, намертво вцепившись в Антипкову руку.

— Куда идти? – спросил он, сердце ухнуло вниз.

— К речке, куда ж еще? Давно я ее не видела, давно в ней рученьки белые не мыла… Вот еще чуть осталось – а шага ступить не могу. Совсем старая стала…

— Может, принести в ведре воды? – спросил Антипка, да старушка только покачала головой.

— Что мне ведро да вода, — только отмахнулась, еще тяжелее навалившись на Антипку. – Я к реке иду, слышал же!

Антипка посмотрел по сторонам, да что толку! С этой стороны у Ярлинки берег крутой, высокий, бабусе к реке никак подступиться. Разве что через мост и на другой берег… Или тут, к кладке. К ней и двинулась старушка, тяжело опираясь на руку Антипки, вцепившись в нее так, что старые узловатые пальцы побелели.

— Значит, вы жили здесь раньше? – спросил Антипка.

— А как же, — сказала старушка, сверкнув бесцветными глазами. – Жила, тут, совсем рядышком, на другом берегу. Да только давно я уехала, дочку похоронив… Сколько лет прошло, сколько вода унесла…

Антипка только удивленно глянул на бабусю, что шагала рядом.

Странная она, — думал он, — ой, какая странная. Как будто человек рядом идет, а тащить приходится так, словно за ней еще длинный хвост тянется да за каждую кочку цепляется.

— А воду из Ярлинки пили? – совсем осторожно спросил Антипка.

— Пила, а как же…

— А это правда, что вода из нее дарит долгую жизнь и крепкое здоровье?

Бабуся зыркнула на него.

— А как же… И жизнь долгую, и здоровье… Да только не всем, и уходить от реки нельзя далеко…

До кладки оставалось совсем мало. Бабуся с каждым шагом тяжелела, как будто что-то огромное наваливалось ей на плечи. Антипка тянул ее изо всех сил, но путь, казавшийся поначалу кратким, стал долгим. Вот уже и дерево кладки скрипнуло под ногами…

— А как это?

— Что?

— Как это — не всем? – спросил Антипка.

Бабуся в последний раз зыркнула на него, по коже аж пробежали мурашки, наклонилась над речкой и, тяжело ухнув, словно сыч, повалилась в воду. Антипка бросился к краю кладки, думая, что вот-вот вода – речка ж неглубокая, едва до пояса достает! – отпустит бабусю.

И та и впрямь вынырнула – но глаза ее уже не видели. Серая, сморщенная, выскользнула из воды; её пальцы, шершавые, мокрые и холодные, снова сомкнулись на руке Антипки. Из открытого рта послышалось шипение – будто там, в середине, сидела огромная змея.

Антипка хотел кричать, да голос пропал. Не старушка, а злое серое чудовище, старая иссохшая мумия, казалось, держала его за горло, не пуская наружу крик.

В ужасе Антипка смотрел в белые глаза старухи. А она все шипела и шипела, как будто внутри у нее сворачивался змеиный клубок, а после с хрустом, как тряпье старое рвётся, развалилась на две половинки. И изнутри вдруг выскользнула девица: молодая и красивая, с зелеными томными очами и черными, как вороново крыло, волосами. Только взгляд остался тот же.

Руками – как будто две змеи скользнули по коже – она обвила Антипку за шею.

— Вот так, — прошептала она ему на ухо и, впившись зубами в шею, увлекла в потемневшую воду.

И вечером стоял крик над Чернатками: «Антип! Антипка!». Да вот только некому было ответить, некому было выбежать на крик матери.

Змея сидела на реке и слушала. Ярлинка струилась вокруг нее, возвращая давно утраченную молодость, омывала тело, снимая с него старушечьи усталость и болезни.

— Ивасику! Телесику! – перекривила она отчаянный материнский крик и, плеснув хвостом по воде, исчезла в реке.