А вот пример «попаданства» все того же издательства:
«Сколково. Хронотуризм». Книга вторая
формат:70х90/16
ISBN: 978-5-4226-0155-4
Ученые наукограда Сколково совершили революционное открытие. ПРОРЫВ, равного которому не было от сотворения мира! Отныне история — открытая книга. Людям стало подвластно само время. Открытие не стали прятать за заборами секретных лабораторий. Гостеприимно распахнула двери государственная компания «Сколково. Хронотуризм»! Покупайте путевку в прошлое — и в путь!
В подарок на день рождения Андрей получает путевку в прошлое – незаполненную. Куда же податься типичному представителю «золотой молодежи», пресыщенному всем? Андрей вспоминает рассказы прадеда о том, как тот воевал против Колчака. Еще вспоминает, что золото Колчака, почти 200 тонн, пропали бесследно где-то в районе озера Байкал. И Андрей выбирает февраль 1920 года, Прибайкалье – день, когда, по одной из версий, красные партизаны пустили Золотой эшелон под откос…
«Мария Селеста» – самый знаменитый корабль-призрак. Найден в 1872 году дрейфующим в Атлантическом океане. Вся команда бесследно исчезла. Сотни гипотез, более ста лет догадок и неизвестности… Павел с детства интересовался загадкой «Марии Селесты», знает о ней все. Его мечта – узнать, что же случилось на самом деле. Он отправляется на борт «Марии Селесты» – в день, когда была сделана последняя запись в судовом журнале. Увидеть все своими глазами, пережить все вместе с экипажем. Узнать правду пусть даже и ценой жизни.
И он узнает правду. Невероятную, поразительную правду…
Ветер раздувал паруса. Чайки, громко крича, кружили над самой высокой мачтой, били широкими крыльями по воздуху. День давно перевалил свою середину, уставшее солнце медленно клонилось к воде; золотистый столбец озарял одинокий остров.
Перед ветхим деревянным причалом раскачивалась на ветру ржавая цепь. Чуть выше, словно из земли, вырастала накренившаяся башня зловещего вида. На старой кладке выступила соль, тесаные камни потемнели от влаги, поросли мхом и плесенью. У башни не было окон, лишь под дырявой крышей чернели отверстия печных труб.
Наш корабль огибал остров с подветренной стороны, и с палубы можно было рассмотреть башню как следует. Мешал только холодный ветер.
— Это то самое место? — тихо спросил я у стоявшего рядом со мной Мелгера. — Не слишком-то похоже на маяк.
— Нет. Писарь говорил, это древний лепрозорий, — мой друг поежился.
— Чертоги Отчаяния, — послышался писклявый голосок. – Лепрозорий. Жутковатое место… Много про него читал, но воочию видеть не довелось. Даже на гравюрах.
Писарь был невысоким, толстоватым человечком с круглым и вечно румяным лицом. Я не услышал, как он поднялся на палубу. И не знал, долго ли он простоял за нашими спинами… и что мог услышать.
— И кто додумался выстроить такую громадину здесь? – Мелгер попробовал скрыть свое удивление и раздражение вопросом. — У демона на рогах! Отсюда до континента, даже при попутном ветре, полмесяца плыть.
Писарь подошел к высокому борту, стал по левую руку от меня. Его пальцы сжимали резную решетку, украшавшую борт корабля; указательный палец пережал горло высеченной из дерева русалке с аппетитными формами.
— Именно потому Верховный Совет и решил устроить лепрозорий здесь, на отшибе Обжитых Земель. Вдали от больших городов прокаженные не смогут распространять заразу. Кроме того, море действует на них успокаивающе. Можно сразу забыть о побеге и мирно доживать свой век.
Я сглотнул появившийся в горле ком. От башни веяло страхом, болью, черным отчаянием. Древняя, покинутая всеми громада внушала ужас. Готов был спорить, что по коридорам и по сей день гуляет эхо навеки заточенных людей.
— А почему его закрыли? Если пользу приносил?
— Этого я не знаю, — как бы извиняясь, развел руками писарь. — В летописях нашего царства нет ни слова о дне или причине закрытия. Да о чем писать? Вряд ли приют для умалишенных и смертельно больных настолько важен. Хотя, вот смотрю сейчас на эту одинокую громаду, и так и подмывает вцепиться в фолианты… Ну, ладно. О праздности и второстепенных делах будем судачить на маяке. Чтобы исполнить задуманное, нужно хорошо подготовиться. Не смею больше вас отвлекать.
Да. Это не простая морская прогулка. Честно признаться, до сих пор не понимал, что толкнуло нас на эту авантюру. Но добровольцами мы с Мелгером вызвались. Он, наверняка, хотел набрать вистов в своем ордене; а вот на этом корабле определенно делать было нечего. Не с моим даром и умениями…
Всего в группе было семь человек: наследница Хэлленвейского трона, царевна Гриниваль; Дрогмор – царский писарь, колдунья Нисси Клифорт, и мы – два выпускника Университета. Мелгер и я – Моркос Халитский. В свиту царевны входили еще и два копейщика: ветераны Бэкмор и Брог – оба из личной охраны царя, тертые, опытные стражи. И все мы должны были сопровождать юную Гриниваль во время долгого и нудного обряда, суть которого для меня загадкой так и осталась.
Раз в три поколения наследник Хэлленвейского трона обязан прибыть на самый край Обжитых земель и в последний осенний день зажечь на самой вершине маяка «Одинокий Страж» священный огонь. По приданиям это пламя отгоняет враждебных людям созданий назад в ледяные пустыни Фростдрима…
Мне никак не удавалось понять, чем могли грозить миру полудикие твари, отделенные от континента морем? Но на севере устоявшиеся традиции нарушать не принято, – даже в такое время, когда смута кругом! – и наследницу отправили в долгое морское путешествие. Мы вызвались добровольцами. Благо, протекция ордена поставила нас выше остальных искателей приключений и славы. К тому же у меня было небольшое поручение от одной хорошей знакомой, и подвести ее было бы подло. Но обо всем по порядку.
Это не моя история.
Это история мира. Мира, который никогда больше не будет прежним. Как и не будут прежними населявшие его существа.
Это не моя история, но расскажу ее я. Моркос, получивший прозвище Халитский.
А как же описать человека в толпе… или показать связь с воронами со всех сторон? Или отделить… но, мне кажется, в фокале ворона надо БОЛЬШЕ побыть, не так ли?
Предыстории много — или ее утаить, или раскрыть)) вот, думаю))) а после — фокал Эрика:
***
Через фокал Ворона возврат к фокалу ЭрикаНа этот раз Корвик не отогнал ворчливым «Пшиком» своего товарища. У него были другие заботы.
Из перевязанных лентой волос то и дело выскакивала непослушная прядь, он вынужден был ее все время поправлять. Волшебник сжал посильнее ремень от ножен наискось закинутого за спину меча и вновь погрузился в раздумья.
Никто, кроме верного Уко, и не догадывался, как противен ему этот город!
Нью-Йорк — не деревня, даже не поселок. Здесь нет тех запахов, нет той атмосферы, тут не живут те простые крестьяне, добропорядочные фермеры, к которым он относился с благоговейным уважением.
И он взглянул на Лиру, старшего лейтенанта, сослуживицу. Она заискивающе строила глазки, улыбалась, так похожая на крестьянку с картины, которую заметил в одной из галерей короля Артура Второго, верховного повелителя в мире волшебников. Нарисованная для агитации деревенская девка, улыбающаяся во весь рот, впрочем, подтянутая; такая себе доярка — вот портрет Лиры.
Но и в ней нет доброты и нежности Энн с далекой фермы, из воспоминаний, затерянных в веках. Энн Тесару, деревенский домик, теплые, пахнувшие молоком натруженные руки, аромат свежевыпеченного хлеба, чистый воздух — совсем не чуждый, одинокий Нью-Йорк. Хочется вернуться, а нельзя. Ждет сегодня, ждет служба. Надо еще проследить за разгулявшимся полтергейстом на углу седьмой стрит и восьмой авеню.
«Нет, она меня не любит, не любит!»
Опять посторонние голоса в голове! Как же достали его чужие мысли! И уже не отменить того, что вместе со способностью понимать воронов-соплеменников и передавать свои слова расстоянии одной лишь силой мысли, Эрик стал улавливать внутренние голоса, размышления, планы на день, на вечер и… даже на ночь незнакомых прохожих. Снова спешат, мелькают туда-сюда. Веселье и грусть, радость и боль, отчаяние, беспокойство, страх. Как знакомы эти чувства, познал все, кроме страха. Никогда не боятся, никогда и никого. Первая заповедь из детства.
«Нет, она меня не любит, не любит!» — послышались пронизанные горечью терзания худощавого сутулого паренька. Тинейджер суетливо и боязливо прошмыгнул между ним и Лирой, едва зацепив, овеял легким запахом марихуанны.
И этот туда же.
«Сегодня мне будет восемнадцать!» — ликовала девушка, взяв под руку ухажёра — стилягу, пестрившего рэперской шапочкой, очками на пол лица, широченными штанинами, которыми молодой человек так усердно мел мостовую, — "… и я останусь у него ночевать!"
Кто о чем… Иногда даже забавляло подобное «радио».
Когда видел, как молоденькая мама ведет за ручку кроху-дочь, невольно расцветала душа. Раздраженность гасла. Улыбка девочки метко летела в его сердце, согревая грудь.
«Видно, Азалия, любимая сестричка, улыбнулась с небес, глядя на меня» — подумал, ускоряя шаг, и перевел взгляд на
Что-то не так. И Уко занервничал. Вдруг со всех сторон посыпались жалобы на самочувствие.
«Голова… голова раскалывается...»
«Что со мной?»
«Слабость какая-то!»
Гул мыслей превратился в общий однообразный стон. Эмоции… страх и отчаяние охватили некогда спокойных прохожих.
А мне сегодня пришла мысль — а что если в пролог этот кус выделить… м-м…
Фокал воронаЯсно, ни облачка на небе! Красота, а не день сегодня.
С высоты птичьего полета Нью-Йорк был виден, как на ладони. Гигантские небоскребы, между которыми бежал бурлящий поток горожан. В пробке сигналили желтые без конные кареты, называемые «такси». Зелень заменил бетон, посреди которого Централ парк казался «раем на земле».
Черный ворон не спеша перелетал с одного баннера на другой, зависая над оживленной улицей.
Внизу гудел, кричал и кипел разношерстный народ.
«Какие забавные эти люди, куда они так торопятся? Не знают, кому обязаны своей безопасностью» — размышлял, очищая от грязи стальной клюв — цзинь-цзинь! — заскрежетал металл о жестяную вывеску, вторя звону тележек грузчиков у супермаркета.
Каждые двадцать ярдов по часовому, они идут в минуту по ярду. Все на местах.
Жизнь только одного человека была ему дороже собственной, мысли — понятными, а команды — обязательными к выполнению. Глаза-горошинки пристально наблюдали за Хозяином — Эриком Корвиком, чья хрупкая фигурка с легкостью рассекала толпу.
«Нет, все-таки он выделяется среди смертных», — Уко старался не упускать Хозяина из виду. — " Слишком уж сильна в нем кровь Воронов, чтоб быть просто одним из толпіы"
От Воронов у юноши темно-карие глаза с вызовом во взгляде и брови вразлет, чаще нахмуренные в недоверии. Каждый, кто заглянул Корвику в глаза увидел бы гордость, величие и вызов. Нежная бледная кожа. И волосы — темные, будто уголь. Спутница Эрика, невзрачного и немного крестьянского вида, женщина пыталась не отставать от командира.
Уко почувствовал в воздухе запах тревоги. Его этому учили еще птенцом. На сердце аж похолодело, не выдержав, ворон подлетел к своему хозяину. Так нельзя, Корвик не терпит подобных вольностей. Уко упрямо расселся на плече, чем удивил еще парочку прохожих. Ворон хотел быть поближе к человеку, так четче звучал внутренний голос Эрика.
Может ли ЭТО служить ПРОЛОГОМ к роману фэнт-зи?Пролог
ОффтопикПролог (греч. prologos, от pro — перед, logos — слово) — один из видов вступления в литературном произведении: введение, знакомящее читателя с событиями, предшествующими событиям, изображённым в произведении, или общим замыслом автора.
На самом деле, эта история началась задолго до Нью-Йорка с его бешеным ритмом и захватывающими дух небоскребами. Пока древние тайны мёртвыми свитками пылились в заброшенных библиотеках, угрюмые камни молчали под грузом вины, а правда небесной птицей томилась в тесной клети, где ее кормили забвением, многие вопросы оставались без ответов. Почему старейшины спрятали свои знания? Увы, разорвана наша связь с природой. С тех пор истину можно подменить, заплатив высокую цену. Возможно, придет день, и накопленная праотцами мудрость будет забыта неблагодарными потомками. Никто не захочет прислушаться к голосам камней, когда те заговорят. Да и кому будут нужны слова правды, если клетка — золотая?
Случалось и так, что служба переростала в крепкую и верную дружбу.
Небывалая для середины лета жара сводила всех с ума, расплавляя сознание.
«Пусть, как мороженное, растают остатки рассудка отдельных личностей и восторжествует единый коллективный разум!»
Такие гипотезы веселили Эрика, но часто ему было не до шуток. Зная, что его воронам, его «металлическим» любимцам, нечего есть, волшебник не мог расслабиться ни на минуту. Еще бы, прокормить сотню плотоядных птиц! Сколько же можно держать их на жучках да полуфабрикатах! Скоро и на бродячих собак нападать начнут, а то и на людей, если не улетят. Необходимо постараться, иначе — останется он совершенно один. Проблем только добавится — некому будет патрулировать улиц, рассказывать о происшествиях и всем подозрительном, прикрывать при стычках, координировать операции по захвату. Хоть и с обессиленных птиц нечего взять.
Летом сложнее с кормежкой: в такой-то парилке мясо быстро портится, большими партиями тушки продают неохотно, а холодильники ломаются, словно под проклятием. Но вороны не покидали хозяина, безропотно терпели голод и каменное «пекло».
Уко — самый ручной — жил на кухне, всегда был рядом, чтобы скрасить одиночество Эрика.
Немало хлопот доставляли металлические когти и перья, особенно длинные маховые. Если месяц не менялась сталь, кожа начинала нестерпимо болеть; тогда птицы беспокоились и нередко своевольничали, а то и клевали ему руки в приступах злобы. Замена пластин тоже проходила болезненно. И только в перепалке или погоне вороны метко стреляли ими по нарушителю, легко и без боли. Даже Эрику перепадало от них. Бывало, Уко, прилетев с дежурства, неудачно садился на плечо и складывал крылья. Тонкие стальные перья, острые, как бритва, любую рубашку довольно скоро приводили в негодность, а случалось и так, что оставались глубокие порезы на лице, шее и руках. Порой волшебнику приходилось скрывать за прядями волос и вредной челкой свежие царапины, что предательски алели у висков, от скул до подбородка или в уголках губ. Прохожие, замечая «боевые» шрамы, пугались и в страхе избегали его. Конечно, целительные зелья помогали, правда, медленно. И все же он не злился на ворона. А вот случай: приболел Уко, птицы плохо переносили летний зной, сидел под кондиционером, гонял его — не гонял, не слушался, простыл, в руки не давался, царапучка, как ребенок малый!
Поэтому Эрик облегченно вздохнул, когда осенняя прохлада завладела мегаполисом. Духота спала. Выхлопные газы, пленив Нью-Йорк, лишили свежего воздуха, а теперь жара прошла и дышать стало легче. Вороны тоже обрадовались похолоданию. Он видел в этом какое-то оправдание своей непонятной разбитости, странной печали, что поселилась в сердце со времен прибытия сюда.
Прогуливаясь побережьем у гарлэмского парка, Эрик чувствовал, как соленый океанский бриз затмевал городские сквозняки, еще свежие в памяти, что несли с собою тяжелый и удушающий запах смога и паленой резины вперемешку с сигаретным дымом. Нью-Йорк где-то позади. Но начинается новый день — и уже вдалеке что-то гудело, оживала шумиха, стали слышны хлопки, крики… Всюду суета. Редко-редко, ранним утром, наступали тихие мгновения для раздумий.
Солнышко, лениво поблескивая из-за туч, приветливо играло на стеклах домов, а плиты, укрытые ковром из разноцветной опавшей листвы, ждали первых дворников.
Манхэттенская мостовая остывала под северным ветерком, настраиваясь на ежеутренний час пик. С утра по ней еще пробегутся сотни тысяч башмаков и простучат не меньше шпилек-каблучков.
И они, например, могут быть врагами или союзниками — оба ГГ. Вот такое мне тоже интересно было бы прочитать и написать.
мне напомнило одну мою сюжетную линию — ведь и вправду интересно, когда главным героям приходится взаимодействовать, чтобы выжить, а они и пройти по узкой отвесной тропе не могут, без пинков друг другу
201-й год Н.В.
Воды Северного моря
Ветер раздувал паруса. Чайки, громко крича, кружили над самой высокой мачтой, били широкими крыльями по воздуху. День давно перевалил свою середину, уставшее солнце медленно клонилось к воде; золотистый столбец озарял одинокий остров.
Перед ветхим деревянным причалом раскачивалась на ветру ржавая цепь. Чуть выше, словно из земли, вырастала накренившаяся башня зловещего вида. На старой кладке выступила соль, тесаные камни потемнели от влаги, поросли мхом и плесенью. У башни не было окон, лишь под дырявой крышей чернели отверстия печных труб.
Наш корабль огибал остров с подветренной стороны, и с палубы можно было рассмотреть башню как следует. Мешал только холодный ветер.
— Это то самое место? — тихо спросил я у стоявшего рядом со мной Мелгера. — Не слишком-то похоже на маяк.
— Нет. Писарь говорил, это древний лепрозорий, — мой друг поежился.
— Чертоги Отчаяния, — послышался писклявый голосок. – Лепрозорий. Жутковатое место… Много про него читал, но воочию видеть не довелось. Даже на гравюрах.
Писарь был невысоким, толстоватым человечком с круглым и вечно румяным лицом. Я не услышал, как он поднялся на палубу. И не знал, долго ли он простоял за нашими спинами… и что мог услышать.
— И кто додумался выстроить такую громадину здесь? – Мелгер попробовал скрыть свое удивление и раздражение вопросом. — У демона на рогах! Отсюда до континента, даже при попутном ветре, полмесяца плыть.
Писарь подошел к высокому борту, стал по левую руку от меня. Его пальцы сжимали резную решетку, украшавшую борт корабля; указательный палец пережал горло высеченной из дерева русалке с аппетитными формами.
— Именно потому Верховный Совет и решил устроить лепрозорий здесь, на отшибе Обжитых Земель. Вдали от больших городов прокаженные не смогут распространять заразу. Кроме того, море действует на них успокаивающе. Можно сразу забыть о побеге и мирно доживать свой век.
Я сглотнул появившийся в горле ком. От башни веяло страхом, болью, черным отчаянием. Древняя, покинутая всеми громада внушала ужас. Готов был спорить, что по коридорам и по сей день гуляет эхо навеки заточенных людей.
— А почему его закрыли? Если пользу приносил?
— Этого я не знаю, — как бы извиняясь, развел руками писарь. — В летописях нашего царства нет ни слова о дне или причине закрытия. Да о чем писать? Вряд ли приют для умалишенных и смертельно больных настолько важен. Хотя, вот смотрю сейчас на эту одинокую громаду, и так и подмывает вцепиться в фолианты… Ну, ладно. О праздности и второстепенных делах будем судачить на маяке. Чтобы исполнить задуманное, нужно хорошо подготовиться. Не смею больше вас отвлекать.
Да. Это не простая морская прогулка. Честно признаться, до сих пор не понимал, что толкнуло нас на эту авантюру. Но добровольцами мы с Мелгером вызвались. Он, наверняка, хотел набрать вистов в своем ордене; а вот на этом корабле определенно делать было нечего. Не с моим даром и умениями…
Всего в группе было семь человек: наследница Хэлленвейского трона, царевна Гриниваль; Дрогмор – царский писарь, колдунья Нисси Клифорт, и мы – два выпускника Университета. Мелгер и я – Моркос Халитский. В свиту царевны входили еще и два копейщика: ветераны Бэкмор и Брог – оба из личной охраны царя, тертые, опытные стражи. И все мы должны были сопровождать юную Гриниваль во время долгого и нудного обряда, суть которого для меня загадкой так и осталась.
Раз в три поколения наследник Хэлленвейского трона обязан прибыть на самый край Обжитых земель и в последний осенний день зажечь на самой вершине маяка «Одинокий Страж» священный огонь. По приданиям это пламя отгоняет враждебных людям созданий назад в ледяные пустыни Фростдрима…
Мне никак не удавалось понять, чем могли грозить миру полудикие твари, отделенные от континента морем? Но на севере устоявшиеся традиции нарушать не принято, – даже в такое время, когда смута кругом! – и наследницу отправили в долгое морское путешествие. Мы вызвались добровольцами. Благо, протекция ордена поставила нас выше остальных искателей приключений и славы. К тому же у меня было небольшое поручение от одной хорошей знакомой, и подвести ее было бы подло. Но обо всем по порядку.
Это не моя история.
Это история мира. Мира, который никогда больше не будет прежним. Как и не будут прежними населявшие его существа.
Это не моя история, но расскажу ее я. Моркос, получивший прозвище Халитский.
Из перевязанных лентой волос то и дело выскакивала непослушная прядь, он вынужден был ее все время поправлять. Волшебник сжал посильнее ремень от ножен наискось закинутого за спину меча и вновь погрузился в раздумья.
Никто, кроме верного Уко, и не догадывался, как противен ему этот город!
Нью-Йорк — не деревня, даже не поселок. Здесь нет тех запахов, нет той атмосферы, тут не живут те простые крестьяне, добропорядочные фермеры, к которым он относился с благоговейным уважением.
И он взглянул на Лиру, старшего лейтенанта, сослуживицу. Она заискивающе строила глазки, улыбалась, так похожая на крестьянку с картины, которую заметил в одной из галерей короля Артура Второго, верховного повелителя в мире волшебников. Нарисованная для агитации деревенская девка, улыбающаяся во весь рот, впрочем, подтянутая; такая себе доярка — вот портрет Лиры.
Но и в ней нет доброты и нежности Энн с далекой фермы, из воспоминаний, затерянных в веках. Энн Тесару, деревенский домик, теплые, пахнувшие молоком натруженные руки, аромат свежевыпеченного хлеба, чистый воздух — совсем не чуждый, одинокий Нью-Йорк. Хочется вернуться, а нельзя. Ждет сегодня, ждет служба. Надо еще проследить за разгулявшимся полтергейстом на углу седьмой стрит и восьмой авеню.
«Нет, она меня не любит, не любит!»
Опять посторонние голоса в голове! Как же достали его чужие мысли! И уже не отменить того, что вместе со способностью понимать воронов-соплеменников и передавать свои слова расстоянии одной лишь силой мысли, Эрик стал улавливать внутренние голоса, размышления, планы на день, на вечер и… даже на ночь незнакомых прохожих. Снова спешат, мелькают туда-сюда. Веселье и грусть, радость и боль, отчаяние, беспокойство, страх. Как знакомы эти чувства, познал все, кроме страха. Никогда не боятся, никогда и никого. Первая заповедь из детства.
«Нет, она меня не любит, не любит!» — послышались пронизанные горечью терзания худощавого сутулого паренька. Тинейджер суетливо и боязливо прошмыгнул между ним и Лирой, едва зацепив, овеял легким запахом марихуанны.
И этот туда же.
«Сегодня мне будет восемнадцать!» — ликовала девушка, взяв под руку ухажёра — стилягу, пестрившего рэперской шапочкой, очками на пол лица, широченными штанинами, которыми молодой человек так усердно мел мостовую, — "… и я останусь у него ночевать!"
Кто о чем… Иногда даже забавляло подобное «радио».
Когда видел, как молоденькая мама ведет за ручку кроху-дочь, невольно расцветала душа. Раздраженность гасла. Улыбка девочки метко летела в его сердце, согревая грудь.
«Видно, Азалия, любимая сестричка, улыбнулась с небес, глядя на меня» — подумал, ускоряя шаг, и перевел взгляд на
Что-то не так. И Уко занервничал. Вдруг со всех сторон посыпались жалобы на самочувствие.
«Голова… голова раскалывается...»
«Что со мной?»
«Слабость какая-то!»
Гул мыслей превратился в общий однообразный стон. Эмоции… страх и отчаяние охватили некогда спокойных прохожих.
С высоты птичьего полета Нью-Йорк был виден, как на ладони. Гигантские небоскребы, между которыми бежал бурлящий поток горожан. В пробке сигналили желтые без конные кареты, называемые «такси». Зелень заменил бетон, посреди которого Централ парк казался «раем на земле».
Черный ворон не спеша перелетал с одного баннера на другой, зависая над оживленной улицей.
Внизу гудел, кричал и кипел разношерстный народ.
«Какие забавные эти люди, куда они так торопятся? Не знают, кому обязаны своей безопасностью» — размышлял, очищая от грязи стальной клюв — цзинь-цзинь! — заскрежетал металл о жестяную вывеску, вторя звону тележек грузчиков у супермаркета.
Каждые двадцать ярдов по часовому, они идут в минуту по ярду. Все на местах.
Жизнь только одного человека была ему дороже собственной, мысли — понятными, а команды — обязательными к выполнению. Глаза-горошинки пристально наблюдали за Хозяином — Эриком Корвиком, чья хрупкая фигурка с легкостью рассекала толпу.
«Нет, все-таки он выделяется среди смертных», — Уко старался не упускать Хозяина из виду. — " Слишком уж сильна в нем кровь Воронов, чтоб быть просто одним из толпіы"
От Воронов у юноши темно-карие глаза с вызовом во взгляде и брови вразлет, чаще нахмуренные в недоверии. Каждый, кто заглянул Корвику в глаза увидел бы гордость, величие и вызов. Нежная бледная кожа. И волосы — темные, будто уголь. Спутница Эрика, невзрачного и немного крестьянского вида, женщина пыталась не отставать от командира.
Уко почувствовал в воздухе запах тревоги. Его этому учили еще птенцом. На сердце аж похолодело, не выдержав, ворон подлетел к своему хозяину. Так нельзя, Корвик не терпит подобных вольностей. Уко упрямо расселся на плече, чем удивил еще парочку прохожих. Ворон хотел быть поближе к человеку, так четче звучал внутренний голос Эрика.
На самом деле, эта история началась задолго до Нью-Йорка с его бешеным ритмом и захватывающими дух небоскребами. Пока древние тайны мёртвыми свитками пылились в заброшенных библиотеках, угрюмые камни молчали под грузом вины, а правда небесной птицей томилась в тесной клети, где ее кормили забвением, многие вопросы оставались без ответов. Почему старейшины спрятали свои знания? Увы, разорвана наша связь с природой. С тех пор истину можно подменить, заплатив высокую цену. Возможно, придет день, и накопленная праотцами мудрость будет забыта неблагодарными потомками. Никто не захочет прислушаться к голосам камней, когда те заговорят. Да и кому будут нужны слова правды, если клетка — золотая?
Случалось и так, что служба переростала в крепкую и верную дружбу.
Небывалая для середины лета жара сводила всех с ума, расплавляя сознание.
«Пусть, как мороженное, растают остатки рассудка отдельных личностей и восторжествует единый коллективный разум!»
Такие гипотезы веселили Эрика, но часто ему было не до шуток. Зная, что его воронам, его «металлическим» любимцам, нечего есть, волшебник не мог расслабиться ни на минуту. Еще бы, прокормить сотню плотоядных птиц! Сколько же можно держать их на жучках да полуфабрикатах! Скоро и на бродячих собак нападать начнут, а то и на людей, если не улетят. Необходимо постараться, иначе — останется он совершенно один. Проблем только добавится — некому будет патрулировать улиц, рассказывать о происшествиях и всем подозрительном, прикрывать при стычках, координировать операции по захвату. Хоть и с обессиленных птиц нечего взять.
Летом сложнее с кормежкой: в такой-то парилке мясо быстро портится, большими партиями тушки продают неохотно, а холодильники ломаются, словно под проклятием. Но вороны не покидали хозяина, безропотно терпели голод и каменное «пекло».
Уко — самый ручной — жил на кухне, всегда был рядом, чтобы скрасить одиночество Эрика.
Немало хлопот доставляли металлические когти и перья, особенно длинные маховые. Если месяц не менялась сталь, кожа начинала нестерпимо болеть; тогда птицы беспокоились и нередко своевольничали, а то и клевали ему руки в приступах злобы. Замена пластин тоже проходила болезненно. И только в перепалке или погоне вороны метко стреляли ими по нарушителю, легко и без боли. Даже Эрику перепадало от них. Бывало, Уко, прилетев с дежурства, неудачно садился на плечо и складывал крылья. Тонкие стальные перья, острые, как бритва, любую рубашку довольно скоро приводили в негодность, а случалось и так, что оставались глубокие порезы на лице, шее и руках. Порой волшебнику приходилось скрывать за прядями волос и вредной челкой свежие царапины, что предательски алели у висков, от скул до подбородка или в уголках губ. Прохожие, замечая «боевые» шрамы, пугались и в страхе избегали его. Конечно, целительные зелья помогали, правда, медленно. И все же он не злился на ворона. А вот случай: приболел Уко, птицы плохо переносили летний зной, сидел под кондиционером, гонял его — не гонял, не слушался, простыл, в руки не давался, царапучка, как ребенок малый!
Поэтому Эрик облегченно вздохнул, когда осенняя прохлада завладела мегаполисом. Духота спала. Выхлопные газы, пленив Нью-Йорк, лишили свежего воздуха, а теперь жара прошла и дышать стало легче. Вороны тоже обрадовались похолоданию. Он видел в этом какое-то оправдание своей непонятной разбитости, странной печали, что поселилась в сердце со времен прибытия сюда.
Прогуливаясь побережьем у гарлэмского парка, Эрик чувствовал, как соленый океанский бриз затмевал городские сквозняки, еще свежие в памяти, что несли с собою тяжелый и удушающий запах смога и паленой резины вперемешку с сигаретным дымом. Нью-Йорк где-то позади. Но начинается новый день — и уже вдалеке что-то гудело, оживала шумиха, стали слышны хлопки, крики… Всюду суета. Редко-редко, ранним утром, наступали тихие мгновения для раздумий.
Солнышко, лениво поблескивая из-за туч, приветливо играло на стеклах домов, а плиты, укрытые ковром из разноцветной опавшей листвы, ждали первых дворников.
Манхэттенская мостовая остывала под северным ветерком, настраиваясь на ежеутренний час пик. С утра по ней еще пробегутся сотни тысяч башмаков и простучат не меньше шпилек-каблучков.