Самоубийство СтивикаСамое смешное, он всё знал и понимал, но подкрадывалась тоска, и он постепенно сползал в трясину отчаяния и даже с извращённой радостью ждал, когда же опустится на самое дно. Стив затемнил окно и выключил освещение. Бесцельно побродил по комнатам… Cтянул и кинул у постели рубашку, оставшись в одних штанах. Подошёл к шкафу и достал свой нож, своё идеальное оружие. Всегда готовое, острое и звенящее элегантностью линий и холодом металла. Лезвие притягивало взгляд красотой единства цели и средства. Он провёл ладонью по плоскости ножа, перейдя в фетишистской ласке пальцем на остриё, впитывая эту готовность вонзиться и резать, в доли мгновения перенести остроту ожидания в остроту ощущения.
Счастье так мимолётно… Радужный мотылёк счастья едва-едва накроет тебя своим прозрачным крылом, овеет скоротечной радостью и всегда пролетит мимо, вот уже нет и следа… Вместо него останется с тобой грусть. Грусть начнёт кружиться вокруг, выпуская серый туман тоски, бесцветную пыль отчаяния, и тьма придёт по знакомой вытоптанной тропинке к твоему сердцу, где, уютно свернувшись в тяжёлый клубочек и временно втянув свои колючки, спит твоя боль.
Стив забрёл в свой карцер, сел в дальний угол, аккуратно положил нож на пол и, откинув голову на стену, ждал.
Тьма сгустилась, собралась и протекла маленькими каплями ядовитой росы по отмирающим нервам внутрь, закрывая и отключая свет, звук и мир вокруг. Стекла к сердцу и разбудила боль. Только боль никогда не бросит его. Она всегда живёт внутри, она всегда с ним и сразу лёгкой тенью выскользнет к нему на первый, даже еле слышный, зов.
Стив взял нож и легонько провёл, едва царапая, самым кончиком вверх по руке, от ладони к плечу. Нежная боль, не торопясь, но уверенно отозвалась, и дрожь маленькими царапучими лапками любовной ласки пробежала по телу, спустилась на бёдра и улеглась горячим клубком между ног, блестя кровожадными глазками. Стив погладил себя клинком плашмя. Боль тихо вздохнула в любовной истоме и взмахнула крыльями, обнимая его в ожидании и обещании… Стив закрыл глаза, задержал дыхание и с тихим выдохом провёл лезвием, и тонкий разрез осыпался кровавыми бисеринками от шеи по груди к животу… Его боль широко улыбнулась ему, и он, замирая в любовном томлении, вонзил себе нож в живот под рёбра. Боль сжала его в экстазе, проникла, прожигая горячим поцелуем, до позвоночника, и Стив, захлебнувшись коротким вскриком, повернул нож, разрывая себе внутренности… И боль унесла его с собой, скрыла от мира.
справка по тексту: Стив/Крошка/Хакисс — один человек, умеющий изменять свое тело + телепат))
Имя меняется в соотвествии с внешними признаками тела)
Кусочек из Джи… Стив, едва коснувшись поселения, сразу отдернулся от разумных существ и пустил свой ментальный скан сонно бродить с ночными тварями. Перепрыгивал с перекликающимися белками и качался на тонких ветках, щипал с ними мох и нес его в гнезда, парил и ловил ленивых бабочек со странной птицей, расставив ложные ребра и натянув между ними полупрозрачную перепонку… И уснул.
И тяжелая грязная вода бассейна сомкнулась у горла. Он был опять она, снова был Хакисс, а Хакисс снова умирала. Безнадежно умирала который день и никак не могла умереть. Хакисс умела хорошо регенерировать, но не умела защищаться. Ешё не могла управлять своей или чужой болью. Она все ещё боялась и пыталась спрятаться. Джи всё ещё не научил её, но послал её на следующий урок в маленькое царство накануне революции. На очередную тренировку, как это называл Джи. Она была в гареме почти месяц, когда революция дозрела и лопнула как гнойный абсцесс, заливая отравой и заразой умы и дела людей…
Её, привязанную за ошейник и руки к железной лестнице, насиловали и резали ей живот, резали лицо и тело, потом лестницу ставили в бассейн. Приносили детей и собак, резали их и поили их кровью… Истошно кричащих или уже только хрипящих детей и животных. Лили ей в рот мочу и помои, грязную воду и жидкость из раздутых животов гниющих трупов… Её тело регенерировало, и тогда её рвали снова. Вода в бассейне давно превратилась в вонючую кашу, но и в каше всё ещё была вода, необходимая для регенерации. Она никак не умирала. Она восстанавливалась. Но, почему-то, самым страшным оказалось другое. В самом начале этого бесконечного ужаса один из революционеров отрезал ей кисти и пальцы рук. Сначала он просто отрубил ей пальцы. На следующий день они выросли. Тогда он разбил ей кисти молотком… Кисти восстановились. Тогда он принёс точильный камень с мотором, и сточил ей пальцы и кисти, прилепив их липкой лентой к досочке. Сточить палец просто, как исписать мел, только надо смывать все водой. Потом он сделал это опять. А она регенерировала и сходила с ума. Она не будет и не хочет! Но она не Хакисс! Она уже не она, она — это он, Стив… И эта боль за глазами… Кто-то пришёл чужой. Нет это… НЕТ! Она не Хакисс!
Болело за глазами. Давило и дергало разгорающимся паническим звонком чужого присутствия. В продолжающемся сне дырами в черные провалы ужаса ходили горбатые чудовища и горели всепоглощающим темным огнем. Стив, отпихиваясь сознанием от затягивающей его пропасти, преодолевая себя, все-таки проснулся, безмолвно падая в пропасть ужаса, обливаясь потом паники и, не шевелясь, скользнул вдоль чужого присутствия в своей голове и просканировал лагерь. Быстро хлестнул волной скана вокруг, ища и поднимая гвардейцев от густого неестественного сна. Все спали, включая и бравых солдат на посту по периметру. Чужие же в лагере! Где были дозорные?! Проспали!
Не выпуская чужаков, Стив сел во влажном воздухе ночи и, всё еще дрожа от испуга, снял пропотевшую рубашку. Кажется, все живы, но над двумя гвардейцами склонились темные чудовища, горбатые волки с неясной рваными контурами, словно покрытые темным пламенем. Языки этого пламени бились и срывались, скрывая истинные границы согнутых фигур. Чудовища подняли острые морды с воронками острых треугольных зубов и уставились ему в душу провалами кровавых глаз. Стив, содрогаясь от страха, ворвался в сознание чудовищ, выдираясь из остатков сна и о! это не чудовища. Пришельцы!
Счастье так мимолётно… Радужный мотылёк счастья едва-едва накроет тебя своим прозрачным крылом, овеет скоротечной радостью и всегда пролетит мимо, вот уже нет и следа… Вместо него останется с тобой грусть. Грусть начнёт кружиться вокруг, выпуская серый туман тоски, бесцветную пыль отчаяния, и тьма придёт по знакомой вытоптанной тропинке к твоему сердцу, где, уютно свернувшись в тяжёлый клубочек и временно втянув свои колючки, спит твоя боль.
Стив забрёл в свой карцер, сел в дальний угол, аккуратно положил нож на пол и, откинув голову на стену, ждал.
Тьма сгустилась, собралась и протекла маленькими каплями ядовитой росы по отмирающим нервам внутрь, закрывая и отключая свет, звук и мир вокруг. Стекла к сердцу и разбудила боль. Только боль никогда не бросит его. Она всегда живёт внутри, она всегда с ним и сразу лёгкой тенью выскользнет к нему на первый, даже еле слышный, зов.
Стив взял нож и легонько провёл, едва царапая, самым кончиком вверх по руке, от ладони к плечу. Нежная боль, не торопясь, но уверенно отозвалась, и дрожь маленькими царапучими лапками любовной ласки пробежала по телу, спустилась на бёдра и улеглась горячим клубком между ног, блестя кровожадными глазками. Стив погладил себя клинком плашмя. Боль тихо вздохнула в любовной истоме и взмахнула крыльями, обнимая его в ожидании и обещании… Стив закрыл глаза, задержал дыхание и с тихим выдохом провёл лезвием, и тонкий разрез осыпался кровавыми бисеринками от шеи по груди к животу… Его боль широко улыбнулась ему, и он, замирая в любовном томлении, вонзил себе нож в живот под рёбра. Боль сжала его в экстазе, проникла, прожигая горячим поцелуем, до позвоночника, и Стив, захлебнувшись коротким вскриком, повернул нож, разрывая себе внутренности… И боль унесла его с собой, скрыла от мира.
И тяжелая грязная вода бассейна сомкнулась у горла. Он был опять она, снова был Хакисс, а Хакисс снова умирала. Безнадежно умирала который день и никак не могла умереть. Хакисс умела хорошо регенерировать, но не умела защищаться. Ешё не могла управлять своей или чужой болью. Она все ещё боялась и пыталась спрятаться. Джи всё ещё не научил её, но послал её на следующий урок в маленькое царство накануне революции. На очередную тренировку, как это называл Джи. Она была в гареме почти месяц, когда революция дозрела и лопнула как гнойный абсцесс, заливая отравой и заразой умы и дела людей…
Её, привязанную за ошейник и руки к железной лестнице, насиловали и резали ей живот, резали лицо и тело, потом лестницу ставили в бассейн. Приносили детей и собак, резали их и поили их кровью… Истошно кричащих или уже только хрипящих детей и животных. Лили ей в рот мочу и помои, грязную воду и жидкость из раздутых животов гниющих трупов… Её тело регенерировало, и тогда её рвали снова. Вода в бассейне давно превратилась в вонючую кашу, но и в каше всё ещё была вода, необходимая для регенерации. Она никак не умирала. Она восстанавливалась. Но, почему-то, самым страшным оказалось другое. В самом начале этого бесконечного ужаса один из революционеров отрезал ей кисти и пальцы рук. Сначала он просто отрубил ей пальцы. На следующий день они выросли. Тогда он разбил ей кисти молотком… Кисти восстановились. Тогда он принёс точильный камень с мотором, и сточил ей пальцы и кисти, прилепив их липкой лентой к досочке. Сточить палец просто, как исписать мел, только надо смывать все водой. Потом он сделал это опять. А она регенерировала и сходила с ума. Она не будет и не хочет! Но она не Хакисс! Она уже не она, она — это он, Стив… И эта боль за глазами… Кто-то пришёл чужой. Нет это… НЕТ! Она не Хакисс!
Болело за глазами. Давило и дергало разгорающимся паническим звонком чужого присутствия. В продолжающемся сне дырами в черные провалы ужаса ходили горбатые чудовища и горели всепоглощающим темным огнем. Стив, отпихиваясь сознанием от затягивающей его пропасти, преодолевая себя, все-таки проснулся, безмолвно падая в пропасть ужаса, обливаясь потом паники и, не шевелясь, скользнул вдоль чужого присутствия в своей голове и просканировал лагерь. Быстро хлестнул волной скана вокруг, ища и поднимая гвардейцев от густого неестественного сна. Все спали, включая и бравых солдат на посту по периметру. Чужие же в лагере! Где были дозорные?! Проспали!
Не выпуская чужаков, Стив сел во влажном воздухе ночи и, всё еще дрожа от испуга, снял пропотевшую рубашку. Кажется, все живы, но над двумя гвардейцами склонились темные чудовища, горбатые волки с неясной рваными контурами, словно покрытые темным пламенем. Языки этого пламени бились и срывались, скрывая истинные границы согнутых фигур. Чудовища подняли острые морды с воронками острых треугольных зубов и уставились ему в душу провалами кровавых глаз. Стив, содрогаясь от страха, ворвался в сознание чудовищ, выдираясь из остатков сна и о! это не чудовища. Пришельцы!