… Кошмар бежит со всех ног, которых у него нет, спотыкается о самого себя, ветви больно хлещут по лицу, которого у кошмара тоже нет, откуда здесь ветви, вроде бы вокруг пустошь, или ночью все по-другому, у ночи свои законы. Кошмар бежит к дому на окраине… Да ничего, просто на окраине, здесь так бывает. Если кошмар успеет добежать до залитого светом крыльца, до открытой двери, то всё обойдётся, он захлопнет дверь и будет в безопасности, таковы правила ночи — проблема в том, что дом тоже убегает, бежит от кошмара, и нужно его догнать, и не получается догнать, так и бывает в кошмаре, когда за тобой гонятся, а ты одновременно догоняешь и убегаешь, и дом все дальше, а то, настигающее за спиной всё ближе, уже слышится раскаленное хриплое дыхание, топот ног, у того за спиной вроде как есть ноги… Дом добегает до широкого обрыва, подбирается, как кошка, делает головокружительный скачок, — кошмар прыгает за ним, уже понимает, не допрыгнет, беспомощно барахтается в пустоте ночи, когда сверху валится то, бегущее сзади, сжимает крепко- крепко, шипит в ухо, которого у кошмара тоже нет:

— приснись мне… Приснись…

Кошмар уже не может сопротивляться, он снится, а когда кошмар снится, он исчезает…

— Почему так дешево?

— Ну, видите, дом старый, в плохом состоянии…

— Обычно дома продают так дёшево, если в этом доме жил кошмар, которого заставили кому-то присниться.

— А вы неплохо осведомлены. Как я вижу…

— Да, я потратил немало времени, чтобы расследовать это дело.

— Может, тогда вы уже знаете…

— … Кто это сделал? представьте себе, уже знаю.

— И…

— … Это сделали вы, и не сомневайтесь, доказательства у меня есть, так что мне не остаётся ничего, кроме как отвести вас в полицию.

— Вы совершенно правы, только сначала вам нужно поймать меня… А это будет не так-то просто…

— Ну что может быть проще, если вы у меня в руках?

— Простите?

— Вы у меня в руках, — повторяю торжественно, сжимаю его правой рукой что есть силы, так, что он даже хрустит, тут же испуганно ослабляю хватку, ещё не хватало его сломать…

Он разражается раскатистым смехом, я не понимаю причину его веселья, не хочу понимать, я иду в полицейский участок, торжествующе сжимая злоумышленника…

— … Вот… Я поймал его…

— Вы… Вы сейчас в своём уме? — брезгливо спрашивает человек в форме.

— Разумеется, а в чьем же ещё? Ну, разве что в уме читателя, который сейчас читает эту книгу…

— Вы… Принесли сюда это…

— Злоумышленника, — поясняю я.

— Вы… Это сейчас… Серьёзно?

— Серьёзнее некуда.

— Да вы… Вы или издеваетесь надо мной, или сошли с ума… Вон отсюда! Вон! И чтоб я не видел вас больше!

Начинаю догадываться, что страж порядка в сговоре с преступником, и мне не остаётся ничего кроме как хватать убийцу и бежать отсюда со всех ног, пока этого негодяя не освободили не ровен час…

Только дома позволяю себе как следует разглядеть пойманного, — прямоугольная коробочка с экранчиком, интересно, как он бежал, у него же нет ног, впрочем, если так рассуждать, у сна тоже нет ног, но это не помешало ему бежать…

— … Вот… Понимаете? Я посадил его в птичью клетку, чтобы он не сбежал… Но я не знаю, что делать дальше, в полиции говорят, что я сошёл с ума…

Смотрю на очередной ночной кошмар, поселившийся в доме, на телефон, брошенный в птичью клетку, ну ещё бы, что я хочу от сна, что он вообще понимает в материальном мире, что…

… И тут меня осеняет.

— Вы… Это вы прикончили тот кошмар… А потом придумали эту абсурдную историю про то, как вам якобы звонил убийца, продающий дом, а вы приняли телефон за убийцу, потому что ничего не понимаете в нашем мире… Это вы, вы!

Бросаюсь за ним, кошмар бежит от меня к дому, если он успеет захлопнуть дверь, я не поймаю его, но он не успеет, это правило кошмара, он не успеет, а дом будет убегать, и перед обрывом подберется, как кошка, и прыгнет, а кошмар упадёт в тот момент, когда я навалюсь ему на спину, я заставлю его присниться мне, а завтра придёт следующий кошмар, которому приснюсь я, когда он поймает меня над пропастью…

… мимо статуи часов, века и века стоящей на Старостарой площади, проходя мимо которых я каждый раз думаю, какими были настоящие часы – не имитации из дерева и металла, а настоящие, живые, — как они ходили по земле, или летали в воздухе, как они жили, а может, и вовсе охотились на людей. Те же мысли посещали меня, когда я проходил мимо каменных изваяний домов и по каменным мостам – но моей фантазии не хватало, чтобы представить их настоящими, живыми, по образу и подобию которых в глубокой древности делали каменные копии...

… сегодня дом решил побыть старинным замком, и это было странно – обычно в дождливые дни он становился уютным особняком, а ипостась замка оставлял для снежных бурь. Но оказалось, дом знал больше, чем мы – ближе к вечеру мелкий дождик и правда превратился в настоящий снегопад, а когда стемнело, закружилась метель. Правда, в полночь дом удивил нас еще раз, кода превратился во что-то сюрреалистическое, запутавшееся в самом себе – и мы не знали, к какой погоде готовиться на этот раз...

(из фотоальбома, которого никогда не было)

Когда я танцевал свой первый танец…

… тогда я еще не знал, что танцы танцевать запретили, и тем, кто танцует танцы, рубят головы. Это было тем более странно, что логичнее было бы рубить ноги…

… и все не так, не так, не так, слова не слушаются, рассыпаются, все было не так, не так, не так. Тогда я страху натерпелся, когда прибыл в Танцбург ближе к сумеркам, когда она выскочил на меня из темноты, из переулка… Что-то полупрозрачное, что-то полупризрачное, то исчезающее, то пропадающее, то возникающее снова – она протянула мне руку, она приглашала, мне не оставалось ничего кроме как закружиться с ней, раз-два-три, раз-два-три…

Когда она взмыла вверх…

… то я чуть не упал с огромной высоты, она сжимала мои руки, она держала меня, потом, наконец, начала плавно спускаться, и только у самой земли не выдержала, разжала пальцы, я неуклюже упал на одно колено. Она смущенно наклонилась ко мне, я вымученно улыбнулся, делая вид, что все хорошо, просто замечательно, только извините, я не умею летать. И сквозь стены проходить тоже не умею – это я говорил уже хороводу танцоров, которые то исчезали в стенах домов, то появлялись снова. Я не мог исчезнуть вслед за ними в стене, мы только беспомощно дергали друг друга за руки, боясь переломать пальцы.

Когда они спросили, какой сейчас век…

… я не удивился, спокойно ответил – двадцать первый, и только потом удивился, что они не знают про век, и вообще… женщина в доспехах, сотканных из тумана, спросила меня, дваджцать первый, это какой по-ихнему – я не ответил, я не знал, что там по-ихнему. Они стали перешептываться на своем языке, сложенном из звуков, всполохов, жестов и еще чего-то неуловимого, назвали какой-то век, я так и не знал, какой.

Когда я шел в Танцбург…

… я еще не знал, что в этом веке на танцы пригласили всех, кого даже не думали приглашать раньше – танцоров из всех времен, в том числе, из бесконечно далеких времен, когда люди уже не были похожи на людей, — призрачные силуэты, проходящие сквозь стены, сотканные из чистой энергии, изгибающие пространство под немыслимыми углами. Мне доводилось танцевать с людьми в доспехах, под которыми я тщетно пытался найти живую плоть – потому что они были доспехами, и ничем больше. Мне доводилось танцевать с людьми, от которых остались лишь тени, воспоминания – раньше они и показаться боялись, а теперь вышли на площади, залитые светом фонарей, и кто-то робко приглашал их на танец, и они так же робко протягивали несуществующие руки. Танцевали и фонари – величайшим указом впервые за всю историю было дозволено танцевать домам и фонарям, звездам и луне в небе. Впервые на танцы приглашали всех, даже тех, кому раньше не дозволялось даже показываться на глаза средь бела дня, потому что они давным-давно умерли.

Когда я второй раз поднялся в небо…

… то это было так же тревожно и волнительно, как и в первый раз, — люди из неведомо какого века что-то сделали с пространством, что я смог подняться высоко над городом и танцевать с ними, и я даже набрался храбрости посмотреть вниз.

Когда наступил рассвет…

… он танцевал вместе с нами, даже пригласил на тур вальса зарю.

Когда я вернулся домой…

… мне отрубили голову, потому что ходить в Танцбург и танцевать танцы уже было запрещено, а я этого не знал.

Когда я тайком пробирался по темными закоулкам, неся в руках отрубленную голову…

… то меня увидели и пригласили на танец на главной площади Танцбурга. Когда я смущенно отказался, потому что был без головы, меня окружили сотни людей с отрубленными головами – они держали свои головы в руках, и танцевали на площади Танцев в центре Танцбурга…

… оглядываю редколесье на холме, прислушиваюсь – кажется, здесь. Да, здесь. Но не сейчас, не сейчас, я надеюсь – хотя бы лет через десять.

Потому что я чувствую легенды.

Легенды – которые еще сами не знают, о чем они будут.

Это неправда, что сначала приходят люди, строят города, потом города обрастают историями, воспоминаниями, легендами. Это все неправда, на самом деле сначала приходят легенды, вернее, даже не так – они были здесь всегда, еще до того, как появилась сама земля. Потом – однажды когда-нибудь – легендам становится скучно, они возводят города, потом в городах появляются люди, тоже порожденные легендами.

Здесь были легенды – я чувствовал это – а значит, когда-нибудь здесь появятся первые дома, которые постепенно разрастутся в город, я тихонько поселюсь в одном из них – неприметно, тайком – и никто не заметит, что я пришел в город сам, а не появился в городе, и у меня еще будет время как следует поразмыслить, кто я такой...

… мы предлагаем вам уникальные стены, которые по одному нажатию кнопки становятся мягким, и сквозь них можно проходить, как сквозь воду. Если у вас не хватает средств на целый дом из таких стен, то можете приобрести хотя бы несколько штук, и проходить сквозь них, когда придут гости.

Кроме того наша фирма предлагает вам уникальные прозрачные полы и перекрытия – они почти не видны, отчего создается иллюзия, что вы идете по пустоте. Для особо продвинутых покупателей мы можем посоветовать нашу новинку – особое покрытие для тела, которое сделает вас наполовину прозрачными, сквозь вас можно будет даже читать. Можете не сомневаться, вас никто не отличит от настоящего мертвого, вы быстро сойдете за своего в любой компании.

Кроме того наше агентство заботливо подберет для вас историю вашей смерти, где именно в каком городе, на какой земле и под каким солнцем вы пережили свои последние минуты.

Вам не нравятся наши цены? Извините, если у вас хватило средств, чтобы пережить вспеланетный апокалипсис, у вас есть средства, чтобы притвориться умершим. Кроме того, мы предлагаем вам уникальную скидку за молчание, — да-да, за весьма скромную сумму мы никому не расскажем, почему вы остались в живых, когда вся вселенная сгорала в пламени сражений. А ведь если вы успели все предусмотреть и даже обеспечить себя надежным убежищем, значит, вы не случайная мелкая пешка в этой битве… разве не так?

… нет, так в замки не приезжают, в замок надо приехать в старинном поскрипывающем экипаже в свете покачивающихся фонарей, и непременно туманным осенним вечером. В замок не приезжают вот так, рано утром в автобусе, еще толком не проснувшись, и не стоят битый час в очереди на жаре, не ждут, когда пропустят в замок, не вертят в руках билет на одиннадцать-тридцать, не выслушивают предупреждения, что нужно войти строго в одиннадцать-тридцать, в одиннадцать тридцать один уже не пустят, потому что такие правила. Это тоже неправильно, в замок надо пускать в полночь, потому что с последним ударом часов замок рассыплется в прах. И никаких турникетов тоже быть не должно, и никаких вопросов, на каком языке вам аудиогид, надо же, на моем языке есть, вот уж не думал, что про мою страну вообще кто-то знает…

Так в замки не приезжают, — в замок нужно приехать в сумерках, когда уже зажгли свечи, а не яркие лампы под потолком, и стол должен быть уже накрыт, а не обнесен ленточкой с табличками не садиться, и по бокалам уже должно быть разлито вино, и в огромном очаге должен жариться на вертеле вепрь.

С драконом тоже так не сражаются – не открывают турникет, за которым внутренний двор, не надевают доспехи почему-то на молнии. И дракона не выпускают в стальном ошейнике на цепи, и не снимают с него цепи, и не отводят мне на все про все десять минут – этого слишком мало, до безобразия мало. И я не должен бросать меч, и одним прыжком взбираться на крылатого змея, и лететь прочь под оторопевшими взглядами охранников, кто-то где-то готовит план-перехват, они не ожидают, что мы поднимемся к самым звездам…

… нет, так не улетают на драконах, не возвращаются, сделав круг, не сдают дракона на заднем дворе, не пробивают билет, не смотрят, как дракона уводят прочь на новую битву, и кто-то уже готовится бросить меч и оседлать крылатого змея…

… нам достались ведьмины часы – нет, не старинные часы с боем, и не карманные часики на цепочке, — а те часы с трех часов ночи до четырех утра, которые считаются темными, недобрыми. Часовой каждые сутки осторожно вырезал эти часы из ночи, осторожно склеивал края, а ведьмины часы подцеплял клещами и выбрасывал в безвременье. Нам разрешалось подбирать выброшенные часы, сшивать их тонкой иголкой – Аделаида была мастерица так делать – и жить в этих ведьминых часах, брести по времени, спотыкаясь на швах.

Нас считали ведьмами, хотя ничего ведьминского в нас не было – кроме того, что мы родились в ведьмины часы, с трех ночи до четырех утра. Остара, правда, уверяла, что ничего подобного, она родилась в четыре часа одну минуту – но её никто не слушал, никто не верил, а может, отправили сюда на всякий случай, кабы чего не вышло.

Когда в большом мире проходили сутки, в нашем мире проходило двадцать четыре дня, когда у нас миновал год, в большом мире проходило двадцать четыре года. Это был еще один повод, чтобы считать нас ведьмами – все наши ровесницы давно уже стали дряхлыми старухами, и изредка замечали нас под покровом вечной ночи ведьминого часа – молодых, как будто нестареющих, словно бы вечных. Конечно, это не прибавляло любви к нам, и это еще мягко сказано…

… иногда ведьмины часы и правда превращались в ведьмины часы – то в карманные часики, то в большие часы с маятником, то в песочные часы, то в огромные часы на башне. Нам казалось, что часы хотят превратиться во что-то, что могло бы управлять временем – но возможно, только казалось…

… тетушка метла устроилась на кухне, заварила себе чай и презрительно фыркнула – ишь, чего возомнили о себе, молодые-интересные, да никакие они не интересные, они и подметать-то не умеют, даром, что стоят как крыло от самолета… Самолет, ишь чего выдумали, снова фыркнула тетушка метла, как будто мало им метел, чтобы летать. А тут развесились по всему дому молодые-неинтересные на праздник, а старая метла как сидела на чердаке, так и сидит, её, видите ли, людям показать стыдно. А этот еще, внук приехал, да какой он внук, где вы таких внуков видели, круглый какой-то, гудит, шумит, — где вы круглую метлу вообще видели? Вот то-то же… Племянничек, правда, плед хороший принес, да что плед…

Ох-ох-ох, куда только мир катится… Тетушка метла со скрипом поднялась с кресла-качалки, заковыляла по лестнице на чердак, распахнула окно – луна была уже под самым окном, оставалось только сделать шаг. Сегодня была очередь метлы катать луну, но луна любезно уступила очередь, чтобы хоть немного приободрить метлу. Луне повезло больше – даром, что появилось великое множество ненастоящих лун, никто не подозревал настоящую луну в ненастоящести, и уж любой дурак мог отличить ночник у кровати от настоящей луны, висевшей в небе. Хотя как знать, думала тетушка луна, паря в небе, может, через пару лет уже придумают искусственную луну, и тогда…