2.

Час сидят, два сидят — по очереди, то дед, то бабуля. А народ ни с места. Словно все казанские сироты на Казанский вокзал ночевать съе­хались. И каких тут только наций нет: и казахи, и армяне, и грузи­ны, и русские, и узбеки, и цыгане, и татары… Бог ты мой, на пальцах всех не перечтёшь. Весь букет Советского Союза. И все табором, вперемежку, как большая семья братских народов. Живёшь вот так вот в четырёх стенах, живёшь и видишь народ только по телевизору. В телевизоре он живой, весёлый, а здесь — глаза бы не смотрели, как сонные мухи. И что дома не сидится? Что по вокзалам ошиваются? Все сиденья позанимали, даже присесть негде. Эх, Господи, Господи… И куда смотрит милиция? Раньше хоть с полов сгоняли, к каждому спящему присматривались. Глядишь, и они устроились бы где-нибудь поудобнее… — оглядывается дедок.

Только поздно вечером возле окна место освободилось. Снизошла-таки благодать вокзальная. И ещё чем удобным то место оказалось, на нём не воняет и от туалета подальше. Старушка уж больно брезгливая и чистоту любит. Даже покушали немножко — так, чтобы червячка заморить. Уж там, в поезде, наверстают, наедятся и напьются вдоволь. А сейчас и водичкой газированной обойтись можно, вместо чая. А, поку­шавши, на ночь пристроились.

Вот старушка, сидя на чемодане, носом стала поклевывать, да нет-нет лбом в по­доконник стукнется. Так, не сильно, чтоб только почесать.

А дед бодрствует. По залам ходить начал. Ему, видите ли, ин­тересно стало, посмотреть захотелось. Другие, может быть, с определенной целью прогуливаются, присмотреть, где что не так лежит, или просто чего стибрить. А ему чужого не надо, своё бы довести в целости да сохран­ности. Он, видите ли, лет сорок пять такого не видывал, только в войну до­велось. Тогда точно также на полу беженцы валялись, дети бе­гали, плакали, спали. И, глядя на весь этот "цыганский" табор, грустно, тоскливо у дедка на душе стало. Жалко го­ремычных сделалось, переживать даже начал: некому о народе позаботиться, негде ему головушку притулить, бездомному…

(Знал бы он тогда, какая сказка через семь, десять лет будет? Может быть, не так сокрушался бы, сердешный.)

Тут слышит, по радио передают: такой-то поезд на два часа задер­живается. Мужчина в помятых брюках было дернулся, потом выругался и на другой бок перевернулся. Видно его поезд был. Потом еще какой-то объявили: за­держивается. Там третий поезд… Как в войну после бомбежек на железнодорожных линиях. Беспокойство старика одолевать начало. Эко, какое время тревожное. Может и вправду, остатки недобитых бандеровцев из лесов вышли? Может не на Самарканд, а домой подаваться?..

А время тянется… Ах, как время тянется. Вот бы старость так. Ждал бы её, ждал, а она не приходит. Так нет, пока поезд дождёшься, умереть можно.

Ходит дедок, на народ посматривает и думу думает. За поезд на Самарканд переживает: как бы и им на Казанском том вокзале суток на двое не призадержаться. Начал уж было место поудобнее для се­бя и своей старушки присматривать, чтобы влиться в дружную семью братских народов.

Однако поезд на Самарканд — на удивление! — не опоздал, во время объ­явили. Бабушка к тому времени третий раз головой в подоконник стук­нулась.

Дед через тела и чемоданы к бабуле на радостях кинулся. Кому на ногу наступит, кому на руку — спят люди, хоть за ноги вытаскивай. Привыкли, видать, к комфорту вокзальному, на суматоху внимания не об­ращают.

Прибежал к своей старушке, а та на голову под платок какой-то блин из платочков подвязывает.

— Ты чего, бабка, — говорит, — темя застудила?

Бабуля позевает.

— Нет, — говорит, — этот подоконник, паразит, надоел, по голове больно сту­кает.

— Брось старая, спать некогда. Поезд наш объявили.

— Ах ты, господи! А тут не слышно. Прохрюкало где-то чёй-то, как поросёнок, видать, с просыпу, не поймёшь…

Вышли на перрон, а там — темно! Хоть глаз коли, и ничего не видно. Хоть бы какая лампочка где горела или маячок мигал. Куда бежать, в какую сторону? А тут ещё дождь, как на грех, мелкой брызгой сеет.

— Эй, гражданин! — кричит дед какому-то прохожему. — Где тут по­езд на Самарканд, а?..

Гражданин рукой махнул, не то направление указал, не то послал куда. Старички и побежали. Дедок чемоданчик прёт, бабуля — в одной руке дамскую сумочку, в другой хозяйствен­ную сумку. Семенит за дедком, спотыкается.

А носильщики пассажиров обгоняют. Который сигналит, а который тележку, как паровозный буфер перед собой катит, того гляди, под колени подденет. Не видит, чёрт. Бабушку слегка и поддел. Слава Богу, не совсем зашиб, отпрыг­нула. Потом на деда. Да не на того наехал. Дед не такие тараны видел. И здесь не растерялся. Чемоданом на тележечника замахнул­ся. И ударил бы, рука не дрогнула. Если бы поднял. Чемодан отор­вать от пола можно, а уж помахаться им, силенка не та.

Носильщик, ясное дело, не стал дожидаться, когда его чем-нибудь огреют, смотался. Растворился в темноте и дожде, как приведение.

А люди, как с цепи сорвались. Туда-сюда, туда-сюда… То пихнут, то прошмыгнут, перед носом. Того гляди, стопчут. И откуда народ взялся? — только что ведь спал. А тут не то от радости, как тараканы, изо всех щелей повылазили. Прямо светопреставление в потёмках на Казанском вокзале.

А на Казанском том вокзале асфальт, надо сказать, тогда был ядреный. По нему, видать, как ещё Наполеон прокатил ядра, так с тех пор его и не ремонтировали. Нет, может быть, Наполеон тут и не причём, может быть, в то время и Казанского вокзала несуществовало, но дыры в асфальте имеются. А попробуй их в темноте да под водой разгляди? Это, какие очки иметь надо?

Бегут пассажиры друг за другом, спотыкаются. Передний упади — задние затопчут. И бабуля, возьми да оступись на ямке, ухну­ла со своим имуществом прямо в лужу, только брызги в стороны. Дед и тут не растерялся. Чемодан бух на асфальт! — и с бабкиной стороны в него уперся, как за крепостную стену. Насмерть стоял, пока старушка не поднялась.

Поднялась бабушка и плачет.

— Я, — говорит, — новое платье вымочила. Туфли напоила. И вооб­че, — говорит, — как курица мокрая.

Дедок её за руку подхватил и к поезду на Самарканд поволок.

— Хорошо, — говорит, — что сама ещё живая. Смотри, впотьмах с платформы не унырни. Держись, — говорит, — за меня крепчей.

В другой раз можно было бы подумать, что на Казанском том вокзале электричества вообще нет. Предположим, по причине, отсутствия стол­бов. Однако, когда наши старички, каждый по очереди об них стукнули­сь, это предположение отпало.

— Ты смотри-ка, — удивляется старик, — столбы на месте. Для каких фонарей они тут стоят?

А если вы впервые на Казанском вокзале, откуда вам знать? Может нa Казанском том вокзале специально так задумано, в целях эконо­мии электроэнергии на закате золотой эры застоя? А тут чиркнул пассажир головой об столб, у него свои фонари вспыхнули. Сплошное самообслуживание.

А может быть специально, в честь гостей из Сибири и прочих пассажиров этой ночи свет выключили, для пущей впечатлительности?

Да ладно, — что пытать, когда га­дать! — спешить надо.

Семенят наши старички по перрону Казанского вокзала. Пытают­ся к кому-нибудь прибиться, чтобы с направления не сбиться, по которому их направили. И к какой-то многодетной семье прибились. У тех один на руках и трое за подол держатся. Шлепают без разбора по лужам, попискивают, как утята. Родители их успокаивают.

— Потерпите, — говорят, — маленько. Где-то здесь должен быть поезд. Хоть бы пукнул что ли, для ориентировки.

Поняли старички — этой семьи придерживаться можно. Дорогу к по­езду по признакам сыщут, и их выведут.

И верно. Сами вышли и старичков вывели.

Спасибо, вам, люди добрые. Есть еще некоторые, идущие по верному пути.